Я зашла в ванную, сцедила молоко, чтобы можно было хоть как-то двигаться. Затем выскочила к машине и рванула домой. Господи, Нильс там, наверное, уже концы отдает, да и Бенни тоже!

Да уж. Как только я подъехала к дому, в коридоре зажегся свет. — видимо, Бенни увидел огни фар. Он стоял в дверях с орущим Нильсом на руках, и глаза его были чернее черного.

— Я смотрю, кто-то основательно потерся о твою боевую раскраску! — Это было первое, что выпалил он, стоило мне войти в дом. — Ну и как, тебе понравилось?

Я посмотрела на себя в зеркало. Тушь размазалась по щекам, и местами из-под нее проглядывали пятна румян. Тени каким-то образом вообще переместились на лоб.

Не говоря ни слова, я забрала у него Нильса и прижала его к груди. Он захлебывался слезами, икал и не хотел брать грудь, я, как могла, старалась его утешить, шептала всякие ласковые слова и даже пыталась напевать, пока Бенни стоял рядом и меня допрашивал:

— И где же, спрашивается, ты шлялась? И с кем? Весело было? Очень? Значит, ради такого случая и боевая раскраска пошла в дело? С чего бы это?

Тут я не выдержала и прошипела, чтобы он заткнулся:

— А я тебя о чем-нибудь спрашивала, когда ты вчера заявился домой? Так что иди себе и ложись, тебе рано вставать, мне-то сегодня уже все равно не поспать!

Я чуть было не сказала «больше не поспать», но вовремя спохватилась. Нет уж, такого удовольствия я ему не доставлю.

Он стоял, опустив руки, и на его сердитом лице были написаны все невысказанные вопросы, но я просто повернулась и ушла, а потом легла с Нильсом в комнате Арвида.

Почему-то мне казалось, что с танцульками у нас теперь надолго покончено.

И вот наступила весна, а за ней лето третьего года нашей совместной жизни. Креветка по большей части сидела дома, да у нас и денег-то не было куда-нибудь ездить без крайней необходимости. У Нильса наконец прошли колики, и он стал самым что ни на есть жизнерадостным младенцем, так что она довольно часто помогала мне по коровнику. Сажала его в кормовую корзину, ставила ее в пустой бокс для телят, и так он там и сидел, гугукал и сосал свои крошечные кулачки, пока она доила коров.

Арвид тоже вроде успокоился, а то он с самого рождения Нильса ревновал, как страстный испанец. Всю зиму мы только и делали, что следили за тем, чтобы не допустить его до детской колыбельки, он так и норовил подобраться к ней с каким-нибудь острым предметом с явным намерением испытать его на младшем братце. Дезире уже привыкла поднимать Нильса на высоту вытянутых рук, когда Арвид подкрадывался с притворной улыбкой, пряча руки за спиной. Стоило на секунду оставить их одних, как тут же из комнаты Нильса доносился пронзительный крик, а вбегая туда, мы обнаруживали разочарованного Арвида с подрагивающей нижней губой. «Тють-тють усипнуть?..» — тоскливо говорил он.

Я почти понимал его. В моей груди тоже шевелились самые примитивные чувства, когда маленький крикун забирал все внимание Дезире. Иногда мы с Арвидом понуро брели на кухню, ища утешение в бутербродах, словно два отверженных любовника, когда она даже головы не могла поднять в то время, как мы стояли в дверях, изо всех сил пытаясь ее рассмешить.

Но с приходом весны Арвид стал ходить за мной по пятам, ему было почти два года, и мужичок из него вышел осторожный. Креветка все время волновалась, что он попадет под какой-нибудь сельскохозяйственный агрегат. Я предложил привязать его на веревочку во дворе, но она на меня бросила такой взгляд, что пришлось построить для него нечто навроде загона с небольшой песочницей. Все было переносное, так что днем он сидел себе тихонечко неподалеку от меня и занимался своими делами, пока я копался с оборудованием, а она доила. С этим загоном я даже мог брать его с собой, когда шел строить ограду. Первыми его словами, которые мне удалось различить, были «остоложно, пловод!», мы все время боялись, что он наступит на электропроводку.

Когда началась весенняя страда, нашей семейной идиллии, конечно, наступил конец. Целыми днями практически не вылезаешь из трактора, приходишь домой поздно вечером и ног под собой не чуешь. Да и Креветка тоже выматывалась дай Боже — еще бы, двое маленьких детей, да еще дойка. К тому же, когда мы стали выгонять коров на пастбище, телята поначалу все время отбивались от стада, особенно по ночам. Мычат, собьются вокруг дома — приходилось будить Креветку, чтобы вернуть их в загоны. Она вставала, полуслепая от усталости, опухшая от сна, со следами подушки на щеке… Помню, как-то раз она сказала: «Такое ощущение, что я замужем за рабом на галерах и сама прикована цепью к веслу…»

Выдавались, правда, и хорошие дни, когда мы с ней гуляли в сумерках, придумывали, как бы усовершенствовать хозяйство и облегчить работу, чтобы завести человеческий график. Какое-то время Дезире даже с энтузиазмом новичка взялась было читать вторую часть «Сельской жизни» и мечтала, как однажды мы установим у себя доильного робота «Лелю» или начнем доить при помощи доильной карусели три раза в день. Когда я объяснял ей, сколько стоят такие новшества, она тут же затихала, но вскоре снова оживлялась, предлагая устроить сафари на дикой природе для руководителей-трудоголиков, ищущих разрядки. А когда она вычитала, сколько платят за килограмм металлолома, то окинула восхищенным взглядом двор: «Господи, Бенни, да у нас же тут золотая жила!..»

И каждый раз мне приходилось возвращать ее с небес на землю. Кто будет открывать заповедник? Она, в перерывах между кормлениями? Какой приемщик вторсырья попрется сюда за этими жалкими остатками лома? А пока цены на молоко нестабильны и только падают, новые инвестиции мы себе вряд ли сможем позволить… В конце концов она сдалась и больше ничего не предлагала. Правда, и вторую часть «Сельской жизни» читать перестала. Я так и не знаю, правильно ли я поступил и не стоило ли мне позволить ей парить в облаках, — может, тогда она бы по-настоящему втянулась в хозяйство? Я заметил, что со временем хозяйственные дела превратились для нее в тяжкое бремя. Она перестала говорить о доильных роботах и лишь выращивала зелень, пока пацаны возились рядом на одеяле. Иногда она водила их на пляж. Мне-то самому все недосуг было, как хорошая погода — то сенокос, то скирдование…

Правда, однажды мы съездили на озеро и искупались под проливным дождем — она настояла. Да и по хозяйству в такой ливень я все равно ничего сделать не мог. Мать бы, конечно, не одобрила, а мне даже понравилось. Она читала стихи про дождь, в воздухе ни ветерка, и только капли дождя барабанят по глади воды. Пацаны соорудили шалаш из полиэтилена, который она прихватила с собой, и смотрели по сторонам круглыми глазами.

Этим, пожалуй, мне больше всего и запомнилось то лето. Хотя если спросить Дезире, она наверняка вспомнила бы про то, как мы ездили на сельскохозяйственную ярмарку, и гуляли там весь день, и даже приобрели новые ручки для электроизгороди. Дезире тайком купила мне в подарок видеофильм про гигантские тракторы домашней сборки в 400 лошадиных сил с восьмицилиндровыми двигателями, ревущими под аккомпанемент индустриальной музыки. У них были названия вроде «Big Dave» или «Giant Swede»,[10] и она только усмехнулась, когда я бросился к телевизору, не успев войти в дом. «Ну вот, и никакой порнухи не надо! Если у тебя когда-нибудь возникнут проблемы с потенцией, просто поставим „Шведа-здоровяка“!» — прыснула она.

В общем и целом лето выдалось утомительное, но спокойное. Мы были здоровы, у Нильса наступил период затишья, безо всяких там колик и воспалений, и он крепко спал по ночам, Дезире не нужно было ездить на работу, а на дворе стояло лето. За все это время припоминаю лишь один раз, когда она по-настоящему рассердилась. Два конезаводчика, приехавшие за сеном, вкатили к нам во двор на своем темно-синем «БМВ», как раз когда она выходила из коровника.

Посмотрев сквозь нее, они спросили: