— Что новенького, Док? — донесся до нее из Чикаго голос Тома.

Лицо Неда озарила улыбка узнавания — по-другому он ответить не мог. Глаза его округлились, взгляд стал серьезным — он слушал. Карен ждала, затаив дыхание, не сводя глаз с губ сына.

— Все по-старому, — сказал Том, когда она снова взяла трубку. — Не достучаться.

Москит прицелился в потную складку кожи над воротником Эдди Хендрикса. Сдерживая желание его прихлопнуть, Эдди завел руку за голову и потер шею пучком листьев, которыми зажимал рану, потом осторожно потрогал нос — может, хоть кровотечение прекратилось. Он поморщился, и глаза снова заслезились. Кровь была на рубашке, кровь на траве, кровь на спрятавшейся ветке, которая с безжалостной точностью саданула его по лицу, когда он проползал под перегородкой у края насыпи, забираясь поглубже в тень.

В носу гудело, и, по ощущению, он раздулся до размеров карликового ананаса. Эдди отшвырнул импровизированный компресс, сделал пару глотков из пристяжной фляжки и ретировался на исходную позицию за разрушенным сараем, оплетенным плющом и вьюнками, где была установлена его аппаратура.

Сарай находился ярдах в полутораста от штакетника, но в бинокль оттуда хорошо просматривалась задняя половина дома. На данный момент там не наблюдалось никакого движения. В наушниках, служивших для контроля магнитофонной записи, тоже было тихо, если не считать помех от ветра, чьи легчайшие дуновения, попадая по зарешеченному рыльцу микрофона, направленного на сетчатую дверь, били по ушам, как мини-торнадо.

Пока что на пленке были слышны главным образом шумы, заглушавшие все, кроме двух-трех дразнящих фрагментов жаркой перепалки между мужчиной и женщиной. О том, что в доме ссорились, Эдди догадался и по поведению мальчика, брошенного во дворе и предоставленного самому себе: в какой-то момент малыш вдруг зажал уши руками, словно ему тяжело было слушать продолжение того, что так упорно старался расслышать Эдди. Хендрикс питал странную для шпика-любителя еретическую ненависть к техническим новшествам.

Прислонившись к углу сарая, он взял меньший из двух магнитофонов, ткнул пальцем на «запись» и приставил встроенный микрофон вплотную к губам.

«Два двадцать три. Продолжаю наблюдение в Овербеке по адресу: Уитли-роуд, 1154. Пять минут назад объект вышел во двор и направился к мальчику, сидящему у ограды, и сообщил ему, что отец хочет поговорить с ним по телефону. Отец, повторяю. Из чего следует, что Уэлфорд знает, где его жена и сын проводят вторую половину дня.

Для памяти: получил увечье, принимая меры для уклонения от встречи с противником. Издержки работы у черта на куличках. Также есть вероятность, что меня засекли. Ребенок (в красной футболке с Микки-Маусом и бейсболке „Янки“) то и дело поглядывал на деревья и махал тощей ручонкой в мою сторону. Благо, он не разговаривает.

Вопрос: почему, если объекту нечего скрывать, он сделал такой крюк, тщательно заметая следы?»

Хендрикс подождал, держа большой палец на кнопке «пауза».

«Два двадцать восемь. Никаких признаков движения. Поправка. Ребенок только что вышел во двор, на этот раз в сопровождении белого мужчины: рост под метр девяносто, вес около восьмидесяти, лет тридцати пяти, ушлый бабник, загорелый, в шортах, шатен, волосы полудлинные, растительность на лице отсутствует, глаза… навскидку — голубые в сраку».

Следуя биноклем за мужчиной, Хендрикс видел, как он вслед за Недом подошел к тенистому дереву и, присев на корточки возле наваховской циновки, предпринял неловкую попытку включиться в его видеоигру. Он делал это только для того, чтобы успокоить ребенка, явно считая минуты, когда сможет вернуться в дом. Как тут не задуматься, зачем Карен взяла с собой ребенка, — это во-первых. И зачем ей надо было идти на риск? Если, конечно, она не использовала ребенка для прикрытия.

Нечего скрывать…

Отложив бинокль, Хендрикс взял «Никон» с 200-миллиметровым объективом, навел резкость и сделал пару снимков на пленке 125 единиц, но опоздал. Мужчина уже поднялся — Нед на него даже не взглянул — и, повернувшись спиной к объективу, зашагал к дому. Нужен хотя бы один четкий снимок. Да оглянись же ты наконец, посмотри хоть разок на мальчишку! Ну давай, мудила!

Дверь захлопнулась.

Хендрикс навел объектив на окно слева от входа проверить, где находится спальня: в задней или передней части дома. Но был вынужден положить камеру на траву. Пот затек в глаза, их защипало. Да, жара в лесу — не подарок. Зато этим голубкам теперь лафа.

Скукоженная фигурка мальчика под деревом — свидетельство весьма красноречивое.

В два сорок три, старательно записывал детектив, Карен Уэлфорд показалась у окна рядом с кухней. Он следил за ней в камеру, запечатлевая ее размытый силуэт, пока она беспокойно сновала туда-сюда за сетчатой дверью, потом остановилась и нагнулась, приняв позу человека, снимающего нижнее белье.

Через несколько секунд в наушниках зазвучал пронзительно ясный, раздраженный мужской голос: «Как ты могла позволить ему вытворять с собой такое?!»

«Он сегодня возвращается», — сказала Карен.

Молчание.

«Обещай никогда больше не касаться этой темы…»

Хендрикс увидел, как всколыхнулась высокая трава у ограды, повеяло прохладой, и в уши ему ворвался нахлынувший следом рев прибоя.

«…мы никогда об этом не говорили, хорошо?»

Вероятно, она убедила его изменить решение.

Долгая пауза. В спешке отматывая пленку назад — вдруг удастся компенсировать что-нибудь из того, что он пропустил, — Хендрикс услышал наконец голос Карен: «У нас нет выбора».

Затем показалась чья-то рука и закрыла окно.

В город Карен отправилась пораньше. На выезде из Долины Акаций она забеспокоилась о том, как вписать в график визит в парикмахерскую, поскольку в данном случае он займет меньше времени, чем ей было отведено после полудня. Имея в запасе два с лишним часа, которые можно было убить до возвращения Тома с работы, Карен решила рискнуть проехаться в центр. Под вымышленным предлогом она попросила Терстона высадить ее у магазина «Братья Брукс» на Мэдисон-авеню и оставшийся путь до Центрального вокзала прошагала бодрым шагом, бросая вызов жаре.

В квартиру Карен вернулась на такси.

Послонявшись по городу инкогнито — в джинсах, обвислой футболке и темных очках, — она остановилась под зеленым навесом на углу Восемьдесят пятой улицы и оглянулась посмотреть, нет ли за ней хвоста. Пожилая пара в абсурдных для этого времени суток вечерних туалетах протиснулась сквозь вращающиеся двери ее дома и в темпе фуги зашаркала под ручку к ожидавшему у обочины кебу. Считая нужным поспешить, Карен вихрем пронеслась мимо них в вестибюль дома номер 1180 по Пятой авеню, как будто у нее уйма неотложных деловых встреч и весь день расписан по минутам.

Поднимаясь в пентхаус, все еще взвинченная беспредметной гонкой, она поинтересовалась у швейцара Алекса, все ли в порядке с лифтом, а то он слишком медленно едет. Не поворачивая головы, швейцар дал ей более исчерпывающий ответ, чем требовалось, погасив ее нетерпение своей литовской меланхоличностью: он возложил вину за похоронную скорость «этого труповоза» на перегрузку решетки, вызванную тепловой волной, и предрек очередное отключение, как в семьдесят седьмом, с грабежами и бесчинствами, похлеще, чем в Американском легионе.

Лифт вползал в небо. Карен почувствовала, как холодеет пот у нее между лопатками и на боках под руками. Дрожь от необъяснимого страха унялась. Чемодан был на месте, только в качестве дополнительной предосторожности она переложила его в другую ячейку. Теперь оставалось только ждать.

Очутившись в своей прихожей, Карен приперла спиной входную дверь, словно в нее ломился враг, и закрыла глаза.

Она никогда не чувствовала себя уютно, ночуя в городской квартире, претендующей на то, чтобы именоваться домом, но оформленной в духе роскошной стерильности — вроде «люкса» фешенебельного отеля, где идеально оборудованная кухня практически не используется, а диваны и кресла в сверхэлегантной гостиной никогда не примяты. Хотя у Неда здесь была своя комната, она не вызывала у него желания остаться. На столике в холле Карен заметила букет свежих цветов, составленный со знанием дела и помещенный в высокую восточную вазу, которой она раньше не видела. Рядом лежала аккуратная стопка нераспечатанных конвертов и записка Тому от уборщицы Эльвиры. После двух-трехдневного отсутствия у Карен появлялось чувство, что она внедрилась в чью-то чужую жизнь.