— Тебя слишком легко атаковать, — возразила я.
— Мы можем прикрыть ее Высшим Искусством. — Лицо Гуиналь словно застыло; она схватила меня за руку. — Просто делай, как я. Вспомни, как мы вместе творили Высшее Искусство против Крамизака.
Узара исповедует теорию, что вера — это ключ к эфирной магии. Решительно отбросив все сомнения, я вызвала в памяти яркий образ Гуиналь, разбивающей оборону того колдуна во время прошлого нападения эльетиммов. Она скандировала тогда заклинание, а я вторила, и как ублюдок ни злился, он ничего не мог поделать, и Райшед с Темаром порубили его на куски.
— Тар амал эс риал андал зер, фез амал тар риал сурамер.
Древние слова не имели смысла, но их ритм был знаком, как дыхание. Что это — зов Лесной крови или просто воспоминание о далеком детстве, когда мой отец — странствующий менестрель — пел мне на ночь песни в комнате на чердаке?
Я услышала голос Аллин, приглушенный, словно доносящийся издалека, из густого тумана.
— Паррайл говорит, что у пиратов есть Высшее Искусство. Мы должны все прекратить.
В этот момент что-то прошмыгнуло мимо меня, но ничего не было видно. Гуиналь сильнее сжала мои руки, пока пальцы не стали неметь. Глядя прямо сквозь меня, она повторяла свое заклинание с острой выразительностью. Я вдруг поняла, что меня пробирает непреодолимая дрожь, которую старики называют сквозняком от плаща Полдриона. Я держала руки Гуиналь так же крепко, как она — мои. Я должна верить, что она может сделать это, или мы обе погибнем. Если моя вера — это все, что стоит между магами и Высшим Искусством, убивающим их разум, я буду твердить заклинание, пока не отсохнет язык.
Аллин выкрикивала приказы. Я слышала беготню со всех сторон, но не могла отвести глаз от лица Гуиналь. Затем молодая дворянка растворилась передо мной, повиснув в воздухе как тень. Я моргнула, и Гуиналь снова была тут, но двери кают позади нее, корма, Аллин и все остальное стали нереальными, словно дым. Все исчезло в безликом сером тумане. Казалось, «Эринго» и все на борту — это просто обман зрения, подобно воспоминанию о пламени свечи, задутой в темной комнате.
Я прикусила губу и ощутила металлический вкус крови. Я все еще слышала крики Аллин. Я все еще вдыхала противный запах пота — запах моего страха — и гарь «Бешеного Пса». Я все еще чувствовала палубу под ногами и руки дворянки, сжимающие мои пальцы как тиски. Я представила себе ее лицо, каждую деталь ее платья. Гуиналь втянула меня в это и, Дрианон спаси меня, она меня отсюда вытащит, иначе ей не поздоровится.
Цвета побежали по краям серого тумана. Они ускользали, когда я пыталась на них посмотреть, но вскоре обрели силу и глубину. Появились какие-то формы, поначалу трудноразличимые, ибо мое истинное окружение накладывалось на те образы из царства Полдриона.
Мы были в частоколе с пленниками. Я бы вырвала свои руки у Гуиналь, но барышня держала их крепко.
«Мы здесь не более чем тени». Ее невысказанные слова эхом прокатились в моей голове, и я вспомнила, как поклялась однажды, что пусть лучше окажусь изнасилованной, чем снова почувствую то мерзкое вторжение чужой воли.
Кучка пиратов распахнула ворота, размахивая мечами и дубинками. Два пленника в лохмотьях сидели у самого входа. Их грубо поставили на ноги, заломив руки за спину. Остальные попятились, слишком испуганные, чтобы бежать, сломленные как телом, так и духом. Я попыталась разглядеть Паррайла или Налдета среди этой измученной и грязной толпы.
Еще три человека стремглав вбежали в частокол, двое мужчин и одна женщина, все трое не слишком высокие и примерно одного возраста с Темаром и Гуиналь. Женщина была в оливковой юбке, мужчины — в серовато-коричневых бриджах; со своими светлыми волосами, они могли сойти за родственников Сорграда. Все трое носили рубахи, зашнурованные до самой шеи, но я тем не менее заметила под ними безошибочный блеск серебра. Единственными эфирными колдунами, носящими цепи, были…
— Эльетиммы. — Ненависть Гуиналь прозвенела в моей голове.
Первый колдун грубо сжал руками голову пленника, и он скорчился в тех беспощадных тисках. Я не слышала криков несчастного, но эхо его боли отозвалось в заклинании Гуиналь, и я почувствовала ее как удар в затылок. Бросив пленника, эльетимм с той же жестокостью схватил второго. Мужчина дернулся в конвульсии, и меня снова ударило болью, но озадаченный колдун в ярости отшвырнул его в сторону.
