Зарядили дожди, но ее это не беспокоило – она знала, что какой-то урожай в ее душе продолжает зреть, не нужно только торопиться, хлопотать по собственным планам, она наверняка наделает глупостей – она же только и умеет, что вычислять центр тяжести металлоконструкций да заботиться о детях: о Леве, пока он был маленьким, да Изе, издали, когда он снова сделался маленьким. Во время ненастья они с Димой и Сергеем Федоровичем, когда ему становилось одиноко, перед потрескивающим камином играли на версальском столике в домино или в дурака, и ее нисколько не огорчало, что она оказывается дурочкой намного чаще других.
Сергей Федорович иногда оставался ночевать на втором этаже, в любой приглянувшейся ему спальне, – серьезные люди к ним больше не ездили, да и она, кстати, по-прежнему не решалась туда подниматься – у нее был свой Шепетовский Кут. На дорожку она частенько совала Сергею Федоровичу две-три тысячных купюры, и он их понемногу начал принимать без лишних «комплексов», как теперь было принято называть все проявления человеческого достоинства.
Дима, похоже, ревновал, хотя она и его не обижала, – она замечала это по тому, что он никогда не старался подогнать автомобиль поближе к Сергею Федоровичу, разговаривал с ним, не оборачиваясь от руля, не сразу реагировал на его указания, куда его надо подвезти, – иногда буквально требовалось повторить в командном тоне, – но тетя Рая теперь на мужчин не сердилась – она поняла, что имеет дело с детьми.
Хотя Дима явно считал себя более взрослым, чем она, и время от времени с выражением ненависти на лице начинал пенять ей, что она Сергея Федоровича слишком уж разбаловала, – мужик он все-таки или не мужик? Это означало, что передача купюр каким-то образом не осталась незамеченной.
*
Однажды, с утра отвезши Сергея Федоровича домой в Черемушки, Дима почему-то явился только к вечеру с незнакомым ей выражением трогательно квадратного лица – на нем не было ни ненависти, ни брезгливости, а как выглядит его торжество, она еще никогда не видела. Однако ее больше встревожило то, что он сел без приглашения.
– Я так и знал, Раиса Абрамовна, что он вас разводит, – непримиримо объявил он, глядя не в глаза ей, а словно бы на всю ее целиком, как если бы опасался не перехватить ее, вздумайся ей куда-то ринуться.
Излагал он четко, по-военному. У него в органах остались знакомые ребята, он попросил их проследить контакты тети Раиного любимчика. Что и было исполнено. Результаты оперативной съемки показали – первое: у него есть жена, сын, невестка, внук и внучка в Бескудникове. Второе: деньги, которые дает ему тетя Рая, он передает жене – цветные фотографии, выложенные на яшмовую столешницу капитаном спецназа, по своим полиграфическим качествам не посрамили бы и журнал «Марианна», причем на одном снимке было отчетливо видно крупным планом, как у кассы неизвестного универсама Сергей Федорович передает пожилой крашеной брюнетке тысячную купюру («Номер совпадает, проверено», – заранее отмел возможные возражения детектив Дима). И третье – самое удивительное – Сергей Федорович (а он действительно Сергей Федорович) берет деньги еще с одной женщины. Молодой, можно сказать, красавицы… Тоже, наверное, на слезу ее купил.
На этот раз качество оперативной съемки подкачало – фотография вся белелась какими-то бликами, Сергей Федорович был хотя и узнаваем, но снят с сосульчатого седого затылка, да и женщина, передававшая ему конверт, смотрелась довольно туманно. И тем не менее ошибиться было невозможно – это была Марианна Зигмундовна Пугачева.
Так вот он значит на кого работал!.. Бедный Иудушка…
Тятя Рая поднялась с рококошного кресла, и Дима тоже резко встал и загородил ей дорогу к выходу. Ах, так он боится, чтобы она снова не бросилась в бассейн!..
Глупый мальчик, – ревность, обман – все это такие детские шалости, такие глупости, такие мелочи в сравнении с тем, что в скором времени ждет каждого из нас! Она подошла к раззолоченному телефонному аппарату в стиле Луя Каторза, чтобы позвонить Сергею Федоровичу и сказать ему, что он может больше не прятаться, а приезжать прямо из своего настоящего дома в Бескудникове и уезжать туда же, – напрасно он не сказал ей об этом раньше. Но телефон вдруг взорвался под рукой, так что она даже отшатнулась и отдернула руку за спину.
