К концу 1637 г. все успокоилось, и слава салона мадам де Рамбуйе засияла ровным и немеркнущим светом. Как при Дворе, так и во всей столице (да что там в столице – во всей Франции) кажется, не осталось человека, сохранившего хоть тень сомнения в том, что Отель Рамбуйе – истинный рай для всех, кто наделен изысканными манерами, обладает блестящим умом, широко образован и умеет быть по-настоящему любезным, что здесь ему нет равных, и никакого соперничества уже опасаться нечего.
Однако в это же самое время на сцене появляется еще одна почти уже позабытая нами героиня, способная на самые рискованные поступки. Речь идет о мадам д'Оши. Поняв, что ее собственный салон явно попал в тень куда более знаменитого, она решила круто изменить ситуацию: для начала пошатнуть как престиж соперничающего с ее собственным алькова, так и – заодно – академии Сорока, а в результате занять главное место под солнцем. Этому должны были поспособствовать намеченные ею в качестве «вождей» движения два человека: мелкий интриган аббат де Серизи и еще один аббат по фамилии д'Обиньяк, этот – исполненный желчи и черной меланхолии. Именно на них и делалась ставка. Основывая при их помощи новую академию, мадам д'Оши и рассчитывала поймать своих двух зайцев. Началась активная пропагандистская работа по заманиванию в литературную «западню» литераторов и прочих выдающихся людей. Шаплен, обиженный травлей со стороны многих приятелей, предпочел рассориться с ними, лишь бы только не принять участие в том, что было им названо «самой смешной новинкой нашего времени». Но другие писатели, в особенности Конрар, купившись на обманчивые приглашения, легко попались в сети, расставленные виконтессой.
Созданная с ошеломляющей быстротой организация обосновалась в Отеле д'Оши, располагавшемся теперь на улице Старых Августинцев. Понять, чем, собственно, тут должны были заниматься, трудновато. До нашего времени дошел только один документ, из которого можно выяснить, что затевалось нечто вроде суда, в котором председательствовала основательница академии, а судьями должны стать «женщины, обремененные годами и не обремененные здравым смыслом», составлявшие как бы ее «двор», выслушивавшие оратора и публично выносившие приговор только что продекламированной им писанине.
Первое заседание Академии состоялось, как нам представляется, во вторник 19 января 1638 г. в присутствии шумной толпы бездельников и зевак, среди которых были затиснуты, да так, что чуть не задохнулись, молодой Таллеман де Рео, привлеченный необычным зрелищем, и один из самых злостных насмешников Отеля Рамбуйе Николя Абер. Полуслепая и совершенно дряхлая мадам д'Оши царствовала на подмостках, окруженная дамами-судьями. Одна из дам известна: это Маргарита де Вион, мадам де Сенто, бывшая возлюбленная Вуатюра, уже несколько лет проявлявшая несомненные признаки умственной неполноценности.
Вскоре перед женским ареопагом предстал первый «подсудимый». Им оказался Блез-Франсуа де Паган, граф де Мервиль, военная косточка. Паган потерял глаз при осаде Монтобана и с тех пор носил повязку, прикрывавшую пустую орбиту, – даже внешность его была не совсем обычной. А когда этот герой обозначил тему своей будущей речи, оказалось, что он намерен произнести… апологию в собственную честь! И, приосанившись, приступил к делу… Для начала он извинился за то, что не знает ни греческого, ни латыни, да и вообще его призвание скорее бранный труд, чем литература. Затем после этой краткой преамбулы перешел к главной части сюжета. И всем с этой минуты стало казаться, что перед ними больше не Паган никакой, а собственной персоной, как минимум Гай Юлий Цезарь. Движимый бешеной гордыней, он сравнивал себя с величайшими воинами древности и современности. И битый час восхвалял собственные достоинства, сея вокруг скуку, как унылая серая туча сеет в октябре мелкий осенний дождичек.
