Когда Карев пришел в себя в следующий раз, вокруг было все белое, а в ноздрях – едкий запах хлорки и лекарств. А рядом сидела высокая брюнетка, тоже в белом.

– Слава Богу, очнулся! – выдохнула она и улыбнулась.

– Иннушка… – с хрипотцой выдохнул он. – Прости меня, пожалуйста… Вернись ко мне…

– Ну конечно вернусь! Как видишь, уже вернулась. Куда ты без меня? Остался один всего на пару дней и уже в больнице с пулевым ранением! Я так перепугалась! Но по поводу той самой проблемы…

– Я клянусь, что больше ни грамма! И это не просто слова. После всего, что было… я получил очень суровый урок и не хочу повторения.

– Вот и ладно! Я так счастлива, что ты наконец проснулся! – склонившись, она коснулась его губ своими.

А потом не выдержала и расплакалась.

– Что, руку… отрезали? – прошептал он.

– Нет-нет… Это я просто от нервов. Рука заживет, доктор сказал… Господи, я такая счастливая, что ты у меня есть!

Когда пациент Карев уже достаточно окреп, его посетило начальство. Начальство пришло с цветами, соком и апельсинами. Поздоровалось левой рукой. Посмотрело сверху добро, по-отечески.

– Ну, молодец! Не посрамил! После выписки – внеочередной отпуск. И давай, готовься к представлению. Отдыхай. А дело твое кто-нибудь из ребят закончит. Халл, например.

– Ну уж нет! – Петрович даже вздрогнул от такого отпора. – Довольно с него и дела Кайрондера! А здесь я уже все сделал. Заканчивать нечего. Только уточнить кое-что у Хасс и у Хотеенкова. Самые главные сведения уже добыты и проверены.

– Ну-ка, – Петрович улыбнулся, качнув двумя подбородками.

– Черствым человеком был Мартин Сато, – сказал Павел. – И с каждым годом все больше. Но иногда прорывалось в нем нечто иное, настоящее. Когда взял племянника-сироту к себе на попечение. Он не знал, что с ним делать, а все же старался заботиться о мальчике. Любил, как мог… по-своему. Принес однажды конфет с орехами. Да, для любого нормального человека в таком поступке нет ничего особенного. Но для сухаря, каким был Сато, – это подвиг, потому что во имя него нужно было пойти против себя самого, выйти за пределы своей самости… То же самое, когда он помог сестре оплатить похороны мужа.

– И все же, помощь родственникам естественна для любого человека, – заметило начальство, – это не совсем «чистый» поступок.

– Но Сато пошел и дальше. За порядком и дисциплиной он пытался спрятаться от людей, стать неприступным сфинксом. И спрятался успешно. Из-за этого он оказался причиной многих трагедий. Но он пытался преодолеть стену собственного страха и равнодушия. Сато отменил выплату субсидий для сотрудников. Но все-таки пошел наперекор себе и бескорыстно помог оператору Евтичу, спасая его жену… К тому же Мартин Сато любил красоту и умел видеть ее по-особому. Под внешним бездушием и жестокостью скрывался несчастный и даже робкий человек.

Карев замолчал, утомившись от долгой речи.

– Неплохо! – одобрительно покачал массивной головой Петрович. – Ладно, встречайся с оставшимися свидетелями, после чего готовь рапорт. Думаю, комиссию он пройдет на ура. Если все как следует обоснуешь. И, наверное, сразу после твоего награждения Мартин Сато отправится на определитель.

– Какое награждение? – не понял Карев.

– Ты представлен к Ордену Мужества. При исполнении обязанностей спас жизнь боевого офицера, загородив собой от пули. Пять свидетелей подтвердили. Честно говоря, Павел, не ожидал от тебя. Моя вина. Семь лет возглавляю отдел по расследованию лучшего в человечестве, а в собственном сотруднике такой важной черты не разглядел… Да, недооценил я тебя.

Откинувшись на подушке, Карев оторопело слушал. «Какая-то глупость… Или шутка…»

Он захотел объяснить, что здесь недоразумение, простая случайность, но вместо этого губы произнесли другое:

– Что с лейтенантом Ронгу?

– Проходит по «черному» следствию. На предмет преступления. Поразительная халатность, которая привела к ранению следователя и гибели солдата. Очень жаль, с его-то послужным списком!

