Танака отлично понимал, что, находясь на службе у государства, надо быть готовым ко всему. Зорге пожал ему руку.

— Я знал, что вы на меня не рассердитесь, — тепло проговорил Рихард. — Моя юная коллега сумеет заменить меня. Боюсь, она рада, что мне приходится уехать. Побеседовать вдвоем с таким интересным человеком для девушки, я хочу сказать, для умной девушки — это событие, которое случается не каждый день. Японец обратился к Биргит:

— Наш друг осыпает меня такими любезностями, что я не знаю, краснеть ли мне от гордости или от стыда.

Все трое засмеялись.

Зорге хотел тут же проститься, но Танака из вежливости предложил проводить его до машины.

Когда автомобиль скрылся из виду, Танака сказал Биргит:

— Надеюсь, что вам еще не доводилось ужинать в лодке-ресторане на озере. Я был бы очень рад, если бы этот вечер сохранился в вашей памяти как нечто особенное.

Биргит была уже здесь однажды с отцом, правда, днем, но сочла за лучшее промолчать.

Танака в японской национальной одежде, скрадывавшей его полноту, был похож на большую ночную птицу. Полы широкого кимоно, раздуваемые свежим прохладним ветром, напоминали крылья. Инициатором этой прогулки был Зорге. Именно он должен был позаботиться обо всем заранее. Но Танака знал, что его друг наверняка забудет что-то сделать. Поэтому японец заказал все сам.

Когда они подошли к причалу, слуги, находившиеся в лодке, склонились в глубоком поклоне и с шумом втянули в себя воздух.

Хороший ужин в веселом обществе на лодке, скользящей по озеру или реке, издавна был одним из наиболее утонченных развлечений, распространенных в Японии. Художники и поэты старины увековечили этот обычай в своих произведениях.

— Я предпочитаю китайскую кухню нашему японскому меню, — сказал Танака, протягивая Биргит руку и помогая ей войти в лодку. — Может быть, и вы также? Но я просил бы сделать сегодня исключение для рыбы. Нам поймают форель прямо из озера. Так принято.

— Конечно, — согласилась она. — Только не думайте, что для меня специально нужно жарить или варить рыбу. Я ее с удовольствием съем и сырую, как настоящая японка.

Биргит сразу заметила, что их лодка была оборудована богаче, чем остальные. Средняя ее часть, где на подушках должны были сидеть гости, от кормы и от носа отделялись красным шелковым занавесом, оставляя открытыми борта. Под широким балдахином качались два фонаря с нарисованными на них значками счастья.

Оба лодочника стояли на корме. Способ, которым они обычно двигали лодку, приводил в изумление любого европейца, видевшего это впервые. Они гребли не руками, а одной ногой, обхватив ею весло. Руки их были скрещены на груди, а глаза без всякого выражения устремлены вперед. Казалось, что эта работа не стоит им никаких усилий.

На носу судна хлопотали четверо слуг. Повар и его помощник крутились вокруг жаровни, на которой стоял большой бронзовый котел. Рыбак склонился над водой, держа в руках проволочную корзинку с сосновой лучиной, пламя которой должно привлекать рыб. В почтительной позе у самого занавеса сидела гейша с ярко раскрашенным лицом и перебирала струны старого сямисена.

Танака налил сакэ. Пряный аромат этой горячей рисовой водки, по цвету напоминавшей чай, смешивался с тонким запахом сандаловых палочек, вставленных рядом с низким столиком в сосуд с песком.

— Я очень люблю Европу и с большим удовольствием бываю там, — сказал Танака. — И все же в Европе я лишен того, что мне по душе здесь, в Японии. Но я еще никогда не испытывал такого счастья, как сейчас, — ужинать по старинному японскому обычаю с такой очаровательной представительницей Европы.

Японец не знал, что его спутница невосприимчива к комплиментам, которые были вовсе не в духе этой страны, где ни один мужчина, соблюдающий обычаи, не станет их отпускать женщине. Здесь скорее принято обратное: женщина ухаживает за мужчиной, открывая в нем новые и новые достоинства, которые следует превозносить.

— Не считайте меня чужестранкой, — попросила Биргит. — Я родилась в Киото, училась в японской школе, а свою родину знаю только по нескольким поездкам туда. Кстати, мы можем говорить по-японски, если хотите.

