— Полтинник взял, — достал Максим из кармана купюру. — Надеюсь, правильно?

Бородач нашел в себе силы поздравить агента.

— Вот он какой прыткий! — потрепал Максима по плечу. — Недели не прошло, а уже первая сделка! Чувствует мое сердце, далеко ты пойдешь. Держи пять рублей, — вложил он Максиму в ладонь монету. — Так держать!

«Продаюсь, — вертелись мысли, — угасаю. Пытаюсь вырваться из капиталистической клети, а все равно закрыт в ней на замок, состою в услужении, и спасения не видно. Что делать? Кто виноват?»

Только «Капитал» спасал от дурных мыслей. Максим открывал том, погружался в чтение, и дух его вновь становился твердым.

«Удешевление рабочей силы путем простого злоупотребления рабочей силой женщин и малолетних, — вещал через века Маркс, — путем простого лишения труда всех тех условий, при которых труд и жизнь протекают нормально, путем жестокости чрезмерного и ночного труда в конце концов наталкивается на известные естественные границы, которые невозможно преступить, а вместе с тем на эти границы наталкиваются покоящееся на таких основаниях удешевление товаров и капиталистическая эксплуатация вообще».

Агитатор

В Екатеринбургском литературном кафе «У Осипа Эмильевича» — поэтический вечер. «Турнир поэтов» — так гласят черно-белые афиши, распечатанные на струйном принтере. «Приглашаются все желающие, — гордо добавлено в нижней части страницы, — владеющие даром стихосложения».

На тусовке — все местные бездари. Прыщавые и толстые девушки, очкастые и дистрофичные юноши. Дети одиночества и нервных заболеваний, не вписавшиеся в парадигму большинства.

Максиму это собрание показалось интересным с точки зрения революционной агитации.

Нескладные поэты порывисто рассекали ограниченное пространство заведения. У стойки бара было пусто, лишь изредка отдельный рифмоплет-транжира покупал за червонец бутылку минеральной воды. Со всех сторон доносились приглушенные разговоры.

«Гумилев тогда ответил на это проникновенными строками… Вот поэтому-то Волошин и замкнулся в своем рефлексивно-пульсирующем мирке… Но Ходасевич мигом поставил на место этого зарвавшегося юнца…» — шептали поэты с благоговейным трепетом.

Максим чувствовал себя здесь неуютно, но бодрился. Почему-то все поэты казались ему инвалидами, которых необходимо пожалеть.

— Дорогие гости! — объявил со сцены ведущий вечера, знаменитый уральский поэт Гиперболоид Четырнадцать, которого невозможно было не узнать по отсутствию нескольких передних зубов. — Разрешите начать наш турнир. Прошу всех, кто желает почитать стихи, записываться у Верочки.

Со стульчика поднялась Верочка — круглая, словно мячик, девушка в бриджах.

— Пока продолжается запись, — объявил Гиперболоид, — я начну декламацию своих виршей.

И начал. Максим эту сумбурную и непонятную поэзию не воспринял, но далеко идущие выводы делать не стал. Он подошел к Верочке и записался для выступления.

Поэт сменял поэта, все они несли редкостную ахинею. Тем не менее всех их приветствовали аплодисментами, некоторых — весьма бурными. Одной девушке Максим тоже похлопал, она оказалась удивительно стройной и симпатичной. Впрочем, вполне возможно, что таковой она казалась лишь на фоне остальных.

Пришла его очередь.

— Товарищи! — бодро подскочил он к микрофону. — Братья! Не пора ли нам задуматься о положении дел в матушке России, Родине нашей?

— Верлибр, — зашептались по рядам. — Актуальная поэзия левацкого толка.

— Крестьянин пашет, — выдавал Максим, — рабочий вкалывает, а буржуин-сволочь стрижет купоны и спонсирует экономику наших политических противников. Скажите мне, кто позволил обществу заново разделиться на касты? Кто заинтересован во всеобщем неравенстве? Кто пытается сделать из народа послушное и тупое стадо?

— Не, вроде не верлибр, — шептались слушатели. — Рвано-аритмизированная прозаическая декламация…

— Ответ один: капиталистические силы зла. Они долго и целенаправленно разрушали экономику нашего государства, исподволь вбрасывали нам идеи о превосходстве частнособственнических отношений над социалистическими, использовали все возможные и невозможные способы давления и делали это с одной-единственной целью: завладеть промышленным и природным достоянием страны, которое по праву принадлежит народу.

— Да это вообще не поэзия! — крикнул вдруг кто-то. — Это какая-то гнусная пропаганда!

— Вы правы! — отозвался Максим. — Это не поэзия, это попытка открыть вам, людям, которые предпочитают прятать головы в песок, глаза на то, что происходит со страной и ее народом. Посмотрите на себя: что вы имеете, во что вас превратили? Вы жалкие и нищие сумасшедшие, которые пытаются построить иллюзорную раковину искусства на пепелище. В вас есть интеллектуальный потенциал, вы еще не потеряли способность к аналитическому мышлению. Почему вы молчите? Поднимайтесь на борьбу, ведите за собой людей. Мы еще можем вернуть себе справедливое общественное устройство.

— Провокатор! — закричали из зала. — Хозяин кафе, предприниматель и депутат городской думы Осип Эмильевич Цибербюллер, выгонит нас на улицу, если мы позволим экстремистам устраивать здесь свои проповеди. Вон отсюда!

В Максима полетели тухлые яйца. В правилах поэтических турниров кафе «У Осипа Эмильевича» всегда было прописано, что не понравившийся публике поэт может быть закидан яйцами, но на практике этот пункт применялся впервые. Поэты торопились выбросить все яйца, что накопились за время воздержания.

Яйца попадали в лицо, в грудь, желто-белые ошметки свисали с одежды Максима.

Он продолжал говорить:

— Одумайтесь, люди творчества! Творческий человек — прежде всего, честный и совестливый гражданин. Вспомните о своей совести, не выбрасывайте ее на капиталистическую помойку ради пары лживых аплодисментов. В атмосфере чистогана не может существовать искреннего творчества.

Разухабившиеся поэты почувствовали вкус вакханалии и кинулись на Максима с кулаками. Драться они не умели, он быстро раскидал нападавших и во избежание незапланированных трагедий гордо покинул заведение.

— Если вы не проснетесь и не подниметесь на борьбу, — бросил он поэтам, — жернова капитализма превратят вас в труху.

Член братства

«Вовка помер, — читал Денис телеграмму от матери. — Может, съездишь на похороны?»

— Делать мне больше нечего! — скомкал он в негодовании телеграмму и бросил на пол.

Портной колдовал над талией.

— Долго еще? — раздраженно бросил ему Денис.

— Айн момент, — семенил тот, — айн момент.

До отъезда за невестой оставались считанные минуты.

— Не соблаговолите ли вы снять пиджачок? — попросил учтивый мастер. — Пять минут, и мы его подгоним под вашу талию.

Шумно выдохнув, Денис освободился от пиджака.

Вскоре костюм был готов.

— Ну, все, едем! — скомандовал Денис прислужникам.

Все устремились к выходу.

В жены он брал дочь дальневосточного промышленного магната. Сбывалась его мечта. Брак с ней — вступление в мировую финансово-промышленную элиту, вот так он смотрел на это дело.

«Я же не собираюсь одной Россией ограничиваться, — думал он. — Надо распространяться, завоевывать мир, торжествовать над Вселенной!»

— Я так волнуюсь… — моргала невеста черными глазами.

— Не волнуйся, любимая! — проникновенно смотрел на нее жених. — Мои заработки позволят нам жить в достатке. И заработки твоего папы тоже.

— Ну, хорошо, не буду, — согласилась она.

Зазвучал марш Мендельсона, открылись двери, они вошли в зал.

— Сладко! Сладко! — кричали на свадьбе приглашенные толстосумы.

Молодые робко прикасались губами друг к другу.

— I’ve got a ticket to the moon… — затянули пьяные гости песню из репертуара группы Electric Light Orchestra.

После свадебного пира тесть отвел зятя в отдельную комнату.

— Вот ты и стал, — положил он руку на плечо Денису, — членом мирового финансового братства!

— Я знал! — воскликнул Денис. — Я знал, что оно существует!