— У нас нет военного союза с Германией, мы только заверили друг друга во взаимных симпатиях. Мы не дали связать себе руки. Где мы будем воевать — это зависит только от того, что будет выгодней для нас.

— Но ведь нам выгодней быть на стороне Германии, — настаивала Кийоми.

— Да, возможно, это так, — кивнул он. — Нам нужно много пространства для нашего растущего населения. А это пространство принадлежит людям, против которых будет воевать Германия.

— Значит, имеются в виду русские, — заметила Кийоми, — ведь Сибирь ближе всего к Японии.

— Нет, о России я не говорю. Нам нужны теплые страны. В Сибири японские поселенцы не смогут хорошо жить. Поэтому я не думаю, чтобы мы пошли против Советов. Конечно, мы боимся коммунизма… но земли, куда могли бы переселиться миллионы японцев, у русских не взять. Кроме того, наша армия уже обескровлена: слишком много солдат воюет в Китае.

— Значит, мы вообще не можем вести войну!

— Можем, — возразил Номура, — наша главная сила — военно-морской флот. Он должен захватить теплые страны, которые нужны Японии: Южное море, Филиппины, Голландскую Индию… Может быть, даже Австралию. Все будет наше, если флот изгонит из морей чужие корабли. Тогда и война в Китае кончится победой.

Дочь Номуры даже не подозревала, что ее собственная страна стоит на пороге войны не на жизнь, а на смерть.

Она боялась будущего, потому что чувствовала, насколько мало будут значить ее судьба и ее любовь в этом грозном времени, которое должно будет наступить.

— Как ужасно, данна-сан! Чем все это кончится? Наша страна слишком мала, чтобы бороться с такими могучими противниками.

Номура не признался дочери, что его одолевают те же сомнения.

— Я рассказал тебе все это не для того, чтобы пугать, Кийоми, — сказал он ласково. — Я только хотел, чтобы ты поняла: мы оба должны заставить себя думать так, как того требует наше время. Мы принадлежим своему народу и разделим его судьбу… Есть, правда, люди, и люди влиятельные, которым не нравится, что мы охотно общаемся с иностранцами. Осуждают наш образ жизни, считая его недостаточно японским. Ведь именно от дворянства ждут, что оно повернет к обычаям старины. Большинство это уже сделало, причем многие против воли. И все-таки они живут, как сто лет назад. Дело уже дошло до того, что людей, подобных нам с тобой, долго проживших за границей, считают неполноценными.

— Ну, это уж слишком, — воспротивилась Кийоми. Отец пожал плечами.

— Хотят собрать в кулак все силы. В урагане, который разразится, империя уцелеет только тогда, когда каждый японец будет готов пожертвовать собой… Мы не имеем права думать о собственной судьбе, мы пылинки, которые несет ветер.

Кийоми не осмелилась возразить. Ей было тяжко смотреть, как ее отец, умный, повидавший мир человек, пытается оправдать дикий шовинизм, не признающий свободы и подчиняющий все интересам государства.

— Ты ведь знаешь, Кийоми, что тебе нужно делать. — Номура попытался снова вернуться к строгому тону. — Одзаки дал тебе задание, важное для Японии. Сможешь ли ты его выполнить, я не знаю. Но, как твой отец, я требую, чтобы ты сделала все для его выполнения, не щадя ни себя, ни своего сердца.

Она послушно кивнула, словно склонилась перед отцовской волей. Когда Кийоми подняла глаза, ее мысли опять вернулись к возлюбленному.

— Я должна любым способом как можно больше узнать о Зорге. Может быть, как раз поэтому следовало бы довериться Равенсбургу? Он же сам заинтересован в этом…

Номура замахал руками.

— Нет, нет! Иностранец не должен знать, как работает наша контрразведка и кто с ней связан… Неужели тебе до сих пор непонятно, что мы не можем открывать свои карты чужим!

Она покачала головой.

— Нет, я не понимаю, почему должна отказаться от его помощи. Если доктор Зорге действительно враг, то кто же может быть более полезным, чем Равенсбург! Он каждый день встречается с ним.