– Вы супруга Исаака Моисеевича Шапиро? – требовательно спросил старающийся быть вежливым деловой мужской голос.
– Д-да… – встревожено ответила тетя Рая, сомневаясь, что имеет на это право.
– Вы не могли бы к нам подъехать? У вашего мужа инсульт, и он кого-то все время зовет. Но мы не можем понять, кого, нужен кто-то из близких, кто хорошо его знает.
– Да-да, конечно-конечно… Но он, вообще-то, в последнее время жил с другой женщиной… Я не в том смысле, я сейчас же выезжаю, просто я пытаюсь понять, почему он один… А она где?..
– Она здесь, но он ее не узнает. Вы можете дать трубку вашему водителю?
Дима четко повторял названия улиц и номера домов, явно взбодрившись и повеселев, словно его ожидала боевая вылазка. А тетя Рая, полумертвая от ужаса, с дергающейся головой, пыталась сообразить, что взять с собой, какие вещи могут ему понадобиться.
И поняла, что все, кроме нее, будет тут же доставлено ему за деньги.
*
В авто с ультрасовременной внедорожной подвеской ее так трясло, что она попросила включить отопление. Но потом вдруг собрала волю в один каменный желвак и настрого приказала себе: я должна думать только о нем. Я не имею права думать про себя! И почувствовала в душе такую силу, что когда привратник в камуфляже вел ее под моросящим дождем по темной аллее к горящим окнам двухэтажного корпуса, ей казалось, что пожелай она, – и ни одна дождинка ее не коснется. Только она не хотела расходовать силы на пустяки.
Коридор был гулкий и совершенно пустой, как в американских фильмах, где убить человека в больнице – ничего не стоит, никто неделю не хватится.
Перед входом в палату воля ее достигла такой концентрации, что, казалось ей, сейчас она прикажет ему: «Встань!» – и он поднимется. Палата была такая просторная, что ей бросились в глаза сначала стены и экраны компьютеров (все, как у нее в «Освобождении»), – и только потом люди. Они стояли к ней спиной, заслонив изголовье кровати – огромный врач в белом халате и докторском колпаке и статная женщина в брючном костюме красного гранита в мерцающую фиолетовую полоску.
– Тихо! Что вы врываетесь?.. – сурово бросила женщина ей через плечо, и вся нечеловеческая воля тети Раи вмиг улетучилась как дым.
Она замерла – она узнала эту женщину. Это снова была Свобода-на-Баррикадах.
– Что вы стоите? Наденьте ему очки, он же без очков ничего не видит! – теряя последнее терпение, приказала Свобода доктору, и он повернулся к столу, открыв тете Рае неузнаваемого дядю Изю.
Он оставался таким же обросшим седой щетиной, как и в день их ужасного расставания, но клочковатые апельсиновые седины были сбриты, придавая ему вид моложавый и даже слегка уголовный, если бы не старческая гречка. Только прямовидящий глаз его был безвольно прикрыт, и правый угол рта свисал скорбно и так же бессильно, как и его голые руки, валявшиеся поверх простыни.
Доктор приладил ему очки на слабо различимую переносицу, и Свобода-на-Баррикадах требовательно, но справедливо склонилась к нему.
– Господин Шапиро! Исаак Моисеевич! Господин президент! Вы узнаете меня?
Вечноопущенный глаз дяди Изи пришел в движение и в конце концов сквозь уменьшительную линзу узрел лик Свободы. И сохранившая жизнь половинка его заросшего седой щетиной лица исказилась совершенно младенческим испугом.
– Ыы, ыы!.. – умоляюще замычал он, пытаясь бессильно отмахиваться еще сохранившей силы рукой, и Свобода гневно выпрямилась.
– Не узнает! – возмущенно бросила она доктору, как будто именно он был в этом виноват.
– По-моему, как раз узнает… – в сторону буркнул доктор, чье терпение, казалось, тоже было на исходе.
