Пили дальше.

Лехто о чем-то рассказывал. Старик кивал. Удивлялся про себя: почему водка так плохо хмелит, отчего у него, гробовщика, притупился вкус. И водка не обжигает, пьянит плохо, и сыр почти не пахнет. Ведь разило от него пару дней назад просто жутко — мыши разбегались…

Наступало утро, мутное как стакан сивухи. Лехто был во хмелю, не спал всю ночью. Но что за беда — вздремнуть можно было и в коляске.

Впрочем…

Порывшись в саквояже, колдун достал две микстуры, проглотил обе. Подождал, пока исчезнут хмель и усталость. Колдун поднялся, осмотрелся: все ли в порядке — не забыл ли он чего. Вот выпитый штоф, вот собутыльник…

Ах да…

— Вставай. — приказал Лехто гробовщику.

Тот выполнил распоряжение, хоть и сделал это небыстро. Пусть в доме за ночь и потеплело, мышцы были словно налиты свинцом.

— Отойди вот в тот угол! — продолжал командовать колдун.

Гробовщик снова послушался.

— Изыди! — Лехто щелкнул пальцами.

Покойник повалился в такую ароматную сосновую стружку.

…Где-то безумно далеко и, в то же время, совсем рядом ругнулись демоны-регистраторы…

Все еще на этом свете Лехто достал папироску, вытащил коробку со спичкам. Закурил. Тушить ее не стал, а бросил на пол, в стружку.

Спичка была самая дешевая, не шведская, и не потухла, а продолжала тлеть…

— Кто будет хоронить гробовщиков? — спросил непонятно кого Лехто.

От стружки начинало пахнуть сосновым дымком…

Лехто, слегка пошатываясь, вышел из избы…

Веселое пламя уже карабкалось по одежде гробовщика.

Эскадрон втягивался в лес.

За ним пылала деревня. В огне ревели коровы, было слышно, как лопаются стекла в домах. От домов вспыхивали деревья, горели фантазийно, роняя на землю факела веток.

Горел и сарай, однако двери его были открыты. Люди расходились по деревне, каждая семья к своему кострищу. Шли неспешно, никто не торопился тушить свой дом.

Когда случались пожары, тушили, обычно, всем миром. И, кстати, не всегда получалось. Здесь же пылало все, не хватило бы воды в колодцах, рук подавать ведра.

В свете костров у людей появлялись длинные тени

Людям было тепло…

Не смотря на секретность, слухи все же поползли по городу, и уже не понять, откуда они проистекали. Может, сболтнул кто из врачей, что пациент одной из палат военного лазарета не просто по-собачьи метит углы, но и обрастает шерстью, лезут клыки…

Возможно, проговорился кто-то из солдат батальона, столкнувшегося с сотней Костылева.

А скорей всего разболтали люди и оттуда и оттуда. И слухи втекли в город с разных направлений, множились и усиливались. Ну а когда слухи поступают от источников независимых, им и веры больше.

Стали поговаривать, что среди лесов полно оборотней, они сбиваются в стаи, и нападают на красноармейцев. Или вот, что в некой чаще появился вампир-монархист, и каждый, кого он укусит, превращается в убежденного монархиста-черносотенца, или хотя бы в конституционного демократа.

Дальше — больше. Пошли слухи, что нечисть уже рядом, в городе. Когда человек поскальзывался на картофельной шкурке, он клял не нерадивую хозяйку, которая не донесла очистки до помойки, а нечистую силу, которая эти шкурки разбрасывает под ноги православному народу.

Когда муж, придя с работы ранее положенного, находил жену в объятиях совершенно постороннего человека, то опять же крайней становилась сила нечистая. Дескать, злой демон-искуситель именуемый не то инкубом, не то суккубом вселился в бренное тело и призывал к разным непотребностям. И что самое странное — многие обманутые мужья верили в подобное. Ибо говориться: если человека любишь истинно, то найдешь сотни оправданий в его пользу. Ежели человек оный тебе ненавистен, то в самой обыденной фразе будет обнаружены тысячи двусмысленностей.

Появились и оригинальные истории, не связанные никак с событиями реальными. Дескать, на окраинах появляется призрак убитого на Империалистической войне вахмистра. Вечерами он бродит по околицам и кричит: "Все в окопы! Война до победного конца!"

Да вот только выяснилось, что это вахмистр уже сорок лет как жив. И с войны вернулся целым, если не считать контузии. Да только домой так и не зашел, а пропивает память и медали в кабаках, а как напьется — орет…

Вовсе нелепый случай произошел в парикмахерской: некий человек, лет средних зашел сделать стрижку. И надо такому случится: парикмахер, будто рассмотрел на темечке у клиента сакральные три шестерки.

Парикмахер отлучился в соседнюю комнату, якобы за свежими полотенцами, там топором из швабры заготовил кол, нашел цепочку из серебра…

Вернулся к ничего не подозревающему клиенту, и серебряной цепочкой его натурально задушил. Потом всадил контрольный кол в сердце. Затем все же достал бритву и сбрил волосы с темени убитого.

Безусловно, крайние два родимых пятна сильно походили на шестерку. Но вот среднее никак шестеркой не являлось. Уже больше казалось восьмеркой…

…Как-то нелепо все получилось, невнятно.

В этих местах война велась вдоль железнодорожных магистралей, по берегам рек судоходных, вдоль больших дорог.

В глубинку доходили лишь отголоски битв. Сюда забирались разбитые бригады, банды, чтоб зализать раны, пополнить потери.

Вести были обрывочные, путаные, порой приходили скопом, или напротив, обгоняли друг друга, доходили не в том порядке, нежели произошли. Или, вот скажем, что иное событие вовсе выпадало из общего потока.

Новости доставлялись какими-то окольными путями, с людьми, которым доверия не было никакого. Например, в одной деревне довольно долго считали, что известие о революции придумали в соседнем селе, где, как известно, живут сплошные врали.

Сюда, на периферию периодически отсылали на руководящие посты людей не шибко благонадежных или провинившихся из тех, для кого расстрел — это слишком много.

Можно было держаться надежды, что в случае крупной победы над кем-то тебя заметят, вернут. Или пришлют на смену того, кто проштрафился больше тебя.

Но вот беда: не было здесь над кем крупно побеждать!

В эту глушь своих неугодных отправляла чуть не каждая власть. Бывало, конечно, что представители антагонистических режимов устраивали перестрелки вплоть до смертоубийства, но часто все ограничивалось банальным мордобитием. А дальше всеобъемлющая, древнерусская тоска примиряла, комиссар и урядник садились рядом, и пили горькую из одного штофа, орали одни и те же песни.

Но не таким был военком Рабынин, посланный на прозябание в славный город Мгеберовск.

От предложенного стакана самогона с перцем не отказался, но выпил его залпом, без закуски — для пущей злобы.

К себе на стол затребовал карты города и окрестностей. И среди прочих достопримечательностей узрел на карте город Амперск, связанный с Мгеберовском убогой грунтовой дорогой.

Спросил военком у своих немногочисленных подчиненных: что происходит у наших соседей, в Амперске. Подчиненные пожали плечами.

Хорошо, — вопрошал военком далее, — а советская власть там, по крайней мере, установлена?

Да, — отвечали ему, — как-то устанавливали, но сейчас будто бы уже ее там не имеется.

А что имеется? — задавал новый вопрос прикомандированный.

Ответом ему было еще одно поджатие плечами. Никому то не было неизвестно…

Кто там? Белые? Или над городом развевается черный флаг анархии? То было неизвестно.

Военком даже не пожалел недели времени и наведался к соседям на рекогносцировку. Прошелся по улицам Амперска, наблюдая за положением вещей в нем. Кому власть в городе принадлежит конкретно — установить не удалось. Но явно не советская: ибо город цел, не разграблен, торговцы продолжают набивать мошну, а оболваненный народ несет им свои кровно заработанные копейки.

Военком вернулся назад, предварительно купив в Амперске отрез хорошего английского сукна. Такового в Мгеберовске не имелось.