– Прекратите! – пропыхтел я, сжимая захват. – Прекратите, не то я вас вздую!

Лалли все пытался вырваться, но я крепко держал его и не собирался отпускать.

– Прекратите! – повторил я. Еще немного прижал его, но потом все же отпустил и отступил на шаг.

– Перестаньте, мальчики, – вмешалась миссис Смитерс. Это были первые ее слова с того момента, как мы сцепились. – Не петушись, Сэмми. Между нами ничего не было.

– Шлюха! – отрезал Лалли, не трогаясь с места.

– Лучше бы вам обоим уйти, – сказал я. – Мне не нужны тут скандалы.

Я нагнулся, чтобы поднять плащ миссис Смитерс, и в этот момент Лалли рванулся и влепил ей две оплеухи. Я выпрямился как раз вовремя, чтобы увидеть, как он влепил ей третью. Я снова схватил его и сжал в своих руках. На этот раз он уже со мной не боролся, но повысил голос и заорал:

– Посмотри на нее. Посмотри на ее рожу!

Я оглянулся на миссис Смитерс через плечо. Она часто хлопала выпученными глазами, а на лице у нее застыла глупая улыбка. Болтая головой из стороны в сторону, она в такт хлопала в ладоши, нечто подобное я видел у нас дома у черномазых, впавших в религиозный экстаз. Совсем забыв о Лалли, я отпустил его, потому что хотел понять, что происходит с миссис Смитерс. Потом я увидел, что с Лалли тоже что-то произошло. Он напрягся и в упор уставился на нее, словно в каком-то трансе. И вдруг вскочил на диван рядом с ней, рухнул на колени и начал бешено хлестать ее по щекам.

– Не вмешивайся, не вмешивайся! – орал он, хотя я и не думал двигаться с места. – Я знаю, что делаю, я знаю, что делаю!

Я стоял и тупо смотрел на происходящее. И хотя я не понимал, что случилось, одно мне было ясно: Лалли уже не злится, и она тоже, и что бы между ними двоими ни произошло, а это было чудовищно и произвело на меня жуткое впечатление, мне было ясно, что ничего подобного я в жизни не видел, но все это меня не трогало, было безразлично.

Когда он перестал хлестать ее по лицу, она выдохнула полной грудью, и от этого выдоха вздрогнула вся комната. Голова миссис Смитерс откинулась назад, Лалли наклонился к ней и дважды поцеловал в губы.

Потом взглянул на меня, часто заморгал, словно не веря своим глазам, словно только теперь заметив, что с ними был кто-то еще.

И снова перевел взгляд на миссис Смитерс, которая уже подняла голову. Лицо у нее было красное, как ошпаренное, такое красное, что даже грим был незаметен.

Я был совершенно измотан и опустился в кресло: почему-то у меня болели ноги.

Миссис Смитерс молча встала, взяла свой дождевик и шляпку. Лалли помог ей надеть плащ. Со мной он не разговаривал, далее не смотрел в мою сторону. Оба вели себя так, словно были одни где-то на краю света. Направились к дверям, распахнули их и вышли. Даже и тогда не сказали ни слова и оставили двери настежь.

Резкий порыв ветра бросил на ковер капли дождя и пронесся по всей комнате.

В тот вечер стемнело рано, около половины шестого. Дождь лил не переставая, к тому же начинало холодать. Включив свет, я еще немного подождал Мону. Потом пошел в кафе напротив поужинать.

Поев, я бросил несколько монет в музыкальный автомат, послушал пару шлягеров и вернулся домой. Мона сидела у газового камина и просматривала газеты. Было уютно и тепло.

– Я как раз читаю о тебе, – сказала она. – Ты уже видел?

– Что там?

– Прочти.

Она подала мне газету, «Голливуд Ситизен Ньюс», открытую на страничке кино, и ткнула пальцем в одну колонку.

Это были «Киносплетни» Сиднея Скольски.

«…новым компаньоном, сопровождающим миссис Смитерс по ночным заведениям, стал милый молодой человек из Джорджии по имени Ральф Карстон, значит, скоро вы увидите его на экранах».

– Откуда он мог узнать, как меня зовут? – удивился я.

– А какое это имеет значение? Главное, он это выяснил.

– Но я с ним вообще не разговаривал. Видел его, но нас даже не представили. Думаешь, это она ему сказала – ну, кто я такой?

