— Темный, не позорься. Это — портрет работы Нальиса. Картина, понимаешь?

— Ты совсем меня безумным считаешь? На холсте, в раме, нарисована красками. Вижу, что — картина. Нальис… Ладно — великолепная картина. Тогда я слегка изменю вопроссс — насколько тот, кого нарисовал Нальис, похож на это… лицо? — Темный ткнул почти в глаз эльфа «в синем плаще». Потом перевел взгляд на «Горный ручей», который выглядел как живой, и зарычал — Последний ррраз спрашиваю, кто он?

— Амалирос, это не «кто», это — некто. Фантазия художника. «Портрет Неизвестного в синем плаще». — Тиалас с запозданием понял, что имеет несчастье присутствовать при всплеске Темной ревности, которая не нуждается в ответах. Эта ревность просто кормится разговором, как кит планктоном… Рыбный день какой-то. — Такой вот результат творчества — не более.

— Неизвестный? Озерный, ты сам понимаешь, что говоришь? — Повелитель Темных сделал даже шаг назад и прижал руки к груди, чтобы показать, насколько он удивлен глупостью Владыки. — Я вижу только два варианта. Первый — Гениальный Нальис, когда фантазирует о прекрасном, рисует не дев, а вот этих… с наглой мордой. И второй — художник не знал имени того, кого он рисует, поскольку злодей пррриходил к моей Элермэ тайно! Какой из вариантов тебе больше нравится, извращенец?

Тиалас был шокирован таким малым количеством версий, из которых приходилось выбирать. Объяснять Амалиросу, что художник видит прекрасное везде, всюду и в своей голове в том числе — было бесполезно. А ответ требовался немедленно. К счастью, явилась сама виновница скандала.

Элермэ остановилась на пороге спальни. Её «оружие на крайний случай» оказалось пущенным в дело слишком рано и без её ведома. Кто-то, а предположительно это был её дражайший Супруг, сам залез в капкан. Зверей, которые сами себе ставят капканы, и сами в них попадают, она припомнить не могла. Наверное, это выползни — ящерицы глупые и любопытные. В любом случае, копаться в личных вещах — неприлично.

— Кто позволил это трогать? — Элермэ сочла себя в полном праве возмущаться. Её Супруг сам бы озверел, увидев, как кто-то таскает его картины из угла в угол без разрешения. Вот, даже у Озерного Владыки нервный тик начался — моргает одним глазом.

— А мы только немножко потрогали. — Амалирос немедленно приступил к допросу в нежной форме. — Сначала, твои сородичи, дорогая, когда раздевали… снимали тряпичную шелуху, в которую было завернуто это произведение искусства. Ну, а я только благоговейно подержался за раму, когда переносил шедевр Нальиса в спальню. Никак не могу решить, где разместить это полотно? Может вот сюда? — Темный указал на стену, с которой на него еще не так давно смотрела гадкая каменная рожа Нофера Руалона работы Сульса-Даэроса. — Чтобы тебе было его хорошо видно… с кровати.

Амалирос ласково провел рукой по щеке Элермэ. Озерный Владыка использовал последний шанс и жестами показал, что сейчас последует за этой нежностью — удушение. Он махал руками и мотал головой, показывая «Не вздумай соглашаться». Темный посмотрел на отражение Тиаласа в полированной стене и не обрадовался. Светлые сговаривались в буквальном смысле у него за спиной. Один из них — точно.

— Амалирос! — Элермэ все поняла правильно. Делать из «Незнакомца» тайну уже не требовалось. Требовалось обратное. — Эту картину мне нарисовал мой брат Нальис, когда я была еще ребенком…

— Понимаю-понимаю. — Темный сочувственно закивал. — Светлые с такими наглыми мордами наверняка не считаются с возрастом Девы. И сколько тебе было лет, когда этот наглец к тебе приставал? И как его зовут? И когда я сссмогу с ним познакомиться?

— Лирмо! Это просто картина! Фантазия моего брата — не более. Такого эльфа не было, нет и… ну, я бы не отказалась родить такого красивого ребенка… Это же просто — украшение Мира! — Светлая решила намекнуть на будущих детей и заставить Амалироса хоть слегка одуматься.

— Ах, даже так? Моего сына… похожим вот на него?

Дело вплотную приблизилось к трагедии. «Великий Мыслитель», казалось, получил неожиданный удар под дых, вытаращил глаза, открыл рот и стал похож на одну из рыб, которых он сегодня так часто упоминал. Тиалас за спиной Темного схватился за голову. Элермэ сообразила, что намек был не слишком правильный. У Повелителя начался приступ мнительности: теперь будет каждое слово наизнанку выворачивать. Он бы, отдышавшись, и еще что-нибудь придумал, но примчался разведчик Ар Дэль и доложил:

— Поймали лазутчика. Светлый. Крался по нижним коридорам.

— Ага! — Амалирос возликовал. — Вот и попалась, фантазия! Сейчас я ему нафантазирую! Ар Дэль, доставьте его сюда, и чтобы волос с головы не упал. Бегом! Я с его волосами сам разберусссь… По од-но-му! Что скажешь, Озерный?! Давай, не стесняйся, сочини что-нибудь про оживающие полотна гениев, про воплощенные грезы дев. У Вас, кажется, в романах, что ни случай то «сбывшаяся мечта». Элермэ, моя дорогая Прекраснейшая, может ты все-таки хоть перед смертью скажешь, как его зовут? Перед его смертью, дорогая. Мне очень неприятно убивать «Незнакомца». — Темный потирал руки в предвкушении расправы.

— Лирмо, последний раз прошу тебя — не убивай никого. По крайней мере, не убивай сразу. Сравни с портретом, приглядись. Ну, не существует этот эльф с портрета в природе. — Элермэ надоело сдерживаться. Кто, как не она, будущая мать, имеет право на истерики и скандалы? А вместо того, чтобы хоть слегка покапризничать, ей же ещё и приходится усмирять это мнительное и буйное создание. — Ну, посмотри на Владыку! Он сам не знает, кому пришло в голову пробираться сюда тайно!

Последние слова Элермэ произнесла всхлипывая. Время до возвращения разведчиков с лазутчиком у неё было. И хорошо, что она не знала Амалироса с детства. Хорошо для Амалироса — иначе она припомнила бы ему и первую испорченную пеленку.

Девы часто забывают о знаках внимания, потому что оказывать им, неповторимым, внимание — естественно. А вот каждый промах, он же — невнимание, бережно заносится в список, который хранится на самой доступной полке памяти. Все претензии к Выползню были изложены в строгом соответствии с датой нанесения обиды, с показом глубины сердечной раны, с учетом незаживших «шрамов на сердце» и с выводом, что он желает её, Элермэ, смерти. Чтобы сомнений в том, «кто есть где» не оставалось, по ходу изложения делались вставки на тему «а я-то, глупая для него…». Поскольку семейная жизнь с Амалиросом была только в самом начале, и количество проявленной заботы еще не превратилось в многотомное собрание сочинений «Мои Добрые Дела Для Этого Гада», все отвары и паштеты из крапивы пришлось разделить на равные порции добрых дел.

Светлая Супруга Темного Повелителя накаляла страсти, выводя скандал вверх по классической кривой, чтобы следом обрушить всю его мощь на голову недостойного. Страдальческий взгляд и свободно текущие слезы не только демонстрировали, как сильно злобный Выползень её обидел, но и доказывали, что она сама верит в то, что говорит. Как водится в таких случаях, к окончанию обвинительной речи, Элермэ почувствовала себя полностью несчастной. Она завершила устную часть горестным воплем: «Владыка, заберите меня отсюда!», повисла на шее Тиаласа и перешла к бурному слезному финалу. Финал вышел что надо — Озерный Владыка, как существо деликатное, расчувствовался, не устоял и пообещал «забрать». Теперь Элермэ могла спокойно икать в истерике, орошая горькими слезами плащ утешителя.

Тиалас вспомнил свое высокое положение Защитника всех Светлых Дев, и его голос обрел благородную мощь, а обвинения — Темный размах. Он вскрывал коварные глубинные помыслы Выползня один за другим. После особенно сильных аргументов Элермэ начинала рыдать в голос. Одно дело — самой себя накручивать, и совсем другое — когда твое мнение неожиданно подтверждается со стороны. Когда Владыка сделал окончательный вывод: «Он воспользовался тобой, девочка, чтобы получить наследников, а тебя прикончить за ненадобностью», Элермэ даже перестала рыдать. Она отлепилась от плаща, с удивлением посмотрела на Тиаласа и стала оседать на пол — ноги от горя подогнулись.