– Кто это тут керосин жжет? – слышится истеричный голос госпожи Симаковой. – Сейчас на месте прибью!

Настя быстро задувает лампу, ныряет под одеяло и замирает.

– Ну что, начнем совещание, – негромко говорит Денис (негромко – это специально, так надо) и следит за реакцией сотрудников.

Сотрудники напряжены и собраны. У каждого в руках ручка, на столе – блокноты. Они ждут распоряжений.

«Вот она, власть над людьми! – демонически хохочет в душе Денис. – Вот оно, торжество!»

– Сначала поговорим о маркетинговой политике… – многозначительно бросает он.

Пять утра, нещадно звенит будильник.

– Подъем! Подъем! – разносится по коридорам работного дома.

Дети бегут на улицу к умывальникам.

Настя подбегает к забору, просовывает руку сквозь прутья и опускает незапечатанное письмо в почтовый ящик.

– Не подведи меня, Максимка! – шепчет она.

– И все же, – возразил Максим спутнику, – какие-то вульгарные у тебя представления о свободе. Не может человек быть абсолютно свободным в несвободном обществе.

Хиппи, с которым он познакомился три дня назад, продолжал улыбаться и мотать хайрастой головой.

– Свобода – она одна, – продолжал он гнуть свою линию. – И не бывает других свобод. Общество здесь совершенно ни при чем. Оно всегда несвободно.

От пребывания в Саратове у Максима осталась одна сплошная досада. Ни копейки заработанных денег, ни гроша не положено на книжку. Ко всему прочему чуть в тюрьму не загремел. Вот если только принимать как положительный опыт революционной борьбы…

Несколько дней по городу рыскали милицейские машины, в которые сажали всех, кто носил белые рубашки и черные брюки. Ну а если у человека обнаруживался на груди бейдж, то его сразу же на улице забивали до смерти. Очень испугал властные и коммерческие структуры этот бунт продавцов. Сам федеральный министр МВД и председатель ФСБ на место приезжали, чтобы разобраться, в чем суть да дело. А какой-то журналист-обозреватель на центральном канале плакался, что бунтарские идеи все еще насаждаются нашему народу из отсталых стран Латинской Америки. Позитива мало у людей, радости – к такому выводу пришел акула журналистики.

Максим все это не видел, но понял, что в городе оставаться нельзя. Ноги вынесли в чистое поле, где он наткнулся на бродячего хиппи, перебирающегося в Сибирь для продолжения духовного роста.

– То есть, – не унимался Максим, – ты не принимаешь на себя никаких обязательств перед обществом?

– Не-а, – мотнул головой хиппи.

– Перед своей страной?

– Да плевал я на нее!

– Перед своим народом?

– Блин, какую ты чушь плетешь!

Они поднимались по каменистому склону. Заросли в этом месте особенно сгустились – приходилось буквально продираться сквозь ветви. Да к тому же подъемы, спуски – нелегко. Горы, одно слово. Максим начинал подумывать, что хиппи потерял тропу, но тот вышагивал уверенно.

– Значит, – загорался Максим, – тебе все равно, что народ той страны, в которой ты живешь, на языке которой ты говоришь, поставлен на колени? Тебе все равно, что он порабощен и вымирает? Тебе все равно, что им управляет кучка сволочей?

– Оставь эту революционную патетику для митингов, – поморщился хиппи. – Ты пытаешься навязать мне ложные ценности.

Ухали совы. Солнце за спиной опускалось за горы.

– Это трусливая позиция. От окружающей действительности не спрятаться. Она все равно настигнет тебя. Другое дело, встретишь ты ее лицом к лицу или она вонзит нож тебе в спину.

– Это не моя действительность. Каждый творит вокруг себя собственную действительность. Ты создал себе свою, а я – свою. Твоя действительность полна злобы и страданий, а моя наполнена любовью. В мире есть только одна правда – любовь.

Максим усмехнулся.

– Поверь мне, недолго осталось любви править твоим миром. Недолго.

Хиппи сделал вид, что не расслышал его.

