— Держи весла вот так, Коля! — сказал папа растерявшемуся Коле и сбросил сюртук.

— Папа, Лева хорошо плавает. Папа, не надо! — просил Коля.

В воде показалась Левина голова и Зиночкино платье.

— Перелезайте все на одну сторону, дети! Ну, Лева!.. Ну, сюда… ближе!.. Вот так, дружок, ну!..

Лодка еще раз наклонилась. Папа принял из воды бесчувственную Зиночку. Лева схватился руками и, подтянувшись, прыгнул через борт.

Все расселись по прежним местам.

— Слава Богу! Слава Богу! — бормотал Коля. Лида так и стояла, замерев, с веслом высоко на лавочке. Лева высвободил у нее из пальцев весло. Папа приказал ей садиться. Лида послушно села. В голове у нее все еще что-то путалось, и ей было страшно поднять глаза.

Лева отряхнулся, вытер платком лицо, надел шляпу и снова сел к веслам.

— Ничего, она отойдет. Она не могла захлебнуться; она и минуты не была под водой, — говорил Лева, глядя на Зиночку и усердно работая веслами.

— Ее надобно укрыть потеплее. Лида, дай мне сюда плед, Лида! — позвал ее папа.

Лида наконец опомнилась, протянула плед, и подняла голову.

Зиночка лежала на коленях у папы с бледным лицом и закрытыми глазами. Мокрые волосы прядями висели по сторонам, с платья ручьями бежала вода.

«Неужели она захлебнулась? Она будет болеть? Она умрет? Неужели она умрет, оттого что я поспорила, поссорилась с Левой?»

Лида тоскливо поглядела вокруг себя: папа, склонившись над Зиночкой, растирал ей шею и грудь концом суконного пледа; Коля грел руки, Люба подняла свою юбку и натянула коротенький подол, чтобы покрыть ноги в мокрых чулках. Ветер с реки дул Зиночке прямо в лицо. Она шевельнула бледными губами, слабо вздохнула и открыла глаза.

— Ну слава Богу! — радостно воскликнул папа. Он теплее укутал Зиночку и еще крепче прижал к себе, но Зиночка заворочалась в большом пледе и села на коленях у папы.

— Как ты чувствуешь себя, милочка? — спросил папа.

— Я очень боюсь, — прошептала Зиночка.

— Чего же ты боишься? Не бойся, теперь все прошло, и Лева везет нас домой. А если ты меня пустишь, сама сядешь на лавочку, то я сяду на весла, и мы приедем домой вдвое скорее.

Папа посадил Зиночку между Любой и Колей; она сидела спокойно. Понемногу все пришло в прежний порядок. Лида смотрела, как Коля и Люба утешали и грели Зиночку; как Петя протянул ей недоеденную конфетку; как Лева сильнее прежнего работал веслами и блестел темными веселыми глазами. Все прошло. Всем опять сделалось спокойно и весело, день был все такой же хороший, но Лиде уже не было весело и хорошо.

С Зиночкой случился легкий обморок от испуга. Она сидела, низко нагнувшись к воде, и мыла после конфет липкие пальцы.

Вскоре она согрелась в шерстяном пледе, перестала бояться и даже сама вылезла из лодки и пошла по дорожке.

— Как же я так в парк пойду? — сказала она, вдруг останавливаясь и показывая на свое мокрое платьице.

— Ничего, ничего! Пойдем скорее, — отвечал, беря ее за руку, папа. — Пойдемте, дети, тетю отыскивать.

Велико было тетино изумление, когда она увидала с высокой террасы дачи своей знакомой подходившую маленькую ватагу.

— Что такое? Боже мой! Что с вами случилось? Папа коротко рассказал ей, в чем дело.

Он не назвал имени Лиды, но Лидино лицо объяснило тете все красноречивее папы. Рассуждать и сердиться было, однако, не время. Тетя и папа принялись извиняться, но добрая старушка, тетина знакомая, радушно предложила всем отдохнуть, посидеть у нее, а сама повела Зиночку к себе в спальню обсушиться и напиться теплого. Кликнули и Леву; вскоре Лева вернулся на террасу в туфлях, шерстяных чулках и фланелевом дамском капоте. Лева выглядел смешно, особенно его большие руки в узеньких дамских рукавчиках. Но Лиде было не до смеха. Коле же Лева совсем не казался смешным, а, наоборот, красивым и сильным. И он бросился на шею Леве:

— Лева, какой ты храбрый!..

— Велика храбрость!

— Конечно, храбрый. Еще бы! Как ты ловко прыгнул.

— Жук бы еще ловчее меня прыгнул, — смеясь, сказал Лева.

Все присели на ступеньках террасы; всем было неловко в чужом, незнакомом доме. Папа читал газету. Тетя вместе с хозяйкой хлопотала около Зиночки и ее платья и не выходила из комнат.

— Мы так и будем все здесь сидеть? — спросила Люба.

— Ходи, коли хочешь, — предложил Коля.

Папа все читал газету.

— Папа! — позвала Люба. — Папа, мы больше никуда не пойдем?

— Вероятно, никуда, — отвечал папа. — Покуда Леве с Зиной нельзя, а когда платье просохнет, пора будет домой.

— Что же нам делать, папа?.. Никогда, никогда не поеду в другой раз в лодке. Если бы не лодка, ничего бы этого не случилось… А скажи, папа, — вдруг вспомнила Люба, — отчего мы туда ехали в лодке медленно, а оттуда скоро? Лева один греб, а все-таки скоро, скорее прежнего!

Коля рассмеялся.

— Какая Люба глупая, ничего не знает! — сказал он Леве.

— А ты, умник, знаешь?

— Знаю, конечно, папа. Оттого что туда мы ехали против течения, вверх по реке: вода нам навстречу текла и мешала. А оттуда лодка плыла вниз по реке, по течению, и течение помогало ей плыть.

— Верно, — сказал папа.

— Отчего же у нас в деревне в пруду все равно куда ехать? — спросила Люба.

— Оттого что в пруду вода не течет; в пруду вода стоит смирно на месте, не помогает и не мешает плыть в какую угодно сторону. А кто знает, где еще стоит, не течет вода?

— В озере, во всех озерах. — сказал Лева.

— Папа, ведь и в болоте тоже? — заметил Коля.

— И в болоте тоже, — ответил папа. — И в пруду, и в болоте, и в озере вода не течет, стоит на одном месте, и потому ее называют стоячей. В реках же и в ручьях вода никогда не останавливается, все бежит, все течет, и про нее говорят, что она текучая вода.

— А откуда течет Москва-река? — снова спросила Люба.

— Издалека.

— Папа! А ведь если бы Лева не вытащил Зиночку, ведь она бы утонула. Ведь Москва-река глубокая?

— Глубокая.

— А отчего она глубокая? Откуда в ней столько воды?

Видно, Любе было очень скучно, если она решилась расспрашивать. Обычно Люба больше любила слушать, как спрашивали и рассуждали другие.

— Поди сюда ко мне, Люба! — Папа посадил Любу себе на колени. — Послушай-ка, что я тебе расскажу: бежит по земле маленький ручеек, бежит и журчит, и встречает вдруг по дороге другой ручеек, такой же светлый, такой же маленький, как он сам. Вот ручейки и сходятся, сливаются, и дальше вместе бегут. Из двух маленьких ручейков выходит ручей побольше, пошире, и его не называют уже ручьем, а зовут речкой. Вода в речке не то что в пруду, — она ни за что не устоит смирно на месте, все бежит вперед. И она встречает по дороге товарищей — другие речки, другие ручьи; всех забирает с собой, наливается глубоко водой и становится сама все больше, все шире, все глубже, и из речки выходит большая река, в которой много воды.

— А куда же течет большая река? — спросил Коля. — Ну а как бы ты думал?

— Не знаю.

— Большие реки в море впадают, — сказал Лева.

— В море, вот как! Значит, если бросить щепку в Москву-реку, она доплывет до моря?

— Затеряется, а так отчего же и не доплыть. Щепка слишком мала, а вон погляди, видишь вон те большие плоты на реке? Если бы захотеть, то можно доплыть на них до самого синего моря.

Дети поднялись с места и смотрели, как медленно двигались по воде широкие длинные плоты.

— Видишь, Люба, как они едут? Люди даже веслами не гребут, а они сами плывут вниз по реке, по течению.

Недаром же реку называют живою дорожкою: к едут по ней, и везет она же.

Дверь на балкон растворилась, и кто-то кликнул Леву в комнаты переодеваться. За разговорами и рассказами время прошло незаметно и не так скучно, как дети опасались. Люба развеселилась и чему-то смеялась с Петей. Одна Лида уныло и смирно сидела, не шевелясь, в своем уголке.

Вернулись на балкон Лева, Зиночка и тетя со своею знакомой. Тетиными стараниями всё понемножку поправилось. Зиночкино кисейное платье было аккуратно выглажено, башмаки высушены, и только перья на шляпе разлохматились и торчали, да вместо пушистых локонов по плечам падали прямые гладкие пряди. Зато Лева смотрел молодцом в своей полотняной рубашке. Она сделалась только свежее, будто из стирки, а темные волосы после купанья рассыпались кудрявыми прядками.