А главный предмет моих тревог, Бранку и Бруно, ничего не подозревая, знай себе хозяйничали в саду Джефа Ломаса позади магазина, столь хорошо известного большинству местных вакеро (так здесь называют ковбоев). Кроме тканей, консервов, зеркал, пил, спиннингов, шляп, радиоприемников и прочих товаров первой необходимости, для кентавров экватора, дни которых проходят под знойным солнцем пыльных ранчо, здесь есть ПИВО. Джеф не лишен чувства юмора, и он рассказал мне, как один томимый жаждой вакеро, не успев управиться с десятой банкой, вдруг стукнул ею о стойку и отупело воззрился на дверь за спиной хозяина. Там, в нарядной рамке из гардин, возник… тапир! Зверь смотрел прямо на клиента, и тот мог бы поклясться, что он крутит хоботом, совсем как живой. Вакеро протер глаза, поглядел еще раз — слава богу, немыслимое видение пропало! Бруно — это он вошел в лавку через заднюю дверь — вежливо посторонился, чтобы и Бранку мог взглянуть на новый для них уголок окружающего мира. И когда наш пастух, облегченно вздохнув, допил свое пиво, его глазам снова предстал тапир. Да какой — белый, нет, даже РОЗОВЫЙ! Загорелый вакеро слегка побледнел и вытаращил глаза. Некоторое время взгляд его переходил с небывалого монстра на банку и обратно, наконец, надолго зарекшись пить пиво, он поспешно проковылял к своей верной лошадке и ускакал домой.

Дождливый сезон продолжался. Он пришел на смену засухе, которая держится очень долго — семь, а то и восемь месяцев — в Рупунунийской саванне. Окружающие степь горные массивы притягивают влажный воздух, охлаждают его и забирают почти все осадки, пока не наступает перенасыщение, после чего избыток влаги могучими потоками выливается на жаждущую, истрескавшуюся почву.

Дождь оказывает сильнейшее воздействие на растительный и животный мир. Цапли и другие пернатые рыболовы собираются в огромном количестве и строят гнезда. Я занимался съемками в разных районах, сражаясь с вездесущей сыростью, и без конца откладывал решение проблемы тапиров. Но наступил момент, когда больше нельзя было откладывать. И дело было не только в тапирах, но и в моих ногах. Если ты день-деньской шлепаешь по грязи и воде, ранки, причиненные насекомыми, не хотят заживать. Сначала была поражена одна ступня, за ней — другая, началось сильное воспаление, и я почувствовал, что надо лечиться, иначе дело может дойти до ампутации. Для диабетиков лечение ран на ногах особенно затруднительно. Чтобы спасти свои конечности, я должен был срочно возвращаться в Швецию.

В последний день я связался с одним другом в Джорджтауне, попросил его выправить экспортную лицензию для тапиров и проследить за их отправкой на самолете через Атлантику. Дело в том, что я решил подарить тапиров зоопарку Кольморден. Обычно разрешение на вывоз животных давал — или не давал — директор Джорджтаунского зоопарка мистер Ханиф, и, казалось бы, уж теперь он шутя заполучит желанного альбиноса. Не тут-то было! Мой друг сразу обратился в более высокую инстанцию, а именно к министру сельского хозяйства, и получил лицензию. Так что на этот раз у мистера Ханифа ничего не вышло; кстати, еще до конца года его за какую-то провинность освободили от директорской должности.

Бранку и Бруно теперь живется хорошо, даже великолепно. Прошлогоднее жаркое лето, наверно, было идеальным для Бруно. Что до альбиноса Бранку, то его всегда лучше оберегать от солнца; правда, у нас оно не палит так нещадно, как в Джорджтауне. Тапирам пошел уже пятый год, и оба вполне довольны своей «саванной» с большим прудом, где они могут поплескаться. Сомневаюсь, чтобы они вспоминали Рупунуни или наш «рай» у подножия гор Кануку. А вот меня они хорошо помнят. Стоит мне приехать к ним в гости и посвистеть — контактный сигнал крупнейшего сухопутного млекопитающего Южной Америки звучит почти как писк, — и тапиры, посвистывая в ответ, трусят на звук: слабое зрение не позволяет им разглядеть меня издали. Мне доставляет удовольствие повозиться с этими увальнями. Морда Бранку выражает полное счастье, в той мере, в какой она вообще способна что-либо выражать, особенно когда я мою шампунем его белую тушу. У моих бывших питомцев есть все необходимое. Или почти все. Они достигли половозрелости, и хотя никто не рассказывал Бруно и Бранку про аиста, про цветы и пчелок, пора уже им стать отцами. Когда я в последний раз ездил за океан, в Венесуэле мне пообещали, что в скором времени к нам из Каракасского зоопарка, возможно, отправится прекрасная дама из рода тапиров. А то и две дамы…

Виа, по слухам, переживает любовную драму. Из осведомленных кругов сообщают, что он влюбился в собаку мистера Шинглера! Надеюсь, однако, что Амур исправит свою ошибку. Ибо все тот же Каракасский зоопарк обещал мне почти наверно снабдить Виа надлежащей невестой, обаятельнейшей выдрой. Тогда у сказки будет совсем счастливый конец.

Бывает, под вечер моя маленькая дочурка взбирается ко мне на колени и молча обнимает… Отцовское сердце пронизывает теплая волиа, и мне вспоминаются все те существа, «просто животные», которым я заменял в общении сородичей. Чем они были для меня? Тоже заменой, эрзацем объекта нежности, которую мы стремимся излить на ближних, на родных? Трудный вопрос… Пожалуй, отчасти это так, но для меня они отнюдь не «просто животные». В каждом случае я видел перед собой индивида со своим внутренним миром, нередко таким сокровенным, что одним холодным анализом в нем не разберешься, не распознаешь и не поименуешь его связей. Чтобы полностью осознать или хотя бы отчасти понять их ситуацию, надо научиться воспринимать внешний мир так, как они его воспринимают. Когда узнаешь животное близко, по-настоящему узнаешь, совсем другими глазами смотришь на всех представителей вида — ведь речь идет о сотнях, тысячах, иногда миллионах индивидов, — да только нам, людям, очень уж трудно это уразуметь. Я порой испытываю острое, до боли, сочувствие, чуть не отождествляю себя с теми нашими сожителями по планете, которые для большинства моих сородичей «просто животные». Поживите вместе с таким индивидом, как Виа, и вам нетрудно будет представить себе агонию гигантской выдры, пронзенной насквозь зазубренной стрелой. Я ощущаю боль, комок под ложечкой, ужас перед неотвратимым, перед тем, что медленно гасит жизненный светильник этого существа, чувствую невыразимые муки, когда сотни пирай расчленяют еще живого зверя, всего несколько минут назад полного жизни. Постичь вот так, хотя бы однажды, душу «бездушного существа», наверно, было бы полезно всякому, кто бездумно, безрассудно распоряжается жизнью животных — индивидов в единственном и множественном числе.