Танака отрицательно покачал головой.

— Мои земляки, — с грустью ответил он, — как известно, очень любопытные люди. А то, что скажет белая дама, им особенно интересно. Я эгоист и хочу один слушать вас. Пожалуйста, расскажите мне немного о себе.

Его просьба помогла Биргит скрыть смущение. Ей нужно было время, чтобы привыкнуть к своеобразному положению, в котором она оказалась по воле Зорге.

Биргит постепенно осваивалась: для того чтобы рассказывать о себе, об отце, о доме, не нужно быть осторожной, не требовалось тщательно подбирать слова и обдумывать выражения.

Тем временем лодка удалялась от берега, огни отеля становились все меньше и меньше. Вода, как темный струящийся бархат, скользила за бортом. Гребцы на корме неторопливо и бесшумно делали свое дело.

Одна за другой появлялись на столе маленькие мисочки и соусники, распространяя вокруг пряный тонкий аромат китайской кухни. Секретарь премьера чувствовал себя наверху блаженства: вечер, подобный этому, был для него олицетворением изысканного наслаждения. Уютная лодка на гладком, как зеркало, озере, отличные блюда, рокот струн сямисена и горячее сакэ — все это отвечало хорошему японскому тону. К тому же близость этого волшебного создания! Танаке казалось, что эта золотоволосая девушка восхищена им. «Если вообще можно быть счастливым, то я сейчас счастлив», — думал японец.

Повар высунул голову из-за занавеса и тихо спросил, не пора ли подавать сасими, сырую форель. Тапаки наклонился к Биргит.

— Хотите посмотреть баклана за работой? Вы, наверное, знаете, что это древнее искусство ловли рыбы в Японии отмирает.

Она кивнула, и он помог ей встать.

Гейша отодвинула занавес, пропуская гостей на нос. Рыбак, одетый в костюм своей корпорации, повесил на шест железную корзинку с тлеющей лучиной. В воде отражались ее красные огоньки.

Баклан сидел на верхушке шеста, внимательно разглядывая освещенную поверхность воды.

— Птица очень хорошо выдрессирована, — заметил Танака, — хозяин ее даже не привязал.

На шее у баклана виднелось оловянное кольцо. Его надевали для того, чтобы птица не могла проглотить крупную рыбу. Маленькая рыбешка проскальзывала через искусственно суженное горло птицы беспрепятственно — это была собственность баклана. А крупную полагалось отдавать хозяину.

Внезапно баклан стрелой кинулся вниз и исчез в озере. При слабом свете на поверхности в нескольких метрах от лодки. Хозяин вытящил подплывшего баклана на борт, заученным движением извлек из раскрытого клюва трепещущую форель и снова усадил птицу на шест.

В течение нескольких минут эта сцена повторилась пять или шесть раз.

— Теперь, я думаю, хватит, — сказал Танака, похвалив рыбака, и увел Биргит за занавес.

Рыбу подали тотчас же. Повар ее только почистил и выпотрошил. Ее свежее холодное мясо в Японии едят сырым, без приправ. Форель считается изысканным блюдом. Биргит разделяла эту точку зрения и не менее ловко, чем Танака, управлялась с форелью с помощью палочек.

Он восхищенно смотрел на нее.

— Любой японский отец гордился бы такой дочерью, — сказал он. — Но я думаю, что и ваш отец-швед тоже гордится вами.

— О, у него нет для этого оснований, — рассмеялась Биргит. — Напротив, он очень огорчен, что я хочу стать журналисткой, а не торговать мехами подобно ему.

— Умных женщин привлекает журналистика — это понятно, — заметил Танака. — А меха? Разве вам не хотелось бы иметь красивые меха?

— Как любая женщина, я очень люблю их, — засмеялась Биргит.

— Наверняка высокочтимый господин отец уже дарил своей дочери великолепные меха, — высказал предположение Танака.

— Отец с радостью укутал бы свою недостойную дочь в самое красивое манто из соболя. Но пока это случится, пройдет еще, вероятно, немало времени.

— Ваш высокочтимый господин отец ждет, вероятно, какого-нибудь особого случая, чтобы преподнести столь ценный подарок? — спросил Танака. — Может быть, имеется в виду свадьба?