— Почему бы мне не пойти вместе с вами?

— Кто-то же должен сообщить вашим дяде и тете о том, что произошло?

— Итак, вы предлагаете мне более трудную роль, — вздохнула она. — Мне ужасно неприятно говорить об этом с дядей Эриком, он всегда такой чувствительный… Как и вы. Но тетя Франсес… — Ее голос вдруг стал каким-то далеким, еле слышным.

Перед моими глазами вдруг предстал образ этой женщины с большими глазами, в которых отражались невыносимые страдания, которая, сидя на камнях в этой покинутой деревне, с отчаянием в голосе говорила: «Не знаю, что я буду делать… если потеряю Джонни».

— Но ваша тетка нуждается в вашей поддержке. Ваш Дядя, вероятно, сможет организовать поиски Джонни.

Я намеренно старался быть «чувствительным», так как иного выхода не было.

— В таком случае почему я не могу вернуться домой одна? Если вы меня проводите, то потеряете уйму времени. А сейчас важна каждая минута.

Бросив взгляд на сливово-коричневое болото под тяжелым серым небом, я сказал:

— Одна? Здесь? Ни за что! И вы задерживаете меня своими спорами…

Но когда перед нами открылся Крэддох-хауз, она тут же оживилась и начала настаивать, чтобы я здесь ее оставил. Я не мог не уступить. Стоя неподалеку от маленького парка, я следил за ее удалявшейся фигуркой до тех пор, пока она благополучно не исчезла за массивными дверями. Потом я вернулся туда, откуда пришел. Вся дорога туда и обратно заняла не больше получаса. Несомненно, след Джонни был еще теплый…

Путь через лосиный лес мне показался короче после того как я его проделал в третий раз. Когда я дошел до болота за ним, то окружившая меня пустота, казалось, надсмехалась надо мной, как и Шарпантье с его неизменной улыбочкой. Вновь я громко позвал его по имени. Мой крик показался мне писком в этом необозримом пространстве тишины, вереска и застывших гор. Я спустился к берегу реки с глубоким чувством неудовлетворенности. Во мне бунтовал американец. Все это шотландское высокогорье наводнено призраками. Здесь скопилось слишком много истории! Интересно, есть ли у этого болота собственная история…

Я быстро зашагал вдоль берега реки. Постепенно долина сужалась; ее края становились все более покатыми и высокими, переходя в отвесные горы, но все же узенькая тропинка упорно вилась рядом с рекой. Неужели Джонни проделал весь этот путь в одиночку? Но куда же он мог еще пойти? Только верхний мост вел к дороге на север; Алиса видела его там. Если бы он отправился на юг, то непременно пришел бы к нашей засаде на вересковом болоте. Она, конечно, это заметила бы. Вряд ли он пошел на восток, к собственному дому в Крэддохе, или направился к Ардригу, тем более сейчас, ведь его пристанище теперь мне стало известно. Он наверняка пошел на запад, к озеру. Больше ему некуда идти, и Алиса была уверена, что он шел в этом направлении, когда… он… исчез. Мне не нравилось это слово со всеми его фольклорными полутонами. Мысленно я заменил его более удобной, широко распространенной фразой: пропал из вида. Только… как это ему удалось сделать на обширном болоте, открывшем свою голую грудь небу?

Долина заканчивалась скалистым проходом, похожим на узкий конец раструба, где сжатый со всех сторон Тор уже был не рекой, а чередой свирепых порогов. Здесь тропинка превращалась в узкий скальный выступ. Со всех сторон скалы закрывали мне вид, и я не знал, что меня ждет впереди. Только обогнув последний, я увидел перед собой такую величественную картину, что остановился, очарованный ее несравненной красотой.