Эльетиммка пролаяла какой-то приказ, и пираты двинулись вперед. Пленники в ужасе бросились врассыпную, будто овцы, внезапно обнаружившие волка в своем загоне. Один парень побежал к воротам, но два пирата повалили его на землю. Видя его вдавленным в грязь, второй эльетимм положил руку на сальные волосы мальчишки. Сердито качая головой, колдун выхватил у пирата дубинку и в зверской досаде разнес своей жертве череп.
Я увидела Налдета и Паррайла. Оба пытались спрятаться за чужими спинами, но то же самое делали и остальные. Они напоминали стаю гусей, удирающую от своры собак. Борясь друг с другом, пленники выталкивали более слабых, и те становились легкой добычей алчных пиратов. Вскоре поплатился жизнью из-за врожденной мягкости и Паррайл.
Пират с прогнившим носом потащил ученого к эльетиммке. Паррайл был без рубахи, весь грязный, но даже под грязью были видны ребра и синяки — свидетельства непрестанной жестокости. Ученый споткнулся и упал, но пират не дал ему встать на ноги и поволок по загаженной земле. Он бросил парня лицом вниз перед колдуньей, встал коленями на его ноги и вывернул ему руки за спину. Паррайл отчаянно закрутил головой, пытаясь избежать прикосновения женщины.
К моей невыразимой радости, боль исказила лицо эльетиммки, едва она дотронулась до него, но, увы, на ее крик сбежались другие колдуны.
— Кто ты? Откуда ты? С кем ты говоришь?
Я не знаю эльетиммского, но поняла их резкие вопросы, эхом заметавшиеся вокруг моих мыслей.
Ученый закутался в непокорность.
— Не скажу.
— Кто тебя научил? — Страх и ненависть проскользнули в вопросе эльетимма, но его Высшее Искусство разрезало Паррайла как нож.
Словно мелькнувшую страницу в открытой и тут же захлопнутой книге, я увидела ментора Тонина, наставника Паррайла в далеком Ванаме.
— Ты не можешь противиться нам. — Злое удовлетворение окрасило хор мыслей эльетиммов. Тот миг единства прошел, и все трое напали на ученого с безжалостным допросом.
— Кто ты?
— Где твои друзья?
— Кто предал Мьюрдарча?
Неужели мы так и будем на это смотреть? Я хотела встряхнуть Гуиналь за плечи, настоять, чтобы она вытащила оттуда парня, чтобы сделала что-нибудь, но я не посмела. Вдруг эти ублюдки насторожатся? Вдруг они поймут, что мы подслушиваем? Страх за себя и за Паррайла комом встал в моем горле, едкий, как желчь.
Бесцветный огонь на миг осветил реальность. Далекий частокол побледнел, и я отчетливо увидела «Эринго». Страшная боль от сломанной кости пронзила мое запястье, хотя я знала, что это не моя травма.
— Будь они прокляты! — Горькие слова Гуиналь вновь крепко привязали меня к ее воле. Я снова увидела частокол, увидела зверя-пирата, который выкручивал посиневшую руку Паррайла. Ученый зарыдал и начал биться головой о землю, слезы лились из его сощуренных глаз.
Все три эльетимма столпились как стервятники, вокруг парня, не дожидаясь, когда их добыча перестанет дышать. Безносый пират торопливо отполз, он явно испугался этих тощих чужаков. Обнимая сломанную руку, Паррайл свернулся в беспомощный комок, от его непокорности больше не было пользы.
Эльетиммы соединили руки. Вместе с ними и мы с Гуиналь явственно увидели обнаженную жизнь Паррайла. Дорогие воспоминания запорхали мимо меня, как цветные страницы, вырванные из драгоценной книжки детских сказок и рассыпанные по равнодушной земле. Паррайл был любимым ребенком, тем более что детские хвори унесли многих его братьев и сестер к чуткой заботе Полдриона. Его отец, скромный клерк в купеческом доме, экономил на всем, чтобы послать своего многообещающего сына в Ванам, мать утирала слезы, утешая себя, что все эти жертвы — ради ее любимца. Не ленивый и не богатый, студент Паррайл был на посылках у более денежных учеников, дабы иметь что-то на пропитание, но даже тогда ходил голодный, если какой-то заманчивый свиток или пергамент опустошал его кошелек. Гордость ментора Тонина согревала молодого ученого, поддерживала его уверенность в своих талантах, научила его выпутывать нити смысла из клубка суеверий и искаженных молитв — все, что Хаос оставил от эфирного знания.
