Первые недели после рождения сознание ее дремало, но постепенно в мозгу начали закрепляться впечатления об окружающем. Мамаша была такая же черная, как она сама, с большими ясными глазами. И еще было много созданий, похожих на мать. Обычная стая паукообразных, человек насчитал бы в ней десять-двенадцать особей. С рассветом, дождавшись, когда над кронами отзвучит разноголосый хор, стая начинала свое странствие сквозь зеленый полог. Все обезьяны, даже матери с детенышами, передвигались легко и стремительно. Длинные косматые руки и сильный хвост работали с замечательной согласованностью, плавно перенося мать и дитя с дерева на дерево. Мамаша часто останавливалась, чтобы поесть желтых плодов. Они висели на деревьях у прозрачного ручья, который то порывисто мчался вперед, то словно делал передышку, совсем как обезьянья стая. Иногда мать ела красные плоды с орешком на конце. На таких деревьях стая задерживалась. Перепробуют все плоды, что получше — съедят, что похуже — бросят, проявляя типичное для обезьян (и для человека) расточительство. Забракованное обезьянами подбирали на земле другие, ведь в составляющей первобытный лес системе растения — животные ничто не пропадает.
Иногда мать вся напрягалась. Кто-то из стаи издавал резкий звук, остальные подхватывали его, и все стремглав бросались наутек, в чащу, быстро-быстро работая руками, ногами и хвостом. В воздухе над ними парило что-то большое — птица с огромными крыльями. Малышка отчаянно цеплялась за мать, чтобы не свалиться во время бешеной гонки. Орел-обезьяноед, или гарпия, как называем эту птицу мы, европейцы, не отказывается даже от такой крупной добычи, как молодые паукообразные обезьяны, но нападает только тогда, когда случай удобный — какой-нибудь малыш чересчур удалился от взрослых. А не представится такого случая — продолжает свой стремительный полет, ведь охотничья территория орла простирается на десятки километров.
Малышка узнавала, кого надо опасаться, по реакциям других членов стаи на оцелота или на молодого ягуара, способного ночью взобраться на дерево. Спала она чутко, как все животные, как всякий, кто спит в лесу. Научилась прислушиваться к шорохам на земле и в листве, различая опасные и неопасные, — и здесь примером служили реакции матери и остальных обезьян. Во мраке она старалась прижаться покрепче к теплому телу матери — так надежнее…
Однажды утром, когда стая лущила большие стручки на высоком дереве и створки с шелестом сыпались на землю, внезапно раздался громкий-прегромкий звук, не похожий на все, что малышка слышала прежде. Что-то обожгло руку, мать вздрогнула, напряглась, как в судороге, потом обмякла и сорвалась вниз. Пролетела немного… зацепилась хвостом… но хвост не удержал ее… Ударяясь о ветки, обе упали на землю.
Нет стр 159–162
ные о зоологическом импорте США, — что-то вдруг зашуршало в кустах на берегу реки, я прибег к испытанному трюку, изобразил предсмертный писк стиснутой зубами хищника водяной крысы, и тотчас из кустов появилась норка, посмотрела, прислушалась, подбежала ближе и села в каких-нибудь трех метрах, пытливо глядя на меня. До чего хорош был этот искусный охотник и рыболов! Я сразу простил ему, что вокруг Малого острова почти совсем перевелись раки. Норка заменила своего родича — в норе на Каменном острове, под камнем у самой воды прежде жила выдра.
Нежное чувство, которое я в свое время испытывал к Лене, возродилось с удесятеренной силой, когда я стал приемным отцом Отто Уттермана. Мы называли его еще Виа. А впрочем, вернее писать Виа!!! Потому что громкость крика этого зверя под стать его размерам — вместе с плоским, как у бобра, хвостом гигантская выдра достигает в длину двух метров. «Виа!!!» — кричал мой питомец, как только в животе освобождалось немного места. Кто считает росомаху главным обжорой среди куньих, тот не видел гигантскую выдру во время трапезы, то есть в 5.30, 5.47, 6.03, 6.19, 6.34, 6.51 и так далее до самого вечера, с небольшими перерывами.
Правда, когда мы заполучили Виа, он только лопать и был горазд. Тельце — совсем тощее, зато несоразмерно крупная голова позволяла догадываться, что будет лихой едок. К счастью, он попал к нам, когда мы гостили у Мактэрка. В заливе с широкими — в полтора метра — круглыми листьями гигантской кувшинки Victoria regia (как видите, в этом краю все огромно — здесь живут самый большой грызун, муравьед, выдра, змея и т. д.) можно было увидеть лодку с двумя индейцами. А там, где плавали белые цветки величиной с детскую голову, по воде иногда разбегались круги, как от удара веслом. Совершенно верно, это лениво взмахивала хвостом самая большая в мире пресноводная рыба арапаима. Она теперь охраняется законом, индейцам строго-настрого запретили ее убивать, но я до сих пор не возьму в толк, как они ухитрялись в мутной воде распознавать несколько меньшую араванну. Как бы то ни было, с тетивы срывалась 170-сантиметровая стрела — и вот уже Виа, сама в три раза меньше рыбины, получает солидную порцию.
В реке около наших базовых лагерей араванны не водились, самые крупные рыбы достигали всего тридцати-сорока сантиметров, и крикливый обжора то и дело вынуждал нас выполнять роль рыболовов. Вот когда пригодилось охотничье ружье, взятое нами главным образом для того, чтобы все видели, что мы вооружены. Приметишь идущий мимо большого камня косячок — стреляй в этот камень ниже уровня воды и подбирай пять-шесть оглушенных рыб. Пока пасть Виа была занята, отдыхали ваши уши, оглушенные его голосом.
Бели бы не Франсиско и Хуан, у нас и минуты не осталось бы на съемки. Они братья, бразильцы с доброй примесью индейской крови, и чего не знает Франсиско о рыбной ловле в местных реках, можно записать на почтовой марке и забыть. Чуть больше года назад поселился он с женой и двумя сынишками в хижине у водопада, а уже Гак здорово изучил, где и когда ловить рыбу, что мы были готовы считать его родичем Посейдона. То прямо руками хватает рыбу на перекате, а то, вооружившись луком и стрелой, крадется вдоль реки. Появился косяк — в девяноста случаях из ста стрела, выпущенная с восьми-десяти метров, проткнув насквозь рыбу величиной с сельдь, прижимает ее к песчаному дну. В жизни не видел более меткого рыболова — и за все время в Гайане я не встречал более душевного, приветливого человека.
Пасть Виа была вместительна, как мусоропровод, и мало-помалу зверек набирал вес. Интересно, что поначалу вода его не манила, пришлось нам приучать выдру к водной среде. Впрочем, несколько дней оказалось достаточно, чтобы Виа стал завзятым пловцом. Вечером мы старались удерживать его от водной эквилибристики, а так как гигантская выдра в отличие от других выдр дневное животное и ночью спит, это было не очень трудно — к счастью для нас, ведь Виа предпочитал спать в гамаке у меня или у Дени. Гамак, на мой взгляд, непревзойденное ложе для сна. Важнейшим изобретением Старого Света, которое позволило человеку работать намного эффективнее, считается колесо. Изобретение Нового Света — гамак, который позволяет гораздо лучше отдыхать, — нисколько не хуже; еще не известно, что важнее в наш век стрессов. Так вот, стоило нам лечь и погасить керосиновую лампу, как дружное стрекотание насекомых перебивал знакомый голос, это Виа давал знать, кого из нас двоих он будет ночью выталкивать из гамака. Положит голову вам на плечо и засыпает. Псы часто видят сны, и наш «водяной пес», как называют этих животных в Гайане, не был исключением. Хочешь не хочешь, дели с ним его переживания! И без специальной подготовки в толковании снов было очевидно, что в мозговых извилинах Виа мелькали картины стремительной погони за рыбой. Длинный веслообразный хвост хлестал нас, перепончатые лапы работали, будто винт. Постепенно мы с этим свыклись и были даже рады живой грелке — ночью здесь удивительно холодно.
Как это бывало у меня прежде с лисами, росомахами и многими другими млекопитающими, телесный контакт сделал Виа поразительно ручным. Может быть, мои попытки «говорить» с ним на языке его вида обеспечили мне особую привязанность Виа, хотя больше всех с ним возился Дени. Я ведь часами просиживал в укрытиях, бродил по лесу с камерой или рекордером, а то и вовсе уезжал в Джорджтаун, чтобы отправить домой экспонированную пленку. Начинаю собираться в путь — Виа волнуется и ходит за мной по пятам, пока я не сяду в ожидающий на краю саванны джип. Это страшное, рокочущее существо он ненавидел и предпочитал держаться от него подальше.
