Но Петя молчал, и тетя сказала печально:

— Ну, Лида, этого я от тебя не ожидала. Это для меня новость.

Зиночка стала подносить всем конфеты и прошла мимо Лиды.

— Вам, верно, больше не хочется — вы уже покушали, — сказала она, обращаясь к Лиде.

Лида будто окаменела. Она не могла даже подняться с места, чтобы уйти. Только этого недоставало! Что это был за ужасный день!

Коля и Люба с жалостью и беспокойством смотрели на Лиду. Лева наотрез отказался от Зиночкиных конфет. Петя вытащил из кармана платок обтереть сладкий рот; вдруг из платка вывалился кусочек конфеты в скомканной нарядной бумажке.

— Вот кто ел конфету! — горячо закричал Лева, вскочив с места. — Смотрите, смотрите сюда, Зина! Вот она, ваша конфета, в кармане у Пети!

Все повернулись к Пете. Петя закрылся платком и заплакал. На платке были пятна и прилипшие кусочки конфеты не оставалось никакого сомнения.

Лида вскочила, выбежала из-за стола и уткнулась в угол, лицом к стенке.

Всем сделалось неприятно и неловко. Все молчали, никто не хотел дотрагиваться до десерта.

Тетя сказала Лиде, что очень рада, что это не она сделала.

Зиночка подошла извиняться. Луиза Карловна подвела за руку Петю просить прощения. Все обступили Лиду, просили ее не сердиться.

Лида подняла разгоряченное, больное лицо, — она ни на кого не сердилась. У нее только болела голова, и ей хотелось домой. Ей хотелось уехать из этого места, с Воробьевых гор. Ей так хотелось, чтобы поскорее кончился этот длинный, бесконечный, мучительный день.

Тетя приказала детям собираться и велела подавать лошадей. Зиночка и Петя целовали Лиду; Луиза Карловна дружелюбно протянула ей руку:

— Прощайте! До свидания!

— Прощайте!

Лида поскорей распрощалась со всеми и села в коляску между Левой и Колей.

Лошади тронулись шагом по улице. В деревне был праздник. Люди разгуливали по дороге и мешали проехать. Коляска медленно подвигалась вперед и наконец поравнялась с капустными огородами.

— Лида, погляди! — сказал Лева. Лида обернулась и увидала Устюшу.

Устюша стояла на гряде посреди огорода и не шевелясь смотрела перед собой на дорогу. Заходящее солнце огненным лучом осветило на минуту ее бледное худое лицо; ветер разнес темные лохмотья и взмахнул темным платком…

— Эх, горемыка!

Лошади подхватили коляску, пронесли мимо огородов и покатили по пустой ровной дороге.

Лева крепко задумался. Эта девочка напоминала ему какое-то страшное, жалкое, замученное насекомое. Беспокойные мысли шевелились в нем при виде ее. Не было на них ответов в любимой естественной истории, и не знал он, к кому обратиться за ответом.

Он поднял было голову, хотел спросить что-то, но не спросил и снова задумался.

Лиде все казалось, что лошади медленно двигаются по дороге. Ей хотелось поскорей уехать отсюда, поскорее быть дома. Ехали молча. Солнце садилось; в воздухе начинало темнеть. Большая звезда загорелась над лесом.

Лева решил, что пора прощаться с Лидой:

— Прощай, Лида! Больше уж не придется нам гулять вместе. Завтра в Москву еду, в гимназию.

— Лева, ты мне письмо напишешь?

— Напишу.

— Большое письмо, Лева?

— Хорошо, напишу большое. И ты мне напиши непременно. Ты, Лида, напиши, когда твоя мама вернется. Я тогда попрошу свою маму, и она к вам приедет и познакомится с твоей мамой, и мы тогда и в Москве будем знакомы, будем вместе гулять. Да, Лида?

— Да, да, непременно!

Лида замолчала. У нее сильно болела голова, и вся она была будто больная.

Что это так медленно едут лошади! Кажется, никогда не доедут до дома… Но вот и знакомые места, поворот, улица, знакомые дачи. Вот и дом блеснул освещенными окнами. «Что это значит? Почему освещены все окошки? Дома один папа, а свет и в гостиной, и в зале, в передней, даже в мезонине, наверху в детской. Зачем приказал папа засветить везде лампы?»

Внезапная мысль мелькнула в голове Лиды, и сердце неровно забилось.

Лошади стали перед воротами.

Лида быстро и крепко обняла Леву, соскочила с подножки и побежала одна к воротам.

— Грибки позабыла! Кошелку-то захвати! — кричала ей вслед Матрена.

Лида ничего не слыхала. Замирая и вздрагивая от волнения, бежала она по дощечкам от ворот к крыльцу. В голове шумело, и сердце стучало так, что больно было в груди.

Парадная дверь не заперта. Отворила дверь в переднюю, — в передней беспорядок, сундуки, дорожные вещи. В светлой зале мелькнуло светлое платье…

— Мама! Няня!.. — пронесся по всему дому рыдающий крик.

В каких объятиях очутилась Лида! Какие родные, нежные руки обхватили ее больную головку! Какие поцелуи покрыли лицо!

— Няня, где ты?

Лида повисла на шее няни.

Несчастливый, мучительный день закончился полным счастьем. Сколько было радости и слез, смеху и поцелуев и общего гвалта, про то не рассказать. Мама вернулась неожиданно; даже папа не ожидал ее. Даже с тетиного лица весь вечер не сходила улыбка.

Давно, три месяца, не было такого уютного чайного стола. Тетя тотчас же уступила Милочке место за самоваром, и Мила хозяйничала неторопливо и искусно, будто маленькая тетя. Доели недоеденный на прогулке десерт. Разгулявшийся Женька залез в высокое креслице подле мамы и все ловил поцеловать мамин пальчик.

Один только папа расслышал, как большие часы в зале пробили одиннадцать. Пора было спать. Мама устала с дороги, а дети — после прогулки.

— Никто не устал, папа, право, — пищали дети.

Но папа ничего не захотел слушать и велел Дмитрию гасить лампы.

В доме стало темно и тихо. Внизу давно улеглись спать взрослые, и часы пробили половину после двенадцати, а наверху в детской еще не все спали.

Старая няня сидела в своем старом кресле.

На коленях у няни, завернувшись в ее кофточку, босая и в одной рубашонке, сидела Лида.

Лида что-то рассказывала няне, что-то шептала, потом умолкала, потом снова рассказывала и снова умолкала. Им было хорошо молчать вместе.

Няня не забыла зажечь лампадку. Длинный огненный язычок выглядывал из-за красного стеклышка и освещал комнату, спящие головки детей по подушкам, седую голову няни… Лида крепко прижалась к няне беспокойной, бедовой головушкой. Кончились ли теперь, надолго ли прошли все ее беспокойства и беды?..