С изящным чувством такта обходился в учебнике Всемирной Истории вопрос о том, почему же все те государства, которые в силу классовых причин были, вроде, заинтересованы в поддержании мира, оказались бессильны повлиять на ход событий. Почему же достигнутой ими экономической и военной мощи хватило для нанесения сокрушительных ответных ударов, но недостало для предотвращения самой войны? Не был ли упущен ими благоприятный момент для какой-либо принципиальной уступки; не могли ли они, поступившись относительно малым, сохранить большее? Тяжкая правда состояла в том, что подобная возможность даже не рассматривалась ими всерьез. Как, ограничить себя? Остановиться на достигнутом? Да это пораженчество, трусость! Остановишься - придушат! Казалось бы, самое разумное - укрепить крепостные стены и, воздержавшись от опасных ночных вылазок, застроить город удобными и красивыми зданиями. Но все было не так просто. Поводы для таких вылазок по всему периметру крепости, да и вдали от нее, представлялись слишком часто, и не всегда легко бывало удержаться от соблазна. Обычно удержаться и не стремились. То тут, то там, вспыхывали революции и мятежи. Революционеры и мятежники вызывали определенную симпатию в определенных общественных кругах; эти круги не стеснялись взывать о помощи, и оказание советской стороной такой помощи, пусть даже самой мизерной, пускай даже моральной, поддерживало центры власти западного мира в состоянии постоянного нервного напряжения. Возможно, основной и главной причиной войны было упорное и растущее нежелание привыкшей к безнаказанному потреблению всевозможных благ западной плутократии договариваться с коммунистами и, прежде всего, с СССР. Но не менее упорное нежелание коммунистов отказаться от экспорта своих порядков за пределы своей крепости и хоть немного приглушить амплитуду антикапиталистической агитации, подливали дополнительные порции масла в никогда не затухавший костер. Самое большее, что мог бы уловить накануне войны беспристрастный наблюдатель за коммунистическими средствами пропаганды, - это предсказуемые изменения тональности в предверии каких-либо широко разрекламированных международных акции, но такие ее модуляции уже не могли удовлетворить даже самых либеральных политиков Запада, нуждавшихся в действительно широких жестах с советской стороны. Без таких, причем исходимых с самой верхушки, жестов их заклевали бы, да в конечном счете и заклевали, ультраправые патриоты. Но широких жестов так и не последовало. Коммунистические ортодоксы боялись ослабления своих позиции внутри крепости - тем более, что с времен приснопамятной "перестройки" кое-какой опыт по этому поводу у них уже присутствовал, - и, кичясь чуть-ли не жреческой чистотой своих воззрений, они вольно или невольно не давали сбить уровень напряженности на планете. Все шло однажды заведенным чередом. Заявления рассчитанные на внутреннюю аудиторию, на аппарат, на широкие массы населения, на союзников по борьбе, следовали одно за другим - все они прочили гибель капиталистическому строю и уже потому действовали на апологетов этого строя как красная тряпка на разъяренного быка. "Ну как прикажете, - патетически восклицала государственный секретарь Соединеннных Штатов Джессика Туайэр за полмесяца до начала операции "Санраиз-Сансет", - как прикажете договариваться с людьми глубоко и искренне убежденными, что все мы, всё что нам дорого, весь образ нашей жизни, обречены сойти со сцены в угоду их утопическим доктринам. Разве больной (если даже допустить, что мы больны), может доверять врачу (даже если допустить, что они врачи), во всеуслышание и с апломбом объявляющем о скорой и неотвратимой гибели своего пациента? Разве нам приходилось слышать от Советов хоть одной доброе слово о нашем с вами будущем или прошлом? И разве они перестали быть "империей зла", разве перестали с презрением отвергать присущие нам демократические идеалы, все то, к чему мы так привыкли? Разве все мы не были свидетелями тому, как совсем недавно был с позором изгнан с должности высокопоставленный деятель советского режима за одну только четко сформулированную в интервью европейской коммунистической газете мысль о том, что интересы сохранения мира на планете должны превалировать над всеми утопическими соображениями?". Если они так расправляются со своими, то чего же должны ожидать от них мы, чужие?". К сожалению эти, во многом риторические вопросы принадлежали не какому-нибудь рядовому конгрессмену или стареющему сенатору, а руководителю внешнеполитического ведомства США. К еще большему сожалению, госсекретарь использовала нечто слишком похожее на истину в чисто конъюнктурных