– Это не он! Лейтенант не виноват. Скажите им, что Ронгу все делал правильно!

– Ну, правильно или неправильно, это уже трибунал решит. Но ходатайство твое я направлю. Кажется, вакцину именно он тебе вколол. А ты молодец: слова, достойные героя. Ну, давай поправляйся! Не торопись с отчетом, как получится, так и приходи. Награждение через месяц.

И начальство бодро покинуло палату, оставив тяжкий мутный осадок в душе.

Пуля была непростой и руку повредила существенно. Пришлось перенести операцию, а потом серьезную восстановительную терапию. К работе Карев вернулся через неделю после выписки. До этого Инна никуда не желала отпускать героя (а он, надо сказать, не очень-то и стремился), так что им удалось провести вместе немало восхитительных дней.

Но слишком откладывать дело не стоило. Госпожа Хасс уже шесть лет как скончалась, а ведь и господин Хотеенков давно не мальчик – в любой день может отойти в мир иной, минуя Предпоследнее дознание. Компьютер подсказал, что старика можно найти с понедельника по пятницу с 10:00 до 17:00 на углу улиц Сиреневая и Флотская. Прыгун опустился на Сиреневой. После неприятного инцидента у «Интры» Карев стал куда более осмотрительным в выборе места для парковки.

Машинально придерживая слабую правую руку, висевшую на перевязи, следователь вылез из салона и побрел вдоль улицы. Типовые округлые конструкции из бетона, стекла и стали. Пустая дорога. На заплеванном асфальте – пачки из-под сигарет, обертки жвачек, смятые пластиковые бутылки и прочие отходы городской жизни.

Рассеянно глядя под ноги, Карев подумал, что надо будет еще раз заехать во дворец Сато и отключить в компьютере «поздравитель». А то Виктор и госпожа Тахи немало удивятся, когда получат на следующий праздник открытку от лежащего в коме или уже мертвого родственника. Невольно вспомнился растерянный дворецкий. Надо бы замолвить словечко полковнику о Смоллере, чтоб не оказался бедняга на улице…

Но это все после, если будет время. После отчета. Павел поднял голову.

Как ни странно, на пересечении улиц действительно сидел старик, откинувшись в доисторическом шезлонге и молча созерцая приземистый магазин «Хозтовары» аккурат через дорогу. Карев присмотрелся. Дряблые щеки. Водянистые глаза. Глубокие складки на лбу. Грубо остриженные волосы, на удивление, совершенно не тронуты сединой. У ног старика стояла большая банка из-под консервированных ананасов. Из нее выглядывало несколько смятых банкнот. Карев никогда в жизни не видел столь грязной засаленной одежды. И запах… Следователь остановился, не доходя пары шагов до человека в шезлонге.

– Вы господин Хотеенков?

– Чему обязан? – проскрежетал сухой голос.

– Следователь Павел Карев, Предпоследнее дознание. Я занимаюсь делом Мартина Сато. Вы могли бы рассказать мне что-нибудь об этом человеке?

Хотеенков молча пнул банку. Несильно, но она скрябнула по асфальту и красноречиво придвинулась к следователю. Порывшись в карманах, Карев нашел пятерку и бросил в металлическое жерло. Подумав, бросил еще десятку.

Выражение лица старика несколько смягчилось. Он поднес кулак ко рту и прокашлялся.

– Так что вас, господин следователь, интересует?

– Все о Мартине Сато. Я из Предпоследнего дознания, так что, сами понимаете…

– Да, я слышал… – с удовольствием констатировал старик, – вы убиваете людей.

Карев вздрогнул.

– Ничего подобного!

– Вот как? А что же вы с ними делаете?

Следователь вздохнул, возвышаясь над стариком в шезлонге.

Нехотя принялся выуживать из памяти абзацы вызубренного на курсах учебника:

– Наше ведомство занимается теми коматозными больными, в чьих телах жизнь поддерживается исключительно медицинскими аппаратами, хотя никаких шансов на возвращение в сознание уже не осталось.

– И зачем же?

– Ну… у них статус особый. С одной стороны, еще формально не умерли, а с другой – уже никогда не вернутся в мир живых… Так вот, еще лет двести назад встали острые вопросы: уместно ли подобное «милосердие», и если да, то до какого предела поддерживать растительное существование тел таких пациентов?