— Выкинь это из головы, Кийоми, — потребовал отец. — Все аргументы, на которые ты ссылаешься, желая посвятить в наши дела Равенсбурга, на самом деле продиктованы твоим сердцем. Ты любишь этого немца и не хочешь его обманывать. Ты боишься потерять его любовь, если он вдруг узнает, что ты следила за ним по заданию контрразведки… Не так ли?

Отец был прав, и Кийоми честно признала это. Но она не смогла сдержать слез.

— Тебе еще многому надо учиться, дитя мое! Женщина из дома Номура не должна допускать, чтобы ее глаза служили зеркалом ее сердца!

— Я не достойна тебя, данна-сан. — Она произнесла это так, как должна была сказать дочь отцу в японской семье.

Номура закусил губу.

— Все, что сейчас причиняет тебе горе, Кийоми, может очень скоро измениться. История делает самые неожиданные повороты, и она часто развивается не так, как того требует логика. Не исключено, что и нынешнее обострение обстановки разрешится мирным путем. Да и война когда-нибудь кончится. Я обещаю тебе, что тогда мы снова поедем в Европу… Там все по-другому. Твое сердце будет чувствовать себя свободным. Но сейчас ты должна его запереть… Мы все принадлежим сейчас матери-Солнцу и его высокочтимому величеству императору — сыну Солнца.

Барон Номура отвесил поклон в сторону императорского дворца, и Кийоми последовала примеру отца.

Не напрасно их предки две с половиной тысячи лет назад твердо верили, что богиня Солнца Аматэрасу заставила земную женщину родить ей сына Дзимму-тэнно, для того чтобы он от имени богини правил Японией. Ни разу еще небесная мать не покидала империю в беде, ни разу за всю долгую историю ни один враг не побеждал островитян. Может быть, и сейчас Аматэрасу вызовет небесный ветер (камикадзе), чтобы уничтожить корабли противника, как это она уже делала раньше, когда Кублай-хан, сын ужасного Чингиз-хана, на десяти тысячах кораблей хотел захватить Японию. Камикадзе уничтожил всех врагов, прежде чем хоть один из них увидел Остров восходящего солнца.

— Пробил час Великой Германии! — воскликнул доктор Зорге, когда в Токио узнали о начале войны с Советским Союзом.

Восхищение, светившееся в его глазах, вдохновило Богнера на патетический жест. Он схватил руку начальника отдела информации и долго жал ее, так и не догадавшись об истинном смысле, вложенном Рихардом Зорге в эти слова.

Богнер не заметил и скептических мин на лицах остальных коллег. Как многие немцы, живущие за границей, сотрудники посольства лучше, чем их соотечественники на родине, видели, как складывается соотношение сил в мире, и понимали, что явное преимущество на стороне противников Германии.

Чиновники посольства недовольно поморщились, узнав, что начало вторжения немецких войск в Россию Зорге счел вполне подходящим поводом, чтобы устроить одну из своих вечеринок.

Дом Зорге — маленькое сооружение в европейском стиле — давно нуждался в ремонте. Местность, где он стоял, когда-то была красивым пригородом, но со временем ее поглотил Большой Токио. Люди побогаче здесь уже не жили.

Трудно было сказать, какая из комнат этого дома служит хозяину спальней, какая — столовой или гостиной. Повсюду царил беспорядок: груды книг и газет заполняли все углы, столы, диваны и стулья. Зорге не держал трех-четырех слуг, как полагалось уважающему себя европейцу. Хозяйством ведала всего одна женщина, внешний вид которой красноречиво говорил о том, что уборку комнат она считает делом ненужным.

Как и в кабинете хозяина в посольстве, так и здесь среди курительных трубок, бутылок и посуды встречались ценные произведения искусства — старые гравюры, картины. Жаль только, что Зорге обращался с этими красивыми вещами без почтения. Да и к гостям особого почтения не проявлял, а давал им ясно понять, что в центре внимания здесь должен быть он. Поэтому не удивительно, что у него не бывали ни дипломаты, ни кто-либо из влиятельных членов иностранной колонии. Гости доктора Зорге в основном состояли из числа тех, кто имел обыкновение заходить в «Старый Гейдельберг».