Вряд ли дамы-судьи решились бы остановить поток красноречия столь убежденного в своей воинской славе персонажа. Об этом доподлинно ничего не известно. Зато известно, что выходивший из зала аббат д'Обиньяк ругмя ругал болвана, который, по его словам, своей дурацкой самовлюбленностью и тщеславием совершенно скомпрометировал саму идею только-только зарождающейся академии, если не безнадежно погубил ее судьбу. А Николя Обер заметил насмешливо: «Зря господин Паган сказал, что совсем не знает латыни! Мне, наоборот, показалось, что он совсем неплохо воспроизвел в прозе «Хвастливого воина» Плавта!»[147]
В следующий вторник, 26 января 1638 г., слово для «проповеди» взял аббат д'Обиньяк. Выбранив как следует гордецов, он стал настолько прозрачно намекать на выступление графа де Пагана, что друзья последнего устроили в зале жуткий шум, и, чтобы избежать скандала, пришлось прервать обличительную речь. А дальше – подобные же или еще более тусклые, неинтересные, ничем не примечательные заседания происходили каждый вторник. Граф де Брюлон нудно прокомментировал несколько абзацев Библии; Валантен Конрар долго распространялся на исторические темы; некий сьер Видель предоставил на обсуждение биографию коннетабля Ледигьера. Такие, с позволения сказать, научные изыскания, «сочиненные» в лучшем случае графоманами, а обычно – попросту перекупщиками написанного кем-то еще, отпугивали публику. Вуатюр, который однажды по нечаянности забрел на улицу Старых Августинцев, сообщил мадам д'Оши, что его хромые лошади отказываются везти его сюда, – этот предлог он нашел наиболее удобным для того, чтобы отвергнуть новые приглашения. Слушатели, которые поначалу еще надеялись найти в собраниях новой Академии зрелище не менее забавное, чем ярмарочные развлечения, разочаровались и мало-помалу разбежались отсюда.
Ко всему еще явный дефицит ораторов вскоре заставил виконтессу откликнуться на предложения педагогов принять участие в заседаниях. Но это были люди настолько же темные, насколько и странные, даже бурлескные, ничего, кроме смеха, вызвать не способные. Так, двое из них – Луи де Леклаш и сьер де Сент-Анж (последний известен тем, что обучал в городе желающих философии Аристотеля на «народном языке»[148]) – объявились в Отеле д'Оши и выступили с докладами. Завистливо и ревниво относившиеся друг к другу, исповедующие как «теологи», совершенно противоположные доктрины, однажды они встретились у виконтессы в день, когда сюда по неосторожности зашел архиепископ Парижа монсеньор Жан-Франсуа де Гонди, и принялись ссориться и нести обычную ахинею. Ссора перерастала в скандал. Люди, которые не любили спорщиков, смогли убедить почтенного прелата в том, что они распространяют идеи, близкие к ереси. Покидая хозяйку дома, старик-архиепископ настоятельно попросил ее больше не выносить на обсуждение религиозные вопросы. А некоторое время спустя, узнав, что она не послушалась, совсем запретил ассамблеи.
И на этом для Академии д'Оши все было кончено. Далекая от того, чтобы создавать Бессмертных, подобно академии Сорока, и не менее далекая от того, чтобы затмить славу Отеля Рамбуйе, она завершала свою жизнь объекта насмешек. Отныне виконтесса, лишенная гордого и романтичного звания Калисты, могла лишь прозябать в окружении кучки болтунов, довольствуясь тем, чтобы с горечью наблюдать за все возрастающим влиянием на умы и сердца Артенис – своей удачливой соперницы.
А Отель Рамбуйе между тем действительно вошел в самый блистательный период своей истории. Компания, собиравшаяся там, пополнилась молодыми принцами и принцессами, юношами и девушками, принадлежавшими к семьям герцогов Орлеанских, Неверских, Конде и Монморанси, и за пять лет (1638-1643 гг.) дворец превратился в место, где повседневная жизнь дарила максимум наслаждения, где один бал сменялся другим, пиры – праздниками, где все сопровождалось разговорами, как жемчугом, расцвеченными смехом. Время от времени вся честная компания выбиралась на балеты или театральные представления, которые давал в своем заново выстроенном дворце Его Высокопреосвященство.
