Речь пророка произвела впечатление и охладила толпу. Быть может, и сам облик посланца Божия невольно внушал уважение. Одни лишь ослепленные гневом служители храма продолжали требовать его казни. Старейшины, однако, напомнили им, что уже при Езекии пророк Михей Морешотский предрекал гибель Иерусалима и никто не заграждал ему уст; напротив, царь послушался его слов и тем отвел гибель от града Божия.

В конце концов, благодаря вмешательству царедворцев, восторжествовала терпимость и пророк избежал смерти.

С этого времени создалось странное, на первый взгляд, положение: защитниками Иеремии стали светские люди, а пророки и духовенство превратились в его смертельных врагов. Но все проясняется, когда мы узнаем из Библии, что сторонником пророка был Ахикам, сын секретаря Шафана, главного инициатора реформы. Ревнители преобразований не были еще полностью отстранены, и именно они всячески стремились поддерживать Иеремию.

А что же пророки? Почему они ополчились против своего собрата? В этом тоже нет ничего необъяснимого. Пророческую корпорацию в те дни возглавляли Анания, Ахав и Цидкия - ограниченные патриоты, которые только и делали, что предсказывали гибель вражеских царств (1). Иные же пророки молчали из страха. В Иудее с каждым днем все труднее становилось во всеуслышание говорить то, что думаешь. Царь Иоаким не желал, чтобы опасные агитаторы мутили народ, и приказал решительно расправляться с ними. Иеремию, у которого было немало почитателей при дворе, он пока не решался трогать, но зато велел арестовать пророка Урию-бен-Шемайя, единственного, кто, кроме Иеремии, осмелился говорить о гибели Иерусалима. Урия, узнав об опасности, бежал в Египет, но посланные царя разыскали его и там. Возможно, что его выдали по распоряжению Нехо, желавшего поддержать своего ставленника. Так или иначе, Урия был доставлен в Иерусалим и там казнен. Теперь Иеремии было показано, что его ждет, если он будет продолжать свои проповеди.

Но и без того небольшое число сторонников пророка таяло, от него отшатывались, как от зачумленного. Мрачные мысли посещали Иеремию в эти дни, он в который раз убеждался, что все его усилия разбиваются о глухую преграду. В Анатоте его ненавидели, в Иерусалиме было не только трудно говорить, но и опасно жить. Царская власть, как всегда, едва почувствовав свою силу, становилась деспотичной и подозрительной. В минуты уныния пророк слагал псалмы, которые и сейчас позволяют нам заглянуть в душу пророка-страдальца. В них он обращался к Богу как к единственному своему прибежищу, изливая перед Ним свою боль, плакал перед Ним, говорил о недоумениях и сомнениях:

Ты будешь прав. Господи, если я стану судиться с Тобой,

но все же буду говорить о правосудии пред Тобой. Почему путь нечестивых благополучен?

Почему все лжецы живут в покое? Ты насадил их, и укоренились они,

они вырастают и приносят плод. Ты близок на устах их,

но далек от сердца их, А меня, Господи, Ты знаешь,

видишь меня и испытываешь сердце мое.

(Иер 12, 1-3)

"Лжецами" Иеремия, вероятно, называл служителей храма, которые восставали против него. Пророки и духовенство никак не могли понять, чего хочет этот беспокойный человек; они не верили, что он послан Богом. У них был храм, они могли приносить жертвы и, худо ли, хорошо, учить людей Торе. В храме сосредоточивалась вся их надежда, каждый, кто посягал на его авторитет, казался им богопротивником. К чему все эти строгости? Даже если кто-нибудь из простонародья и отдает дань суевериям, так ли уж это страшно? И пусть власть имущие не всегда справедливы, стоит ли постоянно говорить об этом? Ведь они приносят немалые жертвы во искупление своих грехов. Когда Иеремия в спорах с этими людьми слышал нечто подобное, возмущению его не было предела:

Разрывается сердце во мне, содрогаются кости мои;

Я как пьяный человек, как человек, сраженный вином,

Из-за Господа и из-за святых слов Его.

Пророк и священник-лицемеры, даже в доме Моем Я нашел нечестие, говорит Господь...

Как вы можете говорить: мы мудры и Тора Ягве - у нас?

Между тем трость книжников лживая в ложь превращает ее (Тору).

(Иер 23, 9-11; 8, 8)

Это был прямой намек на то, что духовенство искажает Тору в своих интересах. Пророку была невыносима обывательская беспечность служителей алтаря, их теплохладность, компромиссы и патриотический вздор, которым они старались замаскировать духовную болезнь нации. Именно к духовенству Иеремия относился с особой взыскательностью, требуя от него верности слову Господню. Кто-кто, а уж священники должны были хорошо знать, чем грозит осквернение Завета.

Выступая против священников и власть имущих, Иеремия не замалчивал и грехов простого народа. В нем он видел источник постоянного возвращения к язычеству. Многие из "людей земли", которые еще недавно своими руками разбивали фетиши и выбрасывали домашних божков, теперь мучились суеверным страхом и чувством вины. Комета или любое иное необычное явление пугали людей, напоминая им, как бесцеремонно они разделались с алтарями "Воинства небесного". Иеремия силился убедить народ навсегда забыть о ложных страхах и оставаться верным только единому Богу:

Не идите по путям народов, не страшитесь знамений небесных, которых страшатся народы, ибо обычаи народов тщета.

Вырубают они в лесу дерево, обделывают его топором, руками плотника,

Покрывают серебром и золотом, укрепляют молотком и гвоздями.

(Иер 10, 1-4)

Может ли быть у этих истуканов что-либо общее с Богом Израилевым? Ягве же есть истинный Бог, Бог Он живой и вечный Царь...

Создал Он землю силою Своею, утвердил Вселенную мудростью Своею и разумом Своим простер небеса.

По зову Его шумят воды небес, облака поднимает Он от краев земли,

Творит молнии среди дождя и ветер выводит из хранилищ Своих.

(Иер 10, 10, 12-13)

Но проповеди эти, кажется, не возымели большого действия. Люди хорошо помнили, что их отцы беспрепятственно совмещали веру в Ягве со служением Ваалу и Астарте. Меры, которые вводили Езекия и Иосия под влиянием пророков, стали казаться теперь излишними. "Они обратились к беззакониям праотцев своих!"-в отчаянии восклицал Иеремия, замечая то тут, то там признаки оживления язычества. Ему стало казаться, что еще со времен Иосии возник заговор против Моисеева Закона; и вот теперь, пользуясь попустительством Иоакима, заговор этот вышел наружу, чтобы снова было "столько богов, сколько городов". Значит, всему конец и народ обречен. Мысль эта, как темное облако, окутывала сознание пророка. Он заранее уже оплакивал погибшую страну:

Кто даст главе моей воду и глазам моим-источник слез?

Плакал бы я день и ночь о погибших среди народа моего...

(Иер 9, 1)

В конце концов Иеремия вооружил против себя все сословия, но действовать иначе он не мог. "Сострадательнейший из всех пророков", как называл его Григорий Богослов, он хотел бы жить в мире со всеми, однако Бог требовал от него иного. "Горе мне, мать моя,-нередко восклицал он, - что ты родила меня человеком, спорящим со всею землею.Все проклинают меня".

И все же нужно сказать, что Иеремия не был в полной изоляции. Несмотря ни на что, еще оставались люди, которые верили ему. Среди них отличался некто Барух, сын Неери, принадлежавший к группе образованных людей, не изменивших идеям реформы. Самоотверженный и преданный, он не оставлял учителя в самые трудные минуты.

x x x

Иеремия не останавливался ни перед чем, и с каждым днем неизбежно приближалось его решительное столкновение с царем. Он справедливо считал Иоакима ответственным за то, что дело реформы угасло, его ужаснула казнь Урии и возмущали другие проявления царского деспотизма. Выросший на писаниях пророка Осии, знавший учение Торы о монархии, Иеремия считал, что принадлежность к роду Давидову сама по себе мало что значит. Это было еще одно табу, на которое он поднял руку. Подлинный "сын Давида" лишь тот, кто исполняет повеления Божий, а нарушитель Закона лишается права быть "предводителем народа Ягве".