– Он видит во сне свою маму, – прошептала Люси, краснея; эти простые слова помогли ему лучше все разглядеть, чем собственные глаза. Потом Люси начала баюкать ребенка и напевать на особом детском языке, и пальчики у него на руке пришли в движение, и он, как видно, хотел повернуться на другой бок, а потом передумал и не стал, и только тихонько вздохнул.

– Какой он большой, ты только посмотри, – прошептала Люси. – Дай ему проснуться, ты увидишь, как он на тебя похож, Ричард.

Слова ее дошли до него не сразу. Ему казалось, что в этом подобии есть что-то неземное: чем больше он привыкал к мысли об этом новом существе из плоти и крови, тем более неземным ему все казалось. Его сын! Его ребенок! Доведется ли ему когда-нибудь увидать его проснувшимся? Мысль об этом помогла ему расслышать ее слова и самому очнуться от того сна, в котором он пребывал.

– Люси, а он скоро проснется?

– Нет, что ты, милый: он будет спать еще много часов. Мне хотелось, чтобы он дождался тебя, но он был такой сонный.

Ричард отошел от кроватки. Он подумал, что стоит ему только увидеть его глаза и только раз прижать его к груди, и у него не хватит сил с ним расстаться. Потом он еще раз взглянул на него, и в нем с новой силой началась эта внутренняя борьба. Две силы враждовали в его груди, а может быть, это было все то же магическое противоборство. Он приехал сюда, чтобы хоть раз повидать своего ребенка и помириться, пока еще не поздно, с женой. А что, если он останется с ними? Что, если он сбросит с себя обязательство перед дьяволом? Разве его не ждет сейчас безмятежное счастье?.. Если бы этот дурацкий Риптон не оттягивал рассказ о своем разговоре с Маунтфоконом, все бы, верно, уладилось. Но гордость твердила ему, что это все равно невозможно. А потом заговорило оскорбленное чувство. Почему он должен был так себя запятнать перед той, кого он любил? Дикое наслаждение при мысли, что он отомстит негодяю, заманившему его в ловушку, снова им овладело, и мысли его помутились. Ведь если он здесь останется, он не сможет ничего этого сделать. Итак, он решился, возложив всю ответственность на судьбу. Борьба окончилась, но мука, увы, осталась при нем!

Люси смотрела на слезы, которые стекали с его лица прямо на кроватку. Такой избыток чувств ее умилял. Но когда он выпрямился и на лице у него появилось выражение смертельной муки, ей стало страшно, и она потянулась его обнять. Он отвернулся; отошел к окну. Над озером сияла луна.

– Посмотри, – сказал он, – помнишь, как однажды вечером мы катались с тобою на лодке и как увидали тень кипариса. Жалко, что я не приехал сегодня раньше, чтобы мы могли еще раз покататься, и я бы услышал еще раз, как ты поешь!

– Милый, – сказала она, – а тебе хотелось бы, чтобы я поехала с тобою сейчас? Я поеду.

– Нет, Люси. Какая ты храбрая, Люси!

– Да нет же! Никакая я не храбрая. Я думала так когда-то сама. Сейчас я знаю, что это не так.

– Нет, это так! Носить ребенка под сердцем… и за все время ни единой жалобы! Разве это не храбрость? Моя Люси! Жена моя! Ведь это ты сделала меня мужчиной! И я еще смел называть тебя трусихой. Я все помню. Трусом был я – несчастный самонадеянный безумец! Милая! Сейчас я тебя покидаю. Ты храбрая, и ты это выдержишь. Послушай: дня через два – через три я, должно быть, вернусь… вернусь совсем, если только ты меня примешь. Обещай мне, что сейчас ты успокоишься и ляжешь. Поцелуй за меня малютку и скажи ему, что отец его видел. Скоро он научится говорить. Он ведь скоро будет говорить, Люси, правда?

Страшное предчувствие не дало ей вымолвить ни слова; она только сжала обеими руками его локоть.

– Ты уезжаешь? – задыхаясь, спросила она.

– Дня на два – на три… надеюсь, не больше.

– Сегодня ночью?

– Да. Сейчас.

– Уезжаешь сейчас? Муж мой! – на этот раз силы оставили ее.

– Наберись мужества, милая моя Люси!

– Ричард! Мой ненаглядный! Ты уезжаешь? Какая же сила отнимает тебя у меня? – но, не спрашивая больше ни о чем, она упала перед ним на колени и, заливаясь слезами, молила его остаться, не покидать их. Потом она потащила его к спавшему ребенку и заставила его молиться вместе с ней у его постели, и он опустился на колени, но, пробормотав несколько бессвязных слов, внезапно вскочил, в то время как она в страшном нервном напряжении продолжала молить бога все о том же, твердо веря, что слова, обращенные к заступнице на небесах, окажутся сильнее, чем ее руки. Нет, он не уедет, пока она стоит тут, возле него, на коленях.

И он в самом деле заколебался. Он не ожидал, что увидит такое ужасающее страдание. Она встала и подошла к нему; на лице ее было спокойствие.

– Я знала, что ты останешься, – и, взяв его руку и нежно ее гладя, продолжала: – Неужели я так изменилась и стала не похожа на ту, которую ты любил? Ты ведь ни за что не оставишь меня, милый? – Но в эту минуту страх вновь овладел ею, и голос ее задрожал.

Еще немного, и эта тихая женская ласка его бы окончательно покорила. Она притянула руку его к своему сердцу и, прижав ее под грудью, не выпускала ее:

– Приди ко мне, прильни ко мне, – молила она нежно и самозабвенно.

Он еще больше заколебался и готов был уже уступить, как вдруг, призвав на помощь все силы ада, стремительно поцеловал ее и со словами «Прощай, Люси!» кинулся к двери. Все это совершилось за одно мгновение. Она выкрикнула его имя, неистово прильнула к нему, а он призвал ее набраться мужества, сказав, что честь его требует, чтобы он ехал сейчас же. Потом он ее оттолкнул.

Миссис Берри была разбужена необычным неутихающим плачем ребенка, означавшим, что возле него никого нет, постучала в комнату Люси и, после того как никто не ответил на ее стук, решилась войти. Люси сидела на полу, без чувств; на коленях у нее плакал ребенок; она взяла его спящего и кинулась вслед за мужем, решив, что при виде их он еще, может быть, в последнюю минуту одумается, и тут потеряла сознание.

– Боже ты мой! Да что же это такое! – запричитала миссис Берри. – А я-то думала, что им теперь так хорошо!

Согревая и лаская несчастное дитя, она понемногу привела Люси в чувство, и та рассказала ей, как все было.

– Беги скорее к его отцу, – вскричала миссис Берри. – Вот так так! Вот так так! Беги скорее, милая, и всех коней Рейнема пошлют за ним вдогонку. Вот что с нами вытворяют мужчины! Вот тебе и на! Вот тебе и на! Или возьми на руки малыша, а побегу я.

Но баронет сам постучал к ним в дверь.

– Что случилось? – спросил он. – Я услыхал шум, и кто-то сбегал вниз по лестнице.

– Это мистер Ричард уехал от нас, сэр Остин! Бросил жену и ребенка! Господи боже мой! Горе-то какое! – миссис Берри залилась слезами и сквозь слезы что-то напевала малютке, тот отчаянно кричал, а Люси, рыдая, взяла его на руки и принялась баюкать, не разжимая губ и обливая его слезами. И если ученый гуманист до конца своих дней не будет помнить этой картины – двух несчастных плачущих женщин, старающихся утешить и убаюкать ребенка, то это будет означать, что в сердце его не осталось человеческих чувств.

В Рейнеме в эту ночь не спали.