интересах. Но доля истины, причем немалая, в ее словах действительно присутствовала. Одно лишь официальное заявление Советского правительства, в котором была бы четко проведена здравая мысль о возможности некоммунистической альтернативы для западного мира во веки веков, возможно смогло бы предотвратить катастрофическое развитие ситуации, но такая попытка так никогда и не была сделана. Госсекретарь имела ввиду тот факт, что незадолго до начала бойни один из ведущих заместителей главы советского правительства, отчаявшись, видимо, найти понимание у своих коллег, на свой страх и риск дал опрометчивое интервью итальянцу - московскому корреспонденту коммунистической "Униты" некоему господину Чиавитта. В этом интервью он несколько раз подчеркнул императивную необходимость сохранения мира и высказался за смягчение идеологического конфликта. Более того, отвечая на один из вопросов, он произнес фразы, возмутившие его ортодоксально настроенных товарищей и на короткое время прогремевшие на весь мир:"В конце концов, живите как хотите. Мы не только не имеем права навязывать друг другу свой образ жизни, но и должны найти в себе мужество открыто заявить об этом. Откровенно говоря, я считаю, что столь часто повторяемые на всех уровнях утверждения как об исторической обреченности капитализма, так и о бесчеловечности социализма - одинаково вредны, и льют воду на мельницу войны в самое неподходящее время. Слова обычно приходиться дополнять делами, а сегодня это связано с очень большим риском". Лейтмотив опубликованного "Унитой" интервью был очевиден - дескать, довольно обливать друг друга помоями, пора согласиться с существующими реальностями и, фигурально выражаясь, подписать вечный мир пока не поздно. На деле, однако, инициатива заместителя главы правительства лишь осложнила и без того запутанную ситуацию: содержание интервью перекочевало из "Униты" во все ведущие информационные органы западного мира, которые взахлеб принялись расписывать разногласия возникшие в высших эшелонах советского руководства, а социалистическими союзниками СССР ненадолго охватило чувство близкое не столько к замешательству, сколько к коллапсу. Шоковая реакция не заставила себя ждать: уже через три дня наскоро созванный пленум ЦК вывел замглавы правительства из состава Центрального Комитета партии за "допущенные ощибки в работе", а наутро после пленума центральные советские газеты опубликовали Указ Президиума Верховного Совета об освобождении товарища имярек от занимаемой должности. Стоит ли удивляться тому, что миссис Туайэр не преминула вспомнить об этой истории на слушаниях в конгрессе.
Словом, чем более взрывоопасной становилась ситуация, чем в большей степени от государственных деятелей конфликтующих блоков требовались сдержанность, дальновидность, объективность - тем в меньшей степени они эти качества выказывали. Одержимость вступила в борьбу с разумом и мудростью, и постепенно брала в ней верх. Доминирующим элементом политики стало плавно перетекающее в безумие упрямство, стремление доказать свою правоту ВО ЧТО БЫ ТО НИ СТАЛО. Что ж, видимо именно в этом, как, впрочем, и в том, что многие десятилетия спустя Реджи Браун сменил себе профессию, проявилась скрытая логика исторического развития, но от столь очевидного триумфа канонов диалектической науки, населявшим тогда земной шар людям легче, увы, не стало.
Существует неписаный закон бытия: если агрессору для нападения необходимо получить предлог, а осторожный противник никак ему оного не предоставляет, то подходящий предлог агрессор - в меру собственного хитроумия - изобретает сам. Так неоднократно бывало в истории, так случилось и на этот раз. Один из древних мудрецов когда-то говорил о склонности исторических событий повторять себя в различных по стилю жанрах. На сей раз, однако, трагедия не только обратилась в фарс, но и возвела себя в величайшую степень. За несколько дней до начала Третьей Мировой произошел инцидент, поразительным образом напомнивший нашумевший эпизод большой политики восьмидесятых годов двадцатого столетия. Схожесть двух исторических моментов настолько бросается в глаза, что в голову невольно прокрадывается мысль о дьявольской репетиции, хотя, совершенно очевидно, что никакого преднамеренного сценария не было и быть никак не могло. Но схожесть, схожесть. И различное поведение враждующих государств в абсолютно схожей ситуации вскоре высветило яркими заревами атомных пожарищ, насколько все же мир изменился в худшую сторону. То, что в свое время сумело вызвать лишь очередной всплеск пропагандистской активности, послужило ныне, страшно подумать, детонатором всеобщей мясорубки.