– Sheriff John Brown always hated me, – затянул он песню Боба Марли, – for what – I don’t know…

– Между прочим, – бросил Максим, – это революционная песня… Но петь я ее не буду, потому что растафарианство, которое пропагандировал Марли, – чуждое нам учение.

«Потеряны для борьбы эти хиппи, – подумал он. – Безвозвратно потеряны».

Наутро перешли через горы, а тут и Екатеринбург нарисовался. Хиппи сразу в толпе растворился, даже «до свидания» не сказал. Такие они, неформалы. Себе на уме, неврастеники.

Максим только рад был от него избавиться. А то присматривать бы за ним пришлось.

Шел по городу, по сторонам оглядывался. Решил: вот сейчас зайду в первое попавшееся заведение и работу там получу.

Зашел.

К собственному удивлению, работу получил.

Заведение оказалось рекламным агентством. Приняли туда Максима легко, даже не спросили, где он работал раньше. О трудовой книжке вообще речи не шло. Да у Максима ее и не было никогда.

– Поздравляю! – хитро посматривал на новую паству бородатый хозяин агентства. Шло кропотливое обучение новичков. Обучение занимало целых пятнадцать минут. – Раньше вы были никем, пылью под ногами сапог, шуршащей листвой, неудобренным грунтом, но теперь… – он обвел всех торжествующим взором, – теперь вы стали элитой, менеджерами среднего звена. На вас, только на вас держится экономика современной России. Да что России, всего мира! Белые воротнички, ангелы рыночной экономики – вот кто вы такие…

– А нельзя ли, – перебил его Максим, – более подробно узнать о системе оплаты?

Недовольный тем, что ему не дали договорить, бородач все же ответил:

– Система простая: ищете клиентов, заключаете договор, получаете десять процентов. И самое главное – свободный график! Вот только вам, молодой человек, необходимо приобрести презентабельный костюм. В грязном свитере договор не заключить.

Максим не сразу поверил, что на Земле существует такая работа, на которой не надо пребывать с утра до вечера. Спи сколько хочешь, объясняли ему, делай что считаешь нужным. Только заключай по контракту в день, и будет у тебя нос в шоколаде.

«Продажная, конечно, работенка, – думал Максим, – питающая соками капиталистическую свиноматку, но где-то надо копейку зарабатывать. Да и время свободное будет».

На окраине Екатеринбурга, в частном доме, Максим снял комнатенку у какого-то алкоголика, бывшего офицера. У того даже костюм приличный нашелся.

– Носи, мил человек, коли надо! – великодушно махнул рукой алик.

– С первым же контрактом расплачусь, – пообещал ему Максим.

– Реклама печатная, щитовая, прочая – мыслимая и немыслимая, – долдонил он, заходя в какое-нибудь заведение.

– Реклама? – изумилась пожилая тетенька в больших роговых очках. – Да вообще-то у нас детский сад.

– Ну и что? – не растерялся Максим. – Разве вам не надо состоятельных детей привлекать?

– Да мы бюджетная организация! У нас каждая копейка на счету.

– Нет, тетенька, – мотал головой Максим, – так дела не делаются. Ты шире на вещи посмотри, глубже. Мне же жить на что-то надо, правильно?

Чего-то не хотела она на вещи глубже смотреть.

– Ну хорошо, – рассматривал прайс-лист чэпэшник, – а какие у вас гарантии, что эта реклама окажется эффективной?

– Гарантии давно известны, – ответил Максим. – Их вот уже несколько веков дает теоретик рыночных отношений Адам Смит.

– Не знаю такого.

– Вот те здрасьте! – изумился Максим. – Разве вы не молитесь ночами на его портрет?

– Это шутка такая?.. Выходит, нет у вас никаких гарантий…

– Гарантии – в миллионах исследований адептов капитализма.

«Все они лживы, – тут же сказал сам себе, – но на слепой вере в капитализм и строится у вас, недалеких людей, вся ваша вшивая гарантия».

– Увы, – развел руками предприниматель, – ваши условия нас не устраивают.