— Я должен ее знать?

— Это просто образ. — Камарл покачал головой, неподвижная улыбка по-прежнему не достигала его глаз. — Но у меня есть целая горсть совершеннолетних кузин. Все они барышни благовоспитанные и могут составить хорошую партию для Тадриола. И все они, что вполне естественно, приехали сюда на праздник.

Я разглядывал шута на переднем плане, который подбрасывал высоко в воздух горсти огня и молнии, попутно оглушая птиц на соломенных крышах. Зрители были едва обозначены несколькими выразительными штрихами, искусно передающими насмешку, презрение и недовольство.

— Думаешь, это Казуел?

Улыбка эсквайра стала шире.

— Ему бы это вряд ли польстило. Но его мало кто знает, а те, кто знает, считают его безобидным занудой. Это одна из причин, по которым мы согласились, чтобы Казуел представлял связь с Планиром. Никто не увидит в нем угрозу.

— Кто бы это ни нарисовал, он явно не жалует магию. — Я указал на фигуру в черной, как сажа, мантии с поднятым капюшоном, шагающую за коляской, где нарисованные люди шарахались от его зловещей тени. — Это Планир Черный, как ты думаешь?

— Его имя — настоящий подарок сатирикам, — с раздражением пробормотал Камарл.

— Ученическая шутка, насколько я понимаю, — объяснил я, — из-за того, что он — сын углекопа.

— Мы все должны принимать шутки без обиды, верно? — Глаза Камарла снова стали холодными и расчетливыми. — Почему ты не видишь того, что видят в этой насмешке другие?

Я взвесил в руке бумагу и изучил детали рисунка. Такая сложная гравировка клише — дело не быстрое.

— Художнику кто-то платит. — Я поискал подпись, но не нашел.

— Необычайно скромный карикатурист — это что-то новое. — Камарл явно шел по тому же следу, что и я. — Почему никто не может указать мне на него? В конце концов, подобный талант заслуживает поддержки.

— По-моему, он уже имеет знатного патрона, — заметил я.

— Похоже на то, — согласился Камарл. — И, возможно, он скажет, кого именно, в обмен на заказ создать такую же красивую шутку в их адрес, подкрепленный золотом Д'Олбриота.

Несколько голов рядом с жадностью повернулись при словах эсквайра. Светский спор между двумя великими Домами, несомненно, оживил бы праздник грубыми рисунками, над которыми можно посмеяться за несколько медяков, и осторожными намеками на скандал, придающими пикантность обычно пресной газетной пище.

Надо выследить печатника, решил я. Нет надежды остановить хождение таких вещей. Поскольку книги очень дороги, печатники, содержащие семью, нуждаются в каждом медяке, который они способны вытрясти из народа за листок пересудов или похотливо-забавную картинку. Но несколько крон могли бы мне купить некий ключ к происхождению этого лакомого кусочка.

— Давай посмотрим, что удастся выяснить, — мягко сказал я.

Я не собирался забывать об эльетиммах, но полагал, что сейчас

у нас есть более серьезные заботы, более близкие враги. Враги, которые знают, как использовать против нас ритуал присяги, суды и процветающие городские общества. Вдобавок они не гнушаются ножами в спину, напомнил я себе.

— Ты это видел? — Я дружески хлопнул по руке какого-то незнакомца, представился, и мы вместе посмеялись над карикатурой. Он показал мне грубую сатиру на недавние похождения младшего Ден Таснета, что побудило его спутника, торговца льном, предостеречь меня от работы на этот Дом, поскольку всем известно, что они — безнадежные должники.

К тому времени, когда я обошел все собрание и выпил больше настоев, чем обычно выпиваю за сезон, я был полностью в курсе всех последних скандалов, интриг, рождений, смертей и браков в Домах, начиная с самых высоких и кончая самыми скромными. Я также поучаствовал в беседах, где о знати вообще не говорилось, — непривычное напоминание о жизни, которую я знал до того, как присягнул Д'Олбриоту, когда это Имя было только безликой конторой по сбору арендной платы и туманным обещанием помощи, если какой-то кризис поразит нашу семью. Я увлекательно провел время, но не услышал никаких злобных выпадов против Д'Олбриота, Д'Алсеннена или Келларина. Было множество предположений, но большинство этих солидных деловых людей предпочитали обсуждать потенциальные возможности и риски, связанные с появлением нового торгового партнера за океаном.

Эсквайр Камарл подал мне знак с другой стороны зала, и я извинился перед аптекарем, который проявлял большой интерес к Высшему Искусству, хотя ничегошеньки о нем не знал.

— Я должен идти, меня ждут у Ден Хориента на дискуссии и ужин. — Камарл выглядел слегка раздосадованным. — Мне еще нужно съездить переодеться.

— Я не услышал ничего существенного, — сообщил я с сожалением.

Камарл вздохнул.

— Останься еще на некоторое время. Может, люди забудут про осторожность, если меня здесь не будет.

— Буду держать ухо востро, — пообещал я.

Но эсквайр был не единственным, кого пригласили ужинать в другом месте, и его уход побудил растущее число любителей искусства приносить свои извинения. Оставшееся ядро начало решительно составлять стулья в товарищеские кружки и требовать вина вместо настоев у предупредительных служанок мастера Ледьярда.

Я буду бросаться в глаза, если попытаюсь втереться в тесные группы давних друзей, рассудил я. Возможно, эти люди не понимают, что я — один из избранных Д'Олбриота, но они знают, что я — арендатор этого Дома. Непринужденная атмосфера, в которой кто-нибудь мог случайно или намеренно обронить намек, испарилась.

Я коротко попрощался со своими новыми знакомыми и ушел. Стоя на вымощенном плитами тротуаре, я спросил себя, что делать дальше. Мимо рука об руку неторопливо прогуливались пары. Дневная жара спала, и богатый люд вышел на улицу покрасоваться друг перед другом в элегантных нарядах.

Я могу вернуться и сидеть в сторожке, пока пе приедет Камарл, дабы сказать ему, что я пе узнал ничего нового, или потратить это время с большей пользой. Эсквайру легко говорить, чтобы я посылал присягнувших и признанных по своим поручениям, но как я объясню им все сложности поисков пропавших артефактов? Мне и без того стоило огромного труда убедить их в правдивости истории с колонией, а ведь она касается лично меня.

Решившись, я отправился вниз по улице Благолепия. Бражники вываливались из таверн и трактиров с кубками и чашами вина и эля, поэтому я сошел на мостовую. Движение было не столь оживленным, и, невзирая на мой браслет, большинство гуляющих не сомневались, что я уступлю им дорогу. Наконец я вышел к сердцу старого города. Здесь улица Благолепия пересекается с Главной улицей, древним большаком, который проходил параллельно берегу и оставлял Тормейл у ворот, охраняющих тракты, устремленные на север и на юг. В центре огромной площади, образованной перекрестком, играл фонтан, Сэдрин смотрел на восток, Полдрион — на запад, а Рэпонин, воздев глаза к небу, протягивал руки на север и юг. Говорят, что раньше, еще до Хаоса, здесь стояла усыпальница, посвященная какому-то давно умершему императору, но теперь это был просто красивый фонтан с упоительно прохладной водой, излюбленное место встреч. Открытые коляски медленно катились вокруг него, чтобы все смогли разглядеть праздничные наряды господ.

«Щеголь», один из самых крупных трактиров на этой площади, занимал ее северо-восточный угол. Когда я протискивался сквозь толпу разудалой молодежи, загородившей двери, девятые куранты дня били со всех колоколен. Некоторые бросали на меня холодные взгляды, но не нашлось ни одного настолько смелого или пьяного, чтобы затеять драку. Большинство же, едва взглянув на мой браслет, сами освобождали мне дорогу.

— Банч! — старался я перекричать горланов, пытавшихся привлечь внимание подручного или поймать служанку за фартук. — Банч!

Дородный бармен, обозревавший это столпотворение со спокойствием, выработанным за долгие годы службы, повернул голову. Он махнул мне рукой, которая у него была величиной с лопату, и я протолкался к стойке.

— Райшед. — Он подал мне высокую бутылку эля, суя серебро в карман фартука, повязанного под бочкообразным животом.