– Не знаю, как работает Скольски, но полагаю, у него есть свои средства выяснять такие вещи. Похоже, он тоже считает, что единственный для тебя способ попасть в кино – продолжать ублажать миссис Смитерс… Ты уже ужинал?

– Да. А ты?

– Я тоже.

– Не нужно тебе было уходить. В такой дождь.

– А почему нет?

– Простудишься, заболеешь.

– Насколько я знаю, Грета Гарбо никогда не забивала себе этим голову, а я по крайней мере не слабее ее… Что у тебя с рукой?

– Ничего.

– Залить йодом?

– Не надо.

– Ну и как же это вышло?

– Нечаянно ударился о буфет.

– Я даже отсюда вижу, как все опухло. Этот твой случайный удар был чертовски силен.

– Значит, был. А что?

Некоторое время мы молчали.

– Ральф… ты ведь не ударил эту женщину?

– Я тебе уже сказал, как все произошло.

– Я тебе не верю. Ты ее ударил?

– Нет.

– Честно?

– Честно.

– Тогда еще ничего, но я все равно не верю, что ты ударился случайно. Не хочешь говорить, что произошло?

– Нет.

– Как хочешь. Я только никак не могу представить тебя дерущимся.

– Не беспокойся, я могу за себя постоять, – буркнул я.

– Я знаю, что можешь. Я не это имела в виду. Просто ты такой тихоня и паинька… Трудно представить себе, чтобы ты вскипел до того, чтобы с кем-то драться. Не хотелось бы, чтобы ты влип в скандал.

– Будь спокойна, не влипну, – заверил я.

– Ну, я надеюсь.

– Не волнуйся.

Я подошел к окну. Снаружи теперь было темно.

дождь почти закончился, на дома надвигался туман.

– Не хочешь сходить в кино? – спросил я.

Она покачала головой.

– Иди сам. У меня свидание.

– Гм, – смутился я, – тут мне ne в чем тебя упрекнуть.

Пару недель я не слышал про миссис Смитерс ничего нового. Несколько раз пытался ей позвонить, но на станции отвечали, что ее телефон отключен. Потом вдруг я получил от нее открытку из Мексики:

Открытку я показал Моне.

– А я уже ломала голову, что с ней. Последнее время что-то здесь было слишком тихо, никаких происшествий, – хмыкнула она. – И ты мне гак и не сказал, с чего это она вдруг исчезла.

– Я сам не знаю.

– Все равно тут что-то не то. Вначале она по тебе с ума сходила, а потом в один день ни с того ни с сего уехала в Мексику. Это я называю придурью.

– Ну вот, она и есть с придурью.

– Гм… у нее явно заскок, это уж точно.

Я больше ничего не сказал. Убрал комнату и кухню, затем раскрыл настежь все окна и двери. Был чудный, теплый день, прямо как летом, – один из тех дней, когда так сильно жалеешь, почему не все на свете живут в Южной Калифорнии.

У Моны телефон аж дымился: она обзвонила все независимые студии, пытаясь найти работу.

– Из этого дерьма она могла бы нас вытянуть, это факт, – сказал я. – Будь она тут, я не постеснялся бы попросить у нее немного денег. Поверь мне, не постеснялся бы, нет.

Я был рад, что оставил сто долларов, которые дала мне миссис Смитерс в тот день, когда впервые пришла к нам, по спине у меня пробежал озноб, когда я вспомнил, что еще немного, и я бы вернул их ей. Эти деньги уже давно разошлись; Мона добыла в ссудной кассе пятьдесят долларов, залогом была машина, но и от них тоже мало что осталось.

Деньги теперь были нашей главной заботой. За жилье нам нужно было платить только через две недели, и счет в магазине тоже мог подождать, по крайней мере пока там работал Эбби, однако миг нашего падения неминуемо приближался, мы только о нем и думали.

– Может быть, мне снова попытаться найти какое-нибудь место, – предложил я.

– Лишняя трата времени, – отмахнулась Мона. – Мест мало, и освобождаются они редко.

– По крайней мере, я бы не чувствовал себя таким ничтожеством.

– Не понимаю, почему ты так говоришь. Последний раз деньги добыл ты – мы на них живем до сих пор. Ты сделал все, что мог. И не может быть, чтобы не подвернулся хоть какой-то шанс.