Лебедев молча кивнул. Васька сегодня сам переигрывал, истосковавшись по сыщицким играм. Он явно что-то раскопал, его распирало от желания поделиться своей информацией, но по каким-то причинам четкому изложению обнаруженных фактов неуемный сыскарь предпочел театральщину. Красноречивые взгляды, намеки и прочая дребедень лаконичного Лебедева всегда раздражали. Василий же использовал эти приемы так неумело и глупо, что вызывал даже не раздражение – жалость, какую вызывает актер при фальшивой игре. Андрей Ильич, досадливо вздохнув, потянулся к конверту. Дверь без стука открылась, на пороге появился Егорин.

После похорон Инны Женьку точно подменили. Жизнерадостный, удачливый, самоуверенный циник и самодовольный хохмач превратился в тихого, робкого, сомневающегося во всем неудачника, с которым было тяжело не то что работать – просто рядом дышать. Теперь он не лез на рожон, не спорил, не вваливался победно в чужой кабинет, не давал непрошеные советы, не пытался оспаривать лидерство в «Оле-фарме», как делал это в последнее время. Он будто перепрыгнул через себя, но в этом неловком прыжке сломал позвоночник, разом оказавшись калекой, обузой для себя и других. Лебедев подозревал, что Женька пристрастился к бутылке. Молодую жену Егорин хоронил без поддержки старого друга. Те страшные дни президент «Оле-фармы» провел за решеткой как возможный соучастник убийства.

Обезумевший от ненависти Моисеев в предсмертной записке совершил последнюю в своей жизни подлость: представил Лебедева А.И. (вторую точку с яростью продырявило перо моисеевской авторучки) организатором покушения на жизнь своего партнера, чтобы полностью завладеть «Оле-фармой». Мотивы собственного участия в этом деле старый мерзавец обозначил двумя словами: жертва шантажа. Когда следователь ознакомил Андрея Ильича с признанием самоубийцы, «шантажист», давно привыкший к выкрутасам «старинного друга», едва удержался от мата. Ошарашенный Лебедев с минуту таращился на знакомый почерк, изумляясь фантазиям воспаленного стариковского мозга. Слово «бред» оказалось единственным, на которое был способен тогда подозреваемый. Через трое суток Лебедева перевели в другую категорию – «свидетель» и за недостаточностью улик отпустили на волю до выяснения новых обстоятельств, предусмотрительно взяв подписку о невыезде. О том, каковы эти обстоятельства будут, Андрей Ильич не задумывался. Занятый по горло делами, президент «Оле-фармы» пытался заделать брешь, пробитую ситуацией в холдинге. Рассчитывать приходилось только на собственные силы. Впрочем, такой расклад не пугал, в своей жизни Лебедев на других не полагался. Этому с детства учила мать. «Судьба, сынок, часто испытывает человека на прочность, – твердила она Андрюше. – А ты не сдавайся, верь в себя и держись. Тогда тебя пожмет-пожмет и отпустит. Сам борись, не жди помощи от других. Другие-то, может, в беде и помогут, зато потом от радости постараются отвести. Ты уж лучше сам-на-сам, так надежнее».

О других думать не приходилось, а вот друг кинулся на выручку сразу. Когда Женька узнал, из-за чего Лебедева упекли за решетку, тут же помчался доказывать бредовость обвинений новоиспеченного родственника. До конца, конечно, не убедил, но сомневаться заставил. В результате президент «Оле-фармы» находился сейчас не в следственном кабинете, а в собственном, с сидящим напротив вице, вернее, с тем, что от него осталось. Евгений заметно похудел, под тусклыми глазами висели мешки, небритый подбородок темнел щетиной, пальцы дрожали, он это чувствовал и потому старательно прятал руки. Ни скандальные слухи, в результате которых фирма начинала нести убытки, ни возня конкурентов вокруг предстоящего тендера, ни рабочие проблемы, требующие егоринского участия в их решении, – ничто не могло встряхнуть Евгения. Коридор, разделяющий кабинеты соучредителей «Оле-фармы», изредка пересекала унылая тень, чтобы, бесцельно ткнувшись носом в один, запереться потом в другом да торчать там весь день, тупо пялясь в окно. Своим видом и поведением вице-президент холдинга разрушал рабочую атмосферу. Терпеть это дальше Лебедев был не намерен.

– Поговорить надо, – вздохнул Евгений и попытался вытащить сигарету из пачки на лебедевском столе. Руки дрожали, пачка выскользнула из неловких пальцев, упала на колени, пара сигарет вывалилась на пол. Егорин вернул облегченную пачку на место, подложил руки под собственный зад и уставился выжидательно на партнера.

– Почему у тебя дрожат руки? – постарался сдержать себя тот.

– Не знаю.

– Пьешь?

– Нет.

– Не ври.

– Иногда.

– Ел сегодня?

Евгений безразлично пожал плечами. Лебедев включил кнопку громкой связи.

– Настя, принеси нам перекусить. И ни с кем не соединяй.

– Хорошо, Андрей Ильич.

Через несколько минут к лебедевскому столу подкатился низкий сервировочный столик с аппетитной закуской и стеклянным кофейником.

– Свободна, Анастасия, – остановил Лебедев девушку, ухватившую правой рукой кофейник. – Я сам.

– В приемной главный инженер, Андрей Ильич. Ему назначено на одиннадцать.

– Пусть ждет, вызову. Напои его чаем.

Секретарь молча кивнула и вышла. Евгений равнодушно скользнул взглядом по точеной фигурке.

– Новенькая?

– Год работает. Ты же сам мне ее сосватал, не помнишь?

– Нет.

– Ешь. – Лебедев придвинул к партнерскому носу тарелку с ветчиной и сыром, налил кофе. Евгений отщипнул пальцами кусочек белого хлеба, вяло зажевал, сделал глоток, отставил полную чашку и выдал невозмутимо:

– Я хочу слинять.

– Что?

– Я собираюсь продать свою долю и уехать отсюда к чертовой матери.

– Куда?

– А хрен его знает, пока не решил. Может, в Испанию.

– Почему туда?

– Не знаю, там тепло.

– Зачем?

– Что зачем?

– С какой целью линяешь в Испанию?

– Не знаю, может, пару-тройку ресторанов открою. Мы с Инкой мечтали об этом. – Монотонный голос дрогнул, Женька снова упрятал руки под зад. Лебедев выпустил вожжи.

– Твою мать! – рявкнул он, перегнувшись через стол. – Ты соображаешь, что несешь, эгоист хренов?! Думаешь, мне легко? Может, ждешь, что жалеть тебя буду, сопли вытирать? Ты мужик или тряпка? Мы тут все зашиваемся, госзаказ из-под носа вот-вот уведут, я из-за твоего долбаного родственничка в любой момент снова в КПЗ могу загреметь, а ты мылишься за бугор? Ресторанчики открывать?!

– Не надо было тогда Львовича выгонять, – не поднимая глаз, пробубнил Егорин. – Тогда Инка была бы жива, я спокойно работал, а ты бы не бился сейчас в истерике и не брызгал от злости слюной.

Дверь в кабинет приоткрылась, в щель просунулась голова референта.

– Андрей Ильич...

– Я занят! – гаркнул разъяренный шеф. Помощник испуганно испарился. В наступившей тишине стало слышно, как отщелкивает время секундная стрелка настенных часов. Это негромкое щелканье Лебедева охладило. Он посмотрел сверху вниз на поникшую Женькину макушку, присыпанную сединой, сердце непривычно сжалось от жалости. Андрей Ильич присел рядом, помолчал, потом тихо сказал: – Прости.

И тут старый друг удивил еще больше.

– Бог простит, – ответил он, тяжело поднялся со стула, направился к двери. А у порога оглянулся и добавил: – Могу продать тебе свои акции за треть цены.

Не спуская глаз с осторожно прикрытой двери, Лебедев потянулся к сигаретной пачке, рука наткнулась на плотный конверт. Андрей Ильич не глядя открыл белый прямоугольник, машинально потряс за уголок – по столу веером рассыпались фотографии. Хозяин кабинета отлепился, наконец, взглядом от двери и увидел, что приготовил для шефа тот, кто отвечал за его безопасность.

Василий оказался отличным фотографом, человек на снимках был как живой. Вот он выходил из подъезда, приветливо махал кому-то рукой (крупный план выявил чуть заметную царапину на правой щеке), вот он садился в машину, снимал с рукава невидимую соринку – везде одно и то же лицо: приятное, моложавое, ничем не омраченное и отлично знакомое.

– Твою мать! – в сердцах выругался сдержанный президент «Оле-фармы».