Он высокомерно посмотрел на меня и сказал:

– Это деловой костюм. В таком костюме я встречаюсь с людьми и делаю разные дела. В определенных кругах приняты определенные формы деловой одежды.

– И в каких же кругах приняты такие формы одежды? – поинтересовался я.

– Мы с вами еще достаточно шапочно знакомы, чтобы вас информировать по строго конфиденциальным вопросам мировой значимости, – заявил кореец с абсолютно серьезным выражением лица.

Его акцент, казалось, еще усилился. Кореец тщательно выговаривал каждую букву, произнося слова почти по складам с ударением на каждом слоге, словно желая подчеркнуть этим важность своих заявлений.

– В чем же заключается мировая значимость? – осведомился я, прилагая большие усилия, чтобы не расхохотаться.

– Европейцы всегда проявляют излишний интерес к не своим делам, – по слогам произнес кореец.

Я не обиделся. Я просто не мог воспринимать всерьез все эти безапелляционные заявления. Посмотрев несколько секунд на своего собеседника, я рассмеялся.

Кореец на мою улыбку никак не отреагировал и неожиданно принялся с большой скоростью поглощать оставшиеся на тарелке пельмени.

Я спросил:

– Скажите, как вы все-таки относитесь к разным видам борьбы, или, как вы их называете, боевым искусствам?

– Ну, как бы это сказать... – продекламировал он, – есть ритуал и есть форма. Есть также и искусство жизни.

– Что вы подразумеваете под ритуалом, формой и искусством жизни?

– Да как вам сказать... Я в принципе не надеюсь, что вы поймете.

– Тогда постарайтесь объяснить.

– А стоит ли стараться объяснить, если человек не понимает?

– А вдруг я пойму?

– «Вдруг» здесь не подходит. Либо я рассказываю, и вы что-то понимаете, либо я просто сотрясаю воздух.

На все это я ответил:

– Воля ваша, конечно. Но мне действительно очень интересно узнать ваше мнение, и если я не смогу понять, то постараюсь хотя бы запомнить.

Кореец сказал на это:

– Сейчас вы говорите как мудрец востока.

– Не понимаю, что здесь мудрого, – удивился я.

– А не взять ли нам еще и прелестных пончиков с повидлом, а также кофе? – неожиданно оживившись, внезапно предложил он.

Я согласился, и мы взяли по три стакана кофе с молоком и по шесть пончиков с повидлом.

Мы ели пончики, а беседа о возвышенном тем временем продолжалась.

– Дело в том, что ритуал, – говорил кореец, жестикулируя рукой с зажатым в ней пончиком и роняя капли повидла себе на рубашку, – дело в том, что ритуал – это тогда, когда два толстых человека встречаются и борются за приз – за женщину или быка. Тогда они должны делать все самое трудное, и при этом наименее эффективное. Если это форма, то один или два человека показывают хвост павлина. Они выглядят красиво, но их основная цель – выглядеть красиво. Если же это искусство, то один человек живет в трудном мире, и живет при этом хорошо.

– Но вы говорите о жизни, а при чем же здесь боевое искусство? – спросил я.

– Если кто-то мешает этому человеку жить хорошо, он просто пробивает ему голову, – с выражением явного удовольствия заявил кореец.

Покончив с пончиками, мы приступили к кофе. Качество напитка явно оставляло желать лучшего, а на его буроватой поверхности плавали мерзкого вида пенки.

Набирая кофе в рот, мой спутник с отвращением сплевывал пенки на стол и на пол. Кофе он отхлебывал с таким шумом, что люди за соседними столиками поневоле оглядывались на нас. Не обращая ни малейшего внимания на окружающих, кореец лишь время от времени менял положение ног, закидывая их одну на другую и демонстрируя всем замысловатый фасон своих туфель. Мысленно я возблагодарил небеса за то, что среди посетителей пельменной не было моих знакомых.

Под конец нашей беседы, когда кофе был почти допит, я задал вопрос:

– А чему же вы все-таки сами учились?

– Меня обучали секретному искусству, – сказал мой спутник, – но об этом искусстве не говорят с первым встречным, даже если он тебя отвел в заведение общественного питания и пожрал за твой счет.

На мгновение я онемел от возмущения и, стараясь казаться спокойным, возразил:

– Но я же не напрашивался, вы сами предложили угостить меня.

– Обидчивость – одна из уязвимых черт, препятствующих воинскому искусству, – с важностью заявил кореец. – Настоящий воин не должен обладать эмоциями.

– А вы – действительно настоящий воин? – спросил я.

– Вы знаете, это зависит от того, с какой стороны посмотреть, – ответил он. – На земле я ноль, но в воздухе...

– Как понять «в воздухе»?

– Меня с детства учили воинскому искусству, но меня учили драться только в воздухе.

Это заявление меня окончательно заинтриговало. Мы немного помолчали. Сообразив, видимо, что меня обидели его слова о нежелании разговаривать с первым встречным и о дармовом угощении, кореец выдал следующий перл:

– В принципе можно простить иностранцу за плохое владение языком. Мне трудно выражать гладко свои мысли.

– Не так уж бугристо вы выражаете их, – заметил я. – Вы сами предложили угостить меня. Могли бы этого не делать. Кстати, у меня с собой все равно почти нет денег, поэтому считайте, что пропала ваша трешка, или сколько вы там заплатили за обед.

– Я не волнуюсь за трешку, – заявил он, – я волнуюсь за твою душу.

– Вы случайно не миссионер какой-нибудь восточной церкви?

– Нет, – он покачал головой. – Никакой я не миссионер восточной церкви, я – хранитель великого знания.

– Но это больше напоминает цирк, – возразил я. – И какое же знание вы храните?

– Придет время, и ты, презренный, узнаешь, – отрезал кореец.

– Вот я уже и презренный, – усмехнулся я.

– Я погорячился.

– А как насчет ваших эмоций?

– Какой ты наблюдательный, – азиат захлопал в ладоши. – Но это эмоции, которые внешние.

Некоторое время разговор продолжался в таком же ключе, как вдруг мой спутник неожиданно спросил:

– Тебя вообще интересует боевое искусство? Ты много говорил о нем, но сможешь ли ты непосредственно его воспринять?

Немного раздраженно я поинтересовался:

– Куда же мы пойдем его воспринимать на полный желудок?

– Полный желудок – основа воина, – заявил кореец. – Чем полнее середина, тем она крепче.

– Но с полным желудком трудно передвигаться, – возразил я.

Кореец засмеялся, с шумом отодвинул стул, вышел из-за стола и направился в туалет. Я машинально последовал за ним. В туалете он принялся самым тщательным образом мыть руки. Я молча стоял рядом.

– После еды надо мыть руки, – безапелляционно заявил кореец.

– А почему вы не мыли руки перед едой, – осведомился я, как-то механически начиная мыть руки почти с такой же тщательностью.

– Раньше у меня руки были чистыми, они не были жирными. А теперь у меня жирные пальцы. В этой пельменной не моют тарелки. Когда я брался за тарелку, чтобы выпить бульон через край, у меня руки стали жирными, а я не люблю, когда у меня жирные руки.

Я нахально спросил:

– А после туалета руки моют?

– Моют руки перед туалетом, поскольку ты можешь всякую гадость себе занести. Я как-то спал с одной девушкой, перед туалетом руки не вымыл, так потом у меня жир с конца капал.

Я недоверчиво взглянул на корейца.

– Это розыгрыш?

– Да, это шутка, – разразившись громким радостным смехом, пояснил он.

– Хорошо, что я знаю этот анекдот, – подумал я про себя.

Кореец вытер руки о штаны, и мы направились к выходу из пельменной.

На улице он взглянул на меня и заявил:

– Ты говорил, что на полный желудок трудно передвигаться. Для передвижения, если воину не нужна твердая середина, а нужна легкость, делают вот так...

Тут он засунул даже не два пальца, а практически всю кисть руки себе в рот, отведя большой палец на 90° в сторону, откинулся немножечко назад, нажал второй рукой себе на солнечное сплетение, и его вырвало невероятно длинной струей. Как говорят в таких случаях в Крыму: «блеванул дальше, чем видел».