«в письме к Фогту он отверг французское кормовое корыто, которое хотел подставить ему Фогт».
В то же время он заявил о своей готовности ответить перед судом за это обвинение («Neue Schweizer Zeitung» от 12 ноября 1859 года). А петух или, вернее, каплун, до сих пор так весело кукарекавший, замолк, после того как его потрепали на его собственной навозной куче. «Новошвейцарец, гражданин кантона Берн и член Совета кантонов от Женевы» был на этот раз публично обвинен в самой Женеве одним из «известных» своих друзей в попытке подкупа французскими деньгами. И член Совета кантонов от Женевы молчал.
Пусть не думают, что Фогт с сознанием собственного достоинства мог игнорировать «Neue Schweizer Zeitung». Обвинение против него появилось, как я сказал, в номере от 12 ноября 1859 года. Вскоре после того в этой же самой газете появилась пикантная характеристика Плон-Плона, и газета «Revue de Geneve»[526], орган женевского диктатора Джемса Фази, тотчас же откликнулась на это протестующей передовицей в четыре столбца («Revue de Geneva) от 6 декабря 1859 года). Она протестовала «au nom du radicalisme genevois», во имя женевского радикализма. Такое значение придавал сам Джемс Фази «Neue Schweizer Zeitung». В передовице из четырех столбцов «Revue de Geneve» нельзя было не распознать и руки Фогта. Самого Брасса в ней до известной степени оправдывают; не он инициатор посягательства на Плон-Плона, его ввели в заблуждение. По чисто фогтовскому способу, corpus delicti {состав преступления. Ред.} взваливается на того самого Л. Хефнера, которого Фогт и в «Главной книге» (стр. 188) подозревает в сочинении «отвратительных скандальных историй об императоре и принце Наполеоне»; имеется и неизбежный у Фогта намек на «пресловутого баденского экс-лейтенанта Клосмана» как на бернского корреспондента «Allgemeine Zeitung» (ср. «Главную книгу», стр. 198). Остановимся коротко на протесте, опубликованном «во имя женевского радикализма» и для спасения чести Плон-Плона господином и слугой, Джемсом Фази и Карлом Фогтом, 6 декабря 1859 г. в «Revue de Geneve».
Брасса обвиняют в том, что он пытается «подкрепить свое мнение немца о Франции оскорблением принца из дома Бонапартов». Плон-Плон, как уже давно знают в Женеве, либерал-де чистейшей воды, который в период своего изгнания великодушно отказался «играть роль при штутгартском и даже петербургском дворах». Просто смешно приписывать ему мысль об образовании где-то маленького государства, какого-то этрусского королевства, как это делает оскорбительная статья в «Neue Schweizer Zeitung».
«Принц Наполеон, в твердом сознании своей гениальности и своих талантов, ставит себя гораздо выше этих жалких маленьких тронов».
Он скорее предпочитает играть во Франции, «этом центре высокой цивилизации и всеобщей инициативы», роль маркиза Позы при дворе своего светлейшего кузена «в качестве принца-гражданина» (prince-citoyen). «Кузен уважает и любит его, что бы там ни говорили». Но принц не только бонапартовский маркиз Поза, он — «бескорыстный друг» Италии, Швейцарии, — словом, национальностей.
«Принц Наполеон, как и император, — крупный экономист… Если во Франции восторжествуют когда-нибудь принципы здравой политической экономии, то это произойдет, бесспорно, при большом участии принца Наполеона».
Он был и остался «сторонником совершенно неограниченной свободы печати», противником всяких предупредительных полицейских мер, носителем «идей свободы в широчайшем смысле слова как в теории, так и на практике». Если уши императора под дурным влиянием бывают глухи к советам этой Эгерии, то принц удаляется с достоинством, но «без ропота». Не что иное, «как его заслуги, вызвали клеветнические нападки на него в Европе».
«Враги Франции боятся его потому, что он опирается на революционную поддержку народов Европы, стремясь вернуть им их национальную независимость и свободу».
Итак, непризнанный гений, маркиз Поза, Эгерия, экономист, защитник угнетенных национальностей, демократ чистейшей воды и — мыслимо ли это? — Плон-Плон «habile comme general et brave comme tout officier francais» (искусен, как генерал, и храбр, как всякий французский офицер).