Яркий, сочный луг мягко по склону спускался до самой кромки реки, где росли кучками, стоя близко друг к другу, словно собранные в гроздья, сосны. За ними лежало озеро Лох Тор, словно громадное блюдце в кольце скалистых гор, вырастающих прямо из его берегов со всех сторон, кроме той, где находился луг. На его блестящем зеркале царило мертвое спокойствие, на его поверхности не было видно ни одной морщинки ряби. Оно было вровень с берегами и отличалось каким-то скучноватым оловянным блеском. По его южному берегу была проложена тропинка, там, где берег постепенно отлого спускался; но она резко обрывалась там, где начинались потрясающие гранитные скалы Бен Тора, выходящего прямо из воды. Ни на западе, ни на севере не было видно ни тропинки, ни места, куда могла ступить нога. С дальнего конца озера начал наступать довольно прозрачный туман. Словно это его воды дышали в холодном воздухе, и пар был хорошо виден. В этом безветренном пространстве озеро было похоже на мираж — спокойное, бледное, блестящее, почти осязаемое, — таким обычно предстает видение недосягаемой воды перед изнуренным жаждой путником. Я старался передвигаться как можно тише и восхищаться красотой только шепотом, опасаясь, как бы вся эта картина перед моими глазами не исчезла. Алиса назвала меня «рационально мыслящим», но все же я бы совсем не удивился, если бы Тод Лапраик или же это дитя тумана Роб Рой Маккрегор вдруг вышли из белых испарений и окликнули меня. Ни одно место в мире не производило на меня такого острого впечатления заколдованной тишины. Ни одна дорога сюда не вела, только скалистые тропки и бурлящие пеной пороги. Луга и само озеро были закрыты от людей высокой стеной, нагромождением утесов и скал. Я вздрогнул от одной мысли о том, что здесь творится зимой, — горы, покрытые альпийской белизной, снежные обвалы, обрушивающиеся на узкий проход, река под ледяным панцирем. Даже сейчас, в августе, это было такое место, где человек, привыкший к сутолоке больших городов, чувствовал себя погребенным заживо. Могло ли это колдовское место таить в себе секрет, который так сильно подействовал на Джонни?

Вдруг я увидел сквозь стволы деревьев стены фермерского коттеджа, о котором мне говорил Стоктон. Это был тот дом, в котором жил жаждущий уединения «иностранец». То уединение, в котором он пребывал, я уже увидел. Но что это за человек? У меня были две причины, чтобы Повидать его. Медленно я начал спускаться со склона.

Не слышалось лая собаки. Никто не вышел мне навстречу. Возле дома не было сада. Всего несколько надворных строений и небольшой одноэтажный коттедж, похожий На высеченный из гранита куб, стоявший между соснами — Часовыми высаженными здесь явно для защиты от холодных ветров.

На двери даже не было звонка. Но висел дверной молоток в виде бронзового черта, отвратительная, несколько деформированная фигура, которая, казалось, корчилась и извивалась прямо на глазах. Я взял черта в руку и загромыхал им по двери.

Никто не отвечал. Я снова постучал, посильнее. Еще. Никаких звуков не доносилось из-за этих гранитных стен. Вдруг дверь широко распахнулась.

В узком проходе стоял человек. На нем был потертый халат из украшенной фигурками фланели темно-голубого и серого цветов. На отвороте были заметны следы от сваренного всмятку яйца. Он немного сутулился. Лицо его было обрамлено пушком песочного цвета. Глаза у него были яркие, хитрые, цвета льда. Щетина под носом сильно смахивала на мышиные усики. Его губы искривились в жеманной, самодовольной улыбке, в которой сквозила насмешка.

— Что вам угодно? — спросил он, и его глаза открылись чуть пошире, когда он заметил на мне военную форму.

Я ответил довольно грубо:

— Прежде всего я хочу знать, кто вы такой.

Мы разглядывали друг друга. Я был значительно выше его и значительно массивнее. Если бы он попытался захлопнуть дверь у меня перед носом, я бы запросто пресек все его действия. Посмотрев мне в глаза, он понял, что я не позволю с собой шутить.

Он наклонил голову.

— Когда вы постучали в дверь, я думал, что пришел тот мальчуган, который приносит мне продукты, — ворчливо сказал он. — В противном случае я бы ни за что не открыл. Но я ничего здесь не прячу.

— Тогда кто вы такой? — строго спросил я.

— Разве вы не знаете?

Мой вопрос его, по-видимому, забавлял. Его плечи слегка затряслись от приступа смеха. Он не был похож на того черта, изваяние которого выбрал для своего дверного молотка, — нет, он не был карликом, не извивался и не корчился передо мной.