Обессилевшие продавцы остановились и подняли на него усталые глаза.

– Больше так продолжаться не может! – махал он руками и, сверкая глазами, вглядывался в понурые лица. – В двадцать первом веке мы попали в настоящее рабство. В угоду капиталистической жажде обогащения нас превратили в безмолвный скот. Нами понукают, над нами издеваются, на наших телах уже давно выжжено невидимое клеймо, свидетельствующее о нашем закабалении.

Засветились у продавцов глаза. Стали выпрямляться спины.

– Обманом, подлым обманом, – изливал душу Максим, – завладели нами невидимые эксплуататоры. С первого дня мы не получили ни копейки, и долги наши – подло сфабрикованные долги – настолько велики, что нам за всю жизнь не расплатиться с ними.

– Точно! – крикнул кто-то в ответ.

– Правильно говоришь! – донеслось из другого угла.

– Хватит терпеть!

Максим аж искрами сыплет:

– Неужели мы молчаливо будем дожидаться своей смерти? А, я вас спрашиваю?! Нам совершенно нечего терять, зато впереди, там, за оцеплением, – свобода! Так давайте же прорвемся к ней, братья! Давайте свергнем ненавистное директорское иго! Давайте освободимся наконец!

– За свободу!!! – завопили осмелевшие продавцы. – Вперед, на штурм!

А в зал вперевалочку директор заявился.

– Это что это за беспорядки такие? – возмущенно оглядел территорию. – Хотите, подлецы ленивые, чтобы я вам еще штрафы выписал?

Схватил Максим видеомагнитофон с полки и крикнул:

– Бей его, гада!

И магнитофоном тем прямо в директорскую морду запустил. Хорош удар! Опрокинулся директор, на спину шмякнулся. Набросились на него продавцы и всей подручной техникой валтузить начали.

– На тебе, изверг! – лупят его. – Получи, эксплуататор!

Завалили наконец холодильниками. Только кровавое пятно под ними расползается.

– Охранники на нас идут! – заметил Максим передвижение церберов. – Выстраиваем оборону. Дверной проход узкий, словно Фермопильский проход. Забрасывайте их пылесосами, спартанцы!

Полетели в охранников пылесосы. Одна разбитая голова, другая. Не прорваться душителям свободы, отступают.

– Хорошо! – кричит Максим. – Молодцы! Братва, тараньте стекла стиральными машинами!

Хватают продавцы стиральные машины, волокут их к окнам и прямо в стекло врезают. Сыпятся на пол осколки.

– Есть проходы! – голосит Максим. – Вооружаемся ножами и скалками из посудного отдела и всем скопом вываливаемся на улицу! Организованно! Друг другу помогаем!

Выбрались на улицу продавцы. Струсившие охранники еще в оцеплении стоят.

– Вперед, на врагов! – завопил Максим. – Режь капиталистических псов! Свобода или смерть!

– Ура-а-а-а!!! – выдали громогласно продавцы и лавиной понеслись на охранников.

Сторона дрогнула. Побежали гнусные часовые эксплуатации и частной собственности. Позорно побежали. А продавцы их догоняют и бьют, бьют. От души прикладываются.

Как-то само собой запелось.

– Ве-е-есь мир насилья мы разрушим!!! – радостные от победы, от собственного освобождения, от того, что смогли сбросить ярмо, заголосили продавцы. – До основанья, а зате-е-ем… Мы наш, мы новый мир постро-о-им…

Но тут милицейские сирены завыли, из машин люди в камуфляжной форме и с автоматами стали выскакивать.

«Не справимся, – лихорадочно вертелось у Максима в голове. – Идти против автоматов – самоубийство».

– Врассыпную, братцы! – отдал он команду. – Всем удачи! Еще встретимся.

Бросились продавцы кто куда. Над головами пули засвистели. Максим почувствовал толчок в плечо, а потом на бегу стал наблюдать красивую картину: на плече его растекалось, все более увеличиваясь, алое пятно.

«Ранен», – с удовлетворением подумал он.

Видимого ущерба рана не принесла. По спине колотила котомка с книгой Маркса. Он пробежал несколько кварталов, свернул в подворотню, перепрыгнул через деревянный забор и увидел перед собой остов строящегося здания. Людей поблизости не наблюдалось.

В здании он затаился на груде строительного мусора. Сердце радостно колотилось.

«Организованной борьбой можно добиваться результата, – проносились мысли. – Теперь я понимаю, что бороться нужно, что бороться необходимо. Есть в людях сила, есть злоба, чтобы свергнуть этот бесчеловечный строй! Надо собирать команду, дружину, войско – и завоевывать власть. Это реально, это вполне реально».

Белой казенной рубашкой он перевязал рану. Ночь отлежался на стройке.

Летит Денис на Дальний Восток, в город Биробиджан, столицу Еврейской автономной области. Открывает здесь его предприятие представительство. А Денис – подумать только! – назначен директором филиала.

– Хорошо ты работал, – напутствовал его генеральный, – полезно. Сейчас новые горизонты перед нами открываются, новые задачи встают. Будем Дальний Восток завоевывать, хочу тебя туда направить. Опыт у тебя есть, сейчас с любой работой справишься. Но смотри, облажаешься – ноги выдерну. Выбирай, куда бы отправиться хотел.

А Денис, ни секунды не раздумывая, выдал:

– Биробиджан.

Он насчет этого города свои планы имел. К евреям ему хотелось. Любил он их очень.

Задачи перед филиалом торговые. Продукцию продвигать, рынок завоевывать. Летит Денис в самолете, гордый – до чертиков, даже жопа светится, а все равно волнительно. Трясет его. Держит он на коленях книжку и иврит учит. Ну, чтобы евреи за своего приняли.

Настя склонилась над швейной машинкой и строчит оборку. Машина древняя, плохенькая, вот-вот кранты ей настанут, но работу тоже делать надо. Уф, готово!

Встает она, подходит с платьицем, что воспитанницы работного дома для кукол шьют, к наставнице, госпоже Симаковой, и робко протягивает выполненную работу.

– А, Настька! – поворачивается та на шаги. – Соизволила наконец к десяти утра одно платье сшить. Три часа, как работа идет, а она лишь первое сделала!

– Простите, госпожа, там очень аккуратно надо было.

– Ну, что тут у тебя?

Платьице сшито на загляденье. Красивое, ажурное. Настена – одна из лучших швей, но не говорить же ей об этом. Вдруг возгордится и закапризничает.

– Ой ты господи! – вскидывает руками госпожа Симакова. – Ну опять туфта какая-то! Ну сколько раз вам говорить, как вот эти складки обшивать надо. А, сколько раз я вам это говорила? Сколько показывала? Ты думаешь, богатые тетеньки станут покупать для своих детей кукол, которые одеты в такие дрянные платья?

– Простите меня, – опускает голову Настя. На глазах ее слезы. – Я сейчас же все переделаю, – тянет она руки к платью.

– Ступай! – отталкивает ее наставница. – Сама все переделаю. Учишь вас, учишь, бестолочей! Придется из зарплаты удержать за брак.

– Шолом! – приветствует Денис встречающую его челядь. – Шолом алейхем!

Челядь недоуменно смотрит большими глазами друг на друга. «Вот мы попались! – словно говорят их понурые взгляды. – Настоящего еврея над нами поставили! Теперь пахать будем, как Ясир Арафат».

– Кхм, кхм, – покашливает один в кулачок. – Вы знаете, Денис Тимофеевич… Несмотря на то, что это Еврейская автономная область, здесь на иврите никто не говорит.

– На самом деле? – изумлен Денис.

Это одно из самых больших открытий в его жизни.

«Милый братец мой Максимка, – слюнявит Настя карандаш и под светом керосиновой лампы выводит кривые буквы на обрывке бумаги, – пишет тебе сестренка Настенушка. Живу я хорошо. И мама живет хорошо. И Дениска тоже. Про Вовку мы давно ничего не слышали, а от папы как не было никаких вестей, так и нет. Только о тебе сердце ноет, братик мой милый! Почему сестру не навещаешь, почему забыл о Насте? Или, может, ты работаешь не покладая рук и тебе некогда мне написать? Приезжай ко мне, милый мой Максимка! Очень я хочу с тобой повидаться, аж болею вся. Или напиши хотя бы, потому что сил нет жить в неведении».

Она складывает бумажку вчетверо и подписывает: «Брату Максиму».