«Он доказал это в крымскую кампанию во время битвы на Альме и после нее». А в итальянскую кампанию он «отлично организовал свой
50-тысячный корпус» (известный corps de touristes {Корпус туристов. Ред.}, я чуть было не сказал corps de ballet {кордебалет. Ред.}) «и в короткое время совершил тяжелый переход через гористую местность, причем войска его не терпели ни в чем недостатка».
Как известно, французские солдаты в Крыму называли боязнь пушечных выстрелов la maladie Plon-Plonienne {плон-плоновской болезнью. Ред.}, и, вероятно, Плон-Плон покинул полуостров лишь из-за возраставшего недостатка съестных припасов[527].
«Мы показали его», — именно Плон-Плона, торжествуя заканчивает «Revue de Geneve», — «таким, каков он есть».
Ура генералу Плон-Плону!
Ничего поэтому нет удивительного, если Фогт говорит, что получил свою походную кассу из «демократических рук». Плон-Плон, этот Prince Rouge {Красный принц. Ред.} — идеал Фогта и Фази, так сказать, заколдованный принц европейской демократии. Фогт не мог получить своих денег из более чистых демократических рук, чем из рук Плон-Плона. Если даже часть денег, непосредственно переданных августейшим кузеном Плон-Плона Кошуту, попала через венгерские руки в руки Фогта, то все равно их «происхождение ужасно». Другое дело из рук Плон-Плона! Даже те деньги, которые Фогт получил во время невшательского конфликта от графини К… {Кароли. Ред.}, подруги Клапки, получены, может быть, и из более нежных рук, но не из более чистых и более демократических. «Plon-Plon est voluptueux comme Heliogabale, lache comme Ivan III et faux comme un vrai Bonaparte», — говорит известный французский писатель. Самый худший поступок Плон-Плона состоял в том, что он произвел своего кузена в homme serieux {серьезного человека. Ред.}. Виктор Гюго мог еще сказать о Луи Бонапарте: «n'est pas monstre qui veut», но с тех пор, как Луи Бонапарт открыл Плон-Плона, на человеке из Тюильри сосредоточилась деловая, а на человеке из Пале-Рояля шутовская сторона бонапартистской головы Януса. Фальшивый Бонапарт, племянник своего дяди, хотя и не сын своего отца[528], казался настоящим по сравнению с этим настоящим Бонапартом, так что французы все еще говорят: l'autre est plus sur {другой более надежен. Ред.}, Плон-Плон одновременно и Дон-Кихот, и Гудибрас Bas Empire. Гамлет размышлял над тем, что, может быть, праху Александра предопределено служить затычкой пивной бочки. Что сказал бы Гамлет, увидев сгнишую голову Наполеона на плечах Плон-Плона!
Получив основной фонд своей походной кассы «из французского кормового корыта», Фогт, чтобы замаскировать корыто, мог, конечно, для вида попутно устроить сбор «нескольких франков» среди более или менее демократически настроенных друзей. Так просто объясняются противоречия, в которые он впадает, говоря об источниках, количестве и способе образования его фондов.
Агентурная деятельность Фогта не ограничивалась «Исследованиями», «Программой» и вербовочным бюро. На лозаннском Центральном празднестве он возвестил немецким рабочим в Швейцарии миссию Луи Бонапарта по освобождению национальностей, — разумеется, с более радикальной точки зрения, чем в «Исследованиях», предназначенных для либерального немецкого филистера. В то время как в «Исследованиях» Фогт, путем глубокого проникновения в отношения между «материей и силой», пришел к убеждению, что нельзя и думать о «потрясении и уничтожении существующих правительств в Германии» («Исследования». Предисловие, стр. VII), и призывал, особенно «немецкого буржуа» (l. с., стр. 128), «принять близко к сердцу» то обстоятельство, что бонапартистское «освобождение» Италии защищает «от революции» в Германии, — немецким рабочим он, наоборот, разъясняет, что «Австрия — единственная опора дальнейшего их» (немецких государей) «существования» («Центральное празднество и т. д.», стр. 11).
