Поэтому и «более-менее».

Я не жалуюсь, я уже привыкла и даже потихоньку начинаю получать удовольствие от происходящего. Все равно я по-прежнему не вижу ни выхода, ни выбора, так что надо, видимо, расслабляться.

Так вот, про уголочки. Я люблю в них сидеть и внимательно наблюдать происходящее. Например, как мама гладит мои ползунки. Или как папа ест. Или Димка ползает, как сумасшедший, по всему пространству, разглядывая каждый квадратный сантиметр и запихивая в рот все, что попадется. Я тоже запихиваю, но не все, а только то, что приглянулось. На всякий случай, чтобы понять, что это такое.

У Димки есть свой дом, я это выяснила, но в моем доме он бывает часто. Его приносит его мама. Я у Димки тоже бываю, но чаще мы у меня.

С тех пор как он перемещается самостоятельно, он намного меньше орет. Кажется, ему просто некогда. Он занят исследованием пространства.

Пока он делает это, я тихонько сижу и сама исследую, как он исследует пространство. Мне прикольно.

Вообще, многое изменилось за последнее время. Появилось много вещей, которые меня бесят. Например, я злюсь, когда мою свободу ограничивают. И если раньше я, как овощ, молчала в тех случаях, когда меня брали на руки и утаскивали оттуда, где я нахожусь, то теперь я порой сопротивляюсь. Да и то, странное дело, – раньше я бездельничала, а теперь делом занята. Вчера, например, я ползала по дорожке в коридоре и нашла книгу. Но как только я начала проводить с ней разные эксперименты и пробовать ее на ощупь, вкус и запах, так у меня ее отобрали! А меня саму схватили поперек живота и уволокли в комнату! Мотивируя это тем, что в коридоре, видите ли, дует!

Я не знаю, кто куда дует, но так вмешиваться в частную жизнь непозволительно. Я сопротивлялась, конечно, шумела, требовала восстановления статус-кво, но ничего не вышло. Вообще, я заметила, – теперь все иначе. Иногда заорешь, и мне позволяют делать то, что я хочу, а иногда ори не ори, ничего не выходит. Никакой логики, я прямо в замешательстве. Раньше все было как-то проще. А я-то, когда ползать научилась, думала – свобода.

Такое ощущение, что чем больше я могу, тем больше мне нельзя.

Тогда для чего же я это все могу?

Сейчас я подумаю. Может быть, для того, чтобы уметь находить в комнате огромный резиновый мяч и колотить по нему? Если хорошенько постучать ладошкой, то он потрясающе гудит. Я потом еще догадалась ухо к нему приложить и просто обалдела. Ух ты! Это приносит мне радость. Еще мне нравится рвать бумажки и книжки, которые я иногда нахожу. Главное, вовремя с ними слинять под стол, пока никто не заметил.

Я поняла: есть книги мои и чужие. В чем разница? Мои мне разрешают рвать и мять. Значит, надо сделать так, чтобы у меня было много своих книг и никто не мешал бы мне их изучать.

А еще здорово спать у папы под боком. Или кувыркаться на ковре в большой комнате. О! Мыть руки, сидеть в воде с разными резиновыми утками, шлепать по ее поверхности так, чтобы брызги летели во все стороны. Задумчиво грызть сушку. Ну и еще много чего.

Количество запретов, правда, растет пропорционально приятностям. Книги не ешь, чай на пол не выливай, цветы из горшков не выдергивай…

Похоже, вместе с комплектом новых возможностей я приобрела целый комплект ограничений. Как будто нельзя было без условий обойтись, елки-палки. Ну ладно, раз такие правила игры, то надо каким-то образом извлечь из этого выгоду. Посмотрим еще, что можно сделать.

Я почти перестала невразумительно орать и пытаюсь повторять звуки, которые издают мама и папа. У меня получается. Я радуюсь, а мои родители (родители – это мама и папа) почему-то пугаются (пугаются – это когда страшно).

От чего им страшно сейчас?

Вообще-то для страхов, как вы уже поняли, в моем мире много разнообразных причин.

Я вот, например, чего только ни боюсь. Боюсь, что мама исчезнет. Однажды ее долго не было, и мне стало плохо. Не хватало ее тепла, и тоска по прошлому миру грызла меня изнутри. С тех пор мне страшно, что мамы не будет.

Еще я боюсь открывать шкафчик на кухне, потому что оттуда может свалиться мне на голову большая клетчатая кастрюля. Будет больно, а это мне не нравится. Еще я боюсь, что папа будет громко кричать в сторону мамы, и мама будет плакать. А когда мама плачет, все плохо. Нет ни тепла, ни любви. Элементарного внимания к моим нуждам и того нет, какая уж тут любовь.

Чуть ли не больше всего я боюсь, когда папа пьет горькую воду. Я думала, она вкусная, попробовала и чуть не вывернулась наизнанку от горечи. Мне жалко папу. Почему он должен ее пить? Когда он выпьет горькую воду несколько раз, он перестает быть папой и от этого мне очень страшно. Мой настоящий папа – другой. Он обнимает меня и смеется, щекочет волосами и крутит на руках. Иногда подкидывает высоко-высоко, так, что дух захватывает. А когда он пьет эту воду, то пытается делать то же самое, но у него не получается. Мне больно и неприятно. Один раз он меня подкинул и уронил. Ну, и что я должна была почувствовать? После этого я долго боялась подлетать из его рук, да и сейчас, хоть уже и не боюсь, но не получаю того удовольствия, как раньше. Жалко. От этой горечи одни неприятности.

Еще я боюсь комаров – они кусают меня, и я чешусь. Да что там перечислять, я даже темноты боюсь, хотя уж от нее-то мне точно никакого вреда сроду не было.

Тем не менее страх родителей от того, что я повторяю их звуки, кажется уж совсем непонятным.

Как-то раз меня привели к одному кретину в белом халате и он, после долгой болтовни и постукивания по моим коленкам, сказал: «Говорить ей еще рано. Может, она вундеркинд?» Последнее слово показалось мне интересным, и я попыталась его повторить. Получилось неловко, и все как-то странно переглянулись. Им не понравилось? Мне стало стыдно и обидно, и я решила замолчать, но обязательно научиться говорить его потом, когда останусь одна.

А Димка все мычит и мычит – тормоз. Ничего, я его научу.

Димка все еще мычит и мотает головой. Он почти не говорит, но с ним все нормально; это я говорить научилась раньше, чем положено. Более того, я уже знаю некоторые буквы. Доктор был прав, я вундеркинд. Правда, какой-то недоделанный – я рано начала говорить, знаю очень много слов, рано поняла, для чего нужны буквы, и, видимо, рано научусь читать, а в остальном, как показали многочисленные обследования, я ничем не отличаюсь от остальных. Ум как у всех. Это они так поняли, исходя из того, что я не знаю, чем бревно от дерева отличается? Ну и ну. Вот дураки! Впрочем, я и правда не знаю. Какое еще бревно? Дерево – вон оно, за окном моей комнаты листьями качает – огромное, лохматое, темно-зеленое. Обожаю его. А про бревно не слыхала. Ну и ладно.

А говорить мне нравится. Я пробую словечки на вкус, мне нравится ими играть, словно это камушки в игре в камушки. Как ни странно, это не мешает мне быть молчаливой в глазах окружающих.

Зачем мне все это надо с точки зрения эволюции – я пока не поняла, но пусть будет.

Жду вот теперь, пока Димка научится говорить, а то его неспособность к диалогу меня угнетает.

Вчера у меня был день рождения. И у Димы тоже. Как и в предыдущие дни рождения, было много арбузов, лимонада, тортов, конфет и прочих вкусняшек. Кроме меня и Димки были еще дети, с которыми мы гуляем на улице.

День рождения. Я все время думаю, что это такое? В честь чего арбузы, дети и торт?

Нет-нет, я не против, мне наоборот нравится, я просто пытаюсь понять.

Дело в том, что у меня начала рождаться страшная догадка! Кажется, мы празднуем тот самый день, когда меня вышвырнуло в этот Дикий мир. Я в недоумении. Неужели мои мучения – это праздник для окружающих? А может, это день траура? Да нет, когда траур – все молчат с печальными лицами, а то и плачут. Пьют кисель, а не лимонад. Видела я разок, как это было у соседей.

День рождения – это праздник, факт. Придется идти с вопросом к маме. Помощь зала.

– Мам, что такое день рождения и почему мы его празднуем?