...Голкин не врал. Автор сочинял свою пьесу, кажется, в облаках, а не на грешной земле. Герои красовались друг перед другом, соревнуясь в уме и благородстве. Живых не было – одни идеалы. На пятой минуте от тоскливой скуки стало скулы сводить, на восьмой одолела зевота, на пятнадцатой Лебедев еле сдерживал раздражение, к концу первого акта с завистью смотрел вслед уходящим. Тот, кто был на голкинских снимках, появился в начале второго акта. Андрей Ильич узнал бы его по одному только голосу – хрипловатому баритону с неистребимой насмешливой ноткой, оживляющей и приторный до отвращения образ, и спектакль, и весь этот душный зал, в котором не было нужды теперь находиться. Невежливый зритель в первом ряду извинился перед соседом, сидящим с краю, перешагнул через чужие длинные ноги и нырнул за побитую молью портьеру, где прятался выход.

Анатолий Федорович Троицкий, от рождения Кошечкин, жизнь любил, однако сюрпризами судьба артиста не баловала. По правде, не считая того, единственного, с непредсказуемым финалом, их у Кошечкина не было вовсе. Звание «заслуженный» он выслужил честно: ролями, годами, покладистым характером, наконец, талантом, которым Бог не обидел. Псевдоним, давно ставший привычным, выпускник «Щуки» взял по совету своего педагога, заявившего однажды, что с фамилией Кошечкин далеко в актерской профессии не уехать.

– Фамилия, Толя, это судьба, – просвещал бархатным баритоном способного ученика любимый учитель. – Кто добился успеха? Яншин, Жаров, Ульянов. Все они, безусловно, яркие, одаренные личности, но дело не только в этом. У этих людей счастливое совпадение имени, профессии и таланта – все привлекает внимание. Зритель, дорогой мой, не любит таких, как сам, его Пупкиным не удивишь. Нет, он платит за праздник и желает за свои кровные все самое лучшее, начиная с той минуты, когда читает в программке актерский состав. А твоя фамилия, извини, вызывает не интерес, а насмешку.

– Что же делать? – растерялся доверчивый Кошечкин. Он сразу примерил себя к обстоятельствам, предлагаемым педагогом, и ужаснулся бесперспективностью собственной театральной судьбы.

– Надо брать псевдоним.

– Какой?

– Подумай.

Кошечкин думал долго, целых двое суток. А утром третьего дня его осенило. Накануне матери пришло от школьной подруги письмо, в котором та приглашала к себе погостить.

– Счастливая эта Троицкая, – вздыхала завистливо мать, перечитывая послание на четырех страницах. – Сколько Тоньку ни помню, всегда у нее все хорошо. Вот и сейчас, с двумя детьми второй раз замуж выходит. – Вопрос о замужестве для Ирины Михайловны был болезненным. Природа наградила ее красотой, но судьба обделила счастьем: первый брак оказался с брачком, второго не предвиделось вовсе. – Да еще какого мужика отхватила! Троицкая и в школе у всех учителей в любимчиках ходила. Фамилия у нее такая везучая, что ли?

Так все подмечающий Кошечкин стал Троицким. Псевдоним действительно принес удачу – о молодом актере заговорили. Он служил в одном театре, по режиссерам не бегал, товарищи по сцене его уважали, некоторые даже завидовали. Завистников Анатолий не сторонился (театр без зависти – что еда без соли), друзей выбирал с умом, умел ждать, и скоро фамилия Троицкий, мелькая на театральных афишах, стала любима многими. Появилось признание, звание, поклонницы и подарки с цветами. Анатолий снялся в трех фильмах, в нескольких сериалах. Был успех, потом режиссеры снова о нем забыли. Зато вспомнило безденежье, с которым заслуженному артисту скорее всего так и пришлось бы мыкаться до березки, да подвернулся счастливый случай: интересная роль, оплаченная, кстати, вполне прилично. Играть пришлось, правда, не на сцене, а в жизни, но и жизнь – та же сцена, только зритель один здесь – Бог. Троицкий не думал, что за эту игру будет наказан Всевышним, скорее, напротив: благодаря необычному предложению Анатолий Федорович сумел перебраться с окраины ближе к центру и теперь жил в десяти минутах езды от своего театра.

Хозяин уютной квартиры придирчиво оглядел сервированный стол. Русскому артисту не пристало ударять лицом в грязь перед заморским гостем, а этот, несомненно, обещал к тому же удачу.

Приглашение в Берлин свалилось, как декорация на голову при прогоне спектакля (с Троицким однажды случилось такое: грохнулась сверху балка, хорошо, бутафорская, не настоящая. Целую неделю болела потом макушка). Позвонил приятный мужской голос с акцентом, представился герром Гольцем и, путая русские слова с немецкими, сказал, что кинокомпания «Бабельсберг» (?!) имеет честь пригласить герра Троицкого для участия в съемках фильма под рабочим названием «Крах» – о любви русского офицера и простой немецкой фроляйн. Так и заявил: имеет честь пригласить. На вопрос ошарашенного артиста «Почему я?» незнакомец ответил, что был вчера на спектакле с участием герра Троицкого, потрясен игрой и желает встретиться, чтобы обсудить детали. После тут же добавил, что предпочел бы домашнюю обстановку: давно мечтал увидеть, как живут актеры в новой России. Российский артист открыл было рот, чтобы буркнуть «как в старой», но вовремя спохватился и промолчал. Договорились на сегодня, на семь. Сейчас было семь без пяти минут.

Анатолий Федорович поправил салфетки и мечтательно уставился в окно, задернутое от любопытных глаз плотной шелковой шторой. Теперь наши актеры, почитавшие за счастье вякнуть пару слов перед камерой в Голливуде, могут отдыхать: истинно русскую театральную школу будет представлять в Европе он, Троицкий Анатолий, приглашенный на главную роль. О том, что сомнительная затея может лопнуть как мыльный пузырь, «представитель» старался не думать. Довольно потирая руки, он чуть не на цыпочках обошел круглый стол под старинной люстрой, удачно приобретенной у знакомого антиквара, пристроился рядом в кресло и приготовился ждать. Ровно в семь раздался дверной звонок.

На пороге стоял хорошо одетый, тщательно выбритый молодой мужчина лет тридцати с небольшим. Худощавый, среднего роста, блондин, белесые брови, бесцветные ресницы, рыбий взгляд – вылитый немец, серая моль. Артиста охватила гордость за русскую нацию: такую стать и силу в мире еще поискать.

– Герр Троицкий? – Немец старательно выговаривал каждую букву трудной фамилии, именно эта старательность выдавала в нем иностранца.

– Добрый вечер, господин Гольц! Проходите, пожалуйста, я вас ждал. – Анатолий Федорович слегка наклонил голову и отступил в сторону, досадуя на себя. Поклон, пусть даже самый легкий, со словом «ждал» здесь неуместны: это выдает желание понравиться гостю. Подобная накладка в начале встречи никуда не годится. – Сюда, будьте любезны, – суховато добавил артист, уводя немца подальше от накрытого стола в кабинет. «Такой стол заслужить еще надо», – мрачно подумал Троицкий. – Присаживайтесь. Итак, о чем вы хотели поговорить? – Тут хозяин себя похвалил: вполне вежливо, но с достоинством, прогибаться перед немчурой даже за самый расчудесный контракт он не намерен.

Гость плюхнулся на бежевый тисненый велюр и стал озираться вокруг, не скрывая восторженного любопытства.

– У вас тут очень карашо! Мы можем сейчас смотреть фото герра артиста? Или их принесет ваш агент?

– Мой агент в отъезде, – не моргнул глазом «герр», – деловая командировка.

– Очень карашо. Я есть ждать.

– Кого? Агента?

Представитель «Бабельсберга» рассмеялся наивности русского актера.

– О, нет! Я ждать здесь ваши карточки, понимать? Роли, театр, fersteen sie!

Озадаченный Анатолий Федорович чуть было не ляпнул «яволь», вовремя прикусил язык, молча кивнул и полез в нижний ящик письменного стола, где с ночи томилось в ожидании Гольца все, с чем не стыдно показаться артисту. Троицкому не нужен агент. За ним – десятки удачных ролей и звание, такой багаж далеко не у каждого.

– Очень карашо, sehr gut! – восхищенно цокал языком немец, листая страницы альбома. – Я думать, вы есть участвовать в нашем проекте, да!

В дверь позвонили.

– Кто это? – озадачился хозяин. – Я никого не жду.