«Ох, Фермитракс», — подумалось ей.

— Он жив.

Мерле огляделась, но ничего не увидела, кроме первых трех рядов армии лилимов.

— Ты уверена?

— Я чувствую.

— Ты так говоришь, чтобы меня успокоить.

— Нет. Фермитракс жив. И Холод тоже.

— Где же они?

— Где-то здесь. В этом помещении.

— Их лилимы забрали?

— Боюсь, что да.

Мерле тотчас представила себе, как лилимы заставили обсидианового льва спуститься на землю или даже упасть с высоты, и сердце у нее екнуло. Но Королева сказала, что он жив. И нечего сейчас об этом говорить. Не здесь. Не теперь.

Круг лилимов сжимался — до первого ряда оставалось несколько метров. Хотя в окружении преобладали паукообразные твари, появились и другие монстры, ползавшие брюхом по земле, или плясавшие на двух конечностях, или совсем безногие и безрукие — в общем, это было хаотичное, визжащее, шелестящее скопище когтей, колючих брюх, панцирей и глаз.

Много-премного глаз.

И постоянное движение, шевеление, колыхание и поблескивание панцирей — словно покрывало из мусора и грязи на волнах морского прибоя.

— Кто-то идет.

Прежде чем Мерле успела спросить Королеву, откуда она это знает, стена лилимов раздалась. Передние умолкли, а некоторые склонили головы — или то, что Мерле принимала за головы.

Она ожидала увидеть начальника, кого-то вроде генерала, а может быть и страшного зверя, который выше всех, сильнее всех и омерзительнее всех остальных.

Вместо этого к ней приближался маленький человечек в кресле на колесах.

Креслице подталкивало вперед нечто похожее на клубок блестящих ярких лент, которые находились в постоянном движении, извивались, сливались друг с другом, но при этом упрямо двигались вперед.

Когда странная каталка приблизилась, Мерле поняла, что ее толкало не одно какое-то невиданное существо, а множество больших змей, которые двигались слаженно, как единое целое. Их головы с опаской вертелись во все стороны, а кожа отливала всеми цветами радуги. Такого красивого зрелища Мерле не видела с тех пор, как покинула Венецию.

Человечек в кресле-каталке, не шевелясь, оглядывал Мерле с головы до ног. Его лицо не выражало ни радости, ни злобы. Полная бесстрастность, пристальный взгляд, — так рассматривает через лупу ученый-исследователь какое-нибудь неизвестное и не особо привлекательное насекомое.

Его глаза обдавали Мерле холодом и внушали ей больший ужас, чем окружающее полчище лилимов.

Неужели это сам Лорд Свет? Неужели этот жуткий сморчок с каменным лицом и есть властитель Ада?

— Нет, — сказала Королева Флюирия.

Мерле хотелось ее спросить, почему она так считает, но человечек в кресле ее опередил. Раздался тонкий хриплый голосок, похожий на скрип кожаных башмаков.

— Что же делать? Что же делать? — бормотал он, обращаясь скорее к самому себе, чем к кому-то еще. — Я знаю, да, я знаю.

«У него чердак не в порядке», — подумала Мерле.

Он подал знак змеиному клубку позади своего кресла, змеи изогнулись, развернули кресло и покатили его назад, туда, откуда явились.

— Приведите ее ко мне, — прохрипел человечек, немного отъехав. — Приведите ее в Дом Сердца.

Их было семеро.

«Слишком много, — думал Серафин, пробираясь в темноте вдоль домов, — Слишком нас много».

В отряде было пять ребят, включая Серафина и Дарио, и еще две женщины — две высокие женщины, ростом выше «повстанцев», как Серафин шутя называл мальчишек, но ниже его самого.

Унка снова прикрывала платком нижнюю часть лица, хотя он не понимал — зачем? Этой ночью ребятам придется увидеть кое-что пострашнее, чем зубастая пасть русалки. Но Унка стояла на своем, хотя и не потому, что стыдилась своего русалочьего происхождения. Унка родилась русалкой и навсегда русалкой останется. Ее стройные ноги, заменявшие ей «калимар», чешуйчатый рыбий хвост, ничего не значили. В ее жилах текла вода Лагуны, вода соленого моря.

Второй женщиной в отряде была Лалапея. Сфинкс на этот раз приняла человеческий облик, и Серафину, видевшему ее в образе львицы, казалось, что он видит какой-то нелепый сон. Потому что любое нарушение естественного, гармоничного образа искажает первозданную, совершенную красоту. Глядя на нее, он, правда не сразу, но вспомнил и о том, что она очаровывает не только своей внешностью, а и волшебным даром подчинять себе волю и мысли тех, кто на нее смотрит, а также влиять на окружение и на события.

Серафин снова и снова спрашивал себя, правильно ли то, что они затеяли? Почему он так легко подчинился желанию Лалапеи? Какая магия заставляет всех повиноваться ей беспрекословно?

Нет, не всех. Унка не поддавалась колдовским чарам женщины-сфинкса. Серафин предполагал, что Унка видит Лалапею в ее настоящем обличье: полуженщины-полу львицы, крадущейся этой ночью на мягких бархатных лапах. Он сам тоже заметил, что Лалапея движется совсем неслышно, хотя все ребята, и особенно он сам, идут очень тихо. Ее мягкая поступь действительно напоминает шаги хищника из породы кошачьих.

Сфинкс не была человеком и никогда не станет. Почему же ее так волнует судьба Венеции и венецианцев? Что побуждает ее совершать вместе с несколькими уличными мальчишками покушение на Фараона? На самого Фараона! Серафин до сих пор не мог осознать, каким образом он решился на такое дело.

— Унка! — окликнул он ее на ходу в полутьме подземного канала, по которому они шли.

Она взглянула на него поверх платка, прикрывавшего лицо, и едва заметно кивнула.

— Ты тоже это ощущаешь? — спросил он.

Она снова кивнула.

— Что за напасть? — Серафин чесал левой рукой правую, которая так зудела, будто он окунул ее в муравейник.

— Магия, — сказала Унка.

— Волшебство сфинксов, которым обладают военачальники Фараона, — пояснила Лалапея, вынырнув из темноты так неожиданно, будто сама тьма вдруг приняла образ молодой женщины.

Унка искоса посмотрела на нее, но ничего не сказала.

— Волшебство сфинксов? — шепотом переспросил Серафин. Мальчишки не должны были заметить, что он встревожился. Но настороженный Дарио тотчас оказался рядом.

Серафин поднял руку, дав знак маленькому отряду оставаться на месте. Сам он, Дарио и обе женщины пошли вперед. За ними, без единого слова, без расспросов и колебаний последовали Тициан и шустрый Аристид, которого взяли в отряд из-за его маленького роста и сметливости. Они направились вперед по тайному подземному каналу, о котором знали только Серафин да несколько других мастеров воровской гильдии. Такие ходы прорезали город под площадями и переулками, но были прорыты немного выше уровня моря. Тем не менее в некоторых местах под нотами хлюпала жидкая грязь, а кое-где вода стояла по щиколотки. Однако, как правило, эти неизвестные людям тоннели оставались сухими. Достаточно сухими, чтобы там могла прокрасться группка тайных убийц.

«Убийц», — повторял про себя Серафин. До этой минуты он даже в мыслях боялся произнести это слово. Да, он был вор, один из самых умелых, но не убийца.

— Что значит «волшебство сфинксов»? — спросил он, обратившись на этот раз прямо к Лалапее.

Он понимал, что остальным это знать не обязательно, но ему казалось нечестным оставлять ребят в неведении. Каждый из них мот попасть в колдовскую западню и имел право знать, как из нее выбраться. К тому же шли они на такое опасное дело по своей доброй воле, а не по принуждению. Они рисковали жизнью только ради самих себя, а не ради этого забытого Богом города и тем более не ради горожан, которым было наплевать на всех уличных мальчишек.

Да, каждый за себя. Каждый за себя.

«И за меня», — почему-то подумалось Серафину.

А еще на лицах мальчишек читалось: «Мы верим Лалапее». Такая слепая вера беспокоила его гораздо больше, чем странный зуд, обжигавший руки.

— Волшебством сфинксов владеют… — начала Лалапея, но Серафин ее перебил: