Так что же означает слово «ручной»? Да всего-навсего то, что животное не боится человека.
Как я уже говорил, точка зрения охотника обусловила наше традиционное представление о типичных реакциях «дикого» зверя, но чаще всего эти реакции отнюдь не совпадают с естественным поведением, не искаженным внешними факторами.
«Ручные» животные, то есть выкормленные человеком, помогают науке получить чрезвычайно важные данные. Кстати, сейчас, когда пишутся эти строки, в Шварцвальде, в ФРГ, исследователь Эрик Зимен работает с ручными волками.
Словом, я считаю вполне корректным с научной точки зрения показывать на «ручных» животных то, что происходит в природе, но чего иначе не запечатлеешь.
Мне скажут, что это сильно упрощает съемки. Когда как! Вопреки распространенному суждению, иногда с фильмами, где участвуют «ручные» животные, куда больше работы, чем с дикими артистами, если звери, как это бывало в бесхитростных фильмах нашего детства, не резвятся среди посуды, мебели и прочего человеческого реквизита, а «играют» самих себя, демонстрируют настоящий образ жизни вида в свойственной ему среде. Думается, у меня есть право это утверждать, ведь я уже девятнадцать лет снимаю как ручных, так и диких животных. Конечно, токование глухарей и тетеревов, игры скалистых петушков, семейная жизнь алого ибиса, мир гоацина крупным планом, сумеречное существование гуахаро, которое можно отобразить только инфракрасной съемкой, — все это требует немалых усилий, и все-таки больше всего меня привлекает «невозможное», то, чего не увидишь и не снимешь без ручных животных, на что уходит уйма физического и умственного труда. И ВРЕМЕНИ.
Вспоминаю, как в Суринаме миссионер Дин Форд рассказывал мне про единственный случай, когда ему довелось увидеть ягуара в девственном лесу, где Форд ежегодно совершает «рискованные» экспедиции.
— Идем мы по реке на лодке и вдруг видим — на берегу, у самой воды лежит большой ягуар. Остановились. Лежит… Потом встал и не спеша побрел в заросли. Представляешь, сколько отличных кадров ты мог бы снять! Конечно, мог бы. Но что именно? Как ягуар лежит, встает, уходит. И только. А с ручным ягуаром можно подробно проследить то, что несравненно интереснее: как этот зверь берет след и находит добычу, как сочетает работу зрения, слуха, обоняния с изысканнейшими движениями, выполняя специальную роль, отведенную ему в природе. В таких вот случаях ручное животное — более надежный объект для того, кому кинокамера нужна как источник знаний. К сожалению, многие понимают съемку природы как трудный спорт, марафонское испытание силы духа, умения переносить лишения и трудности. В некоторых случаях это необходимо — знаю по собственному опыту, — но трудные условия работы сами по себе еще не залог лучшего результата или большей научной достоверности.
Пожалуй, дело тут вот в чем: когда фотоохота только входила в моду, многие смотрели на нее как на пустую забаву. Естественно, что первые фотографы, которые серьезно занялись съемками природы, при каждом удобном случае подчеркивали, что речь идет о тяжелом труде для настоящих мужчин. А затем, само собой, сделали следующий шаг, стали требовать, чтобы фотограф непременно снимал природу ценой упомянутых лишений. Конечно, снимать, как ягуар лежит, встает, уходит, гораздо легче на ручном звере. Если вы не ставите себе более высоких целей, какие ставит тот, кого волнуют проявления жизни, обычно недоступные человеческому глазу. А они волнуют всякого разумного оператора, если им не движут сугубо материальные или практические соображения.
Вот как я смотрю на съемку животных.
… Работа над «Дикими дебрями» потихоньку продвигалась, являя собой смесь невезения и удач, которая образует увлекательный, но иррациональный фон таких съемок. Госпожа Фортуна не скупилась на улыбки, но финансировать мою затею становилось все труднее. Для частного лица снимать полнометражный фильм — дорогое удовольствие, а ведь еще никогда в Швеции цветной кинофильм не обходился так дешево, как этот. Минули намеченные мной три года, я начал четвертый сезон, и тут меня постигла серьезная беда. Мы бродили вечером по лесу в поисках гнезда сыча-воробья, и мой товарищ неожиданно отпустил еловую ветку так, что она с силой хлестнула меня по левому глазу. Роговица над зрачком была повреждена; пока я добрался до врача, она успела воспалиться, и хотя я дважды ложился в больницу, зрение так и не восстановилось полностью. В то лето все мои тайники пустовали, я не мог всерьез заниматься съемками, отменил часть гастролей, да и того, что осталось, было достаточно, чтобы раненый глаз заболел еще сильнее. Урожай с моих короткометражных фильмов был почти полностью собран, я побывал с ними едва ли не во всех уголках страны. Понятно, мне было нелегко в одиночку кормить жену с двумя детьми и одновременно осуществлять свой кинозамысел. За что я только не брался — писал статьи о природе и животных, делал учебные фильмы и диафильмы, преподавал в школах биологию, химию, математику, географию, даже черчение! К редактированию фильма, конечно, следовало бы привлечь опытного монтажера, однако я вынужден был обходиться своими силами. Нет худа без добра: финансовые соображения в первую очередь, но и интерес к делу побудили меня освоить монтаж и все тонкости озвучивания, чему я теