Если бы безмерная любовь была тем же, что и совершенная мудрость, одно человеческое существо могло бы почти олицетворить Провидение для другого. Увы! Как ни божественна любовь, она может всего лишь озарить собою свой дом; она должна бывает принять его форму, подчас даже усугубляя его тесноту, она может воодушевить прежних обитателей его как верхнего, так и нижнего этажа, проживших в этом доме весь век, но никак не в силах изгнать их оттуда.

Сэр Остин решил, что будет и дальше хранить молчание.

Долина была все еще окутана тьмой, светили большие осенние звезды, а разговор мальчиков становился все более горячим и нетерпеливым. Вскоре один из них стал уверять, что видит, как вдали что-то блеснуло. Но это было совсем не там, где они ожидали. Но вот блеснуло еще что-то. Оба вскочили. На этот раз огонь вспыхнул именно там, где они его ждали.

– Дело сделано! – в страшном волнении вскричал Ричард. – Теперь-то уж можно сказать, что старик Блейз отведал красного петуха, Рип. Он, верно, спит.

– Ясное дело, храпит! Погляди-ка! Как быстро все занялось. Все сухое. Все сгорит дотла. Послушай, – голос Риптона снова сделался серьезным, – как, по-твоему: могут они на нас подумать?

– А даже если подумают? Надо все выдержать!

– Ну конечно же, выдержим. Только вот что! Жаль все-таки, что ты навел их на след. Я хочу быть в глазах всех ни в чем не повинным. А никак это не получается, когда меня начинают подозревать. Боже ты мой! Погляди! Начинает разгораться!

Действительно, угодья фермы стали постепенно выделяться из окружавшего их мрака.

– Сбегаю-ка я сейчас за подзорной трубой, – сказал Ричард. Риптону, однако, не хотелось оставаться в комнате одному, и он его удержал.

– Нет, не уходи, самое интересное пропустишь. Сейчас я открою окно, мы все увидим.

Окно распахнулось, и оба они тотчас же высунулись наружу. Казалось, что Риптон пожирает полыхающее пламя ртом, а Ричард – глазами.

Темная фигура баронета за их спиной застыла в неподвижности, словно изваянная из камня. Ветер был слабый. Клубы густого дыма висели среди извивавшихся меж ними огненных змеек, а над рощей зарделся зловещий свет. Людей было не видать. Скорее всего, пламя не встретило на своем пути никаких преград: его страшные языки бурно полыхали во тьме.

– Ах! – вскричал Ричард, сам не свой от волнения. – Мне бы сейчас мою подзорную трубу! Надо достать ее! Подожди, я сейчас сбегаю за нею! Пусти меня!

Мальчики сцепились, не уступая друг другу, и сэр Остин подался назад. В это время в коридоре послышался крик. Он поспешил выйти из комнаты, закрыл за собою дверь и натолкнулся на маленькую Клару, лишившуюся чувств и простертую на полу.

Ночь минула, а поутру между Рейнемом и Лоберном поползли неодолимые толки. В деревне рассказывали, как у владельца Белторпа фермера Блейза какие-то злоумышленники подожгли скирду; хлевы его вспыхнули, и сам он едва не сгорел заживо, пытаясь спасти скотину, которой немало погибло в огне.

В Рейнеме же люди наперебой рассказывали о привидении, которое мисс Клара своими глазами видела в левом крыле замка – это была фигура женщины, одетой в глубокий траур; на лбу у нее был шрам, а на груди окровавленный платок, и на нее было страшно смотреть; не удивительно, что девочка до смерти перепугалась и лежала без чувств до тех пор, пока не приехали вызванные из Лондона врачи. Разнесся также слух, что все слуги замка пригрозили, что сразу же возьмут расчет, и для того чтобы успокоить их, сэр Остин, как истый джентльмен, обещал снести до основания левое крыло дома; ведь весь Лоберн был убежден, что ни один порядочный человек не согласится жить в доме с привидениями.

На этот раз в распространившихся слухах было больше правды, чем то бывало обычно. Бедная девочка Клара действительно заболела, а бедствие, постигшее фермера Блейза, у которого спалили скирду, тоже было не слишком преувеличено. Сэр Остин приказал подробно донести ему о случившемся за завтраком и с такой тщательностью расспрашивал о потерях, которые понес фермер, что грузный Бенсон отправился сам на место происшествия. Он вернулся и, последовав коварному совету Адриена, написал по всем правилам донесение о случившейся катастрофе, в котором фигурировали даже штаны фермера и наложенные на некую часть его тела повязки. Читая все это, сэр Остин даже не улыбнулся. Он воспользовался присутствием мальчиков и прочел им полученный отчет вслух; они приняли все совершенно спокойно, словно речь шла о самом обыкновенном происшествии, о каком узнают из газет; и только когда дело дошло до пострадавших от огня предметов одежды и того непривычного и прискорбного положения, в котором очутился лежавший в постели фермер Блейз, мастер Риптон принялся отчаянно чихать, а Ричард закусил губу, но все равно не мог удержаться от смеха, к которому присоединился и Риптон, не думая о том, что этим смехом они себя выдают.

– Надеюсь, ты сочувствуешь этому бедняге, – строго сказал сэр Остин, обращаясь к сыну. Никаких признаков сочувствия он, однако, в нем не увидел.

Сэру Остину было нелегко говорить с наследником Рейнема так, как прежде, после того как он узнал, что тот был соучастником поджога, и он решил, что совершено это без всякой причины, а просто из озорства. Однако он был убежден, что должен поступать именно так, для того чтобы мальчик в конце концов осудил себя сам. К тому же, надо сказать, баронету в какой-то мере льстило то, что ему удалось проведать тайну сына. Это позволяло ему не только действовать, как Провидение, но в известной степени и вообще уподобиться ему; он получал возможность наблюдать за тем, как ведут себя человеческие существа во мраке и даже направлять их движения. Поэтому он старался вести себя с сыном как обычно, и Ричарду, который не заметил в отце ни малейшей перемены, и в голову не могло прийти, что его в чем-то подозревают.

С Адриеном мальчику было гораздо труднее. Тот не был ни охотником, ни рыболовом. Он не делал никаких сознательных усилий, чтобы дать выход инстинкту разрушения или как там его ни называть, заложенному в природе человека; поэтому двум попавшим ему в руки провинившимся мальчикам не приходилось рассчитывать, что он проявит к ним милосердие и ласку; Ричард и Риптон расплачивались теперь за множество форелей и куропаток, которых он пощадил. Какое-нибудь случайно брошенное слово или замечание Адриена вгоняло Риптона в жар: ему начинало казаться, что разоблачение неизбежно. Он был как рыба, в жабрах у которой сидит крючок, неведомо как туда угодивший, ибо она не клюнула; в какие бы глубины он ни нырял, он не мог избавиться от ощущения, что некая сила непрестанно выталкивает его на поверхность, где все станет явным, и всю неотвратимость этого он ощутил, как только зазвонили к обеду. За столом только и было разговору, что о фермере Блейзе. Стоило ему прерваться, как Адриен снова возвращался к тому же, и ласка, с которой он обращался к Риптону, походила на чувство, которое охотник испытывает к дичи, которая признала его превосходство и появляется для того, чтобы в этом убедился весь мир. Сэр Остин понял эту игру и восхищался проницательностью Адриена. Но он видел, что надо обуздать ретивого обвинителя, ибо скрытое следствие, которое тот вел в отношении Ричарда, становилось уже опасным. Ричард тоже был рыбой, в жабрах у которой застрял крючок, но, должно быть, как щука, умудрился жить в других водах, где были старые пни и черные корни, за которыми можно было укрыться и не дать себя ни вытащить одним рывком, ни вкрадчиво выманить. Иначе говоря, по некоторым признакам можно было заключить, что Ричард склонен прибегнуть к спасительной лжи.

– Ты знаешь эти места, милый мой мальчик, – заметил Адриен. – Скажи мне, как, по-твоему: легко ли пробраться к скирде так, чтобы тебя никто не заметил? Я слышал, что подозрение падает на одного из работников, которых фермер прогнал.

– Говорю тебе, не знаю я этих мест, – угрюмо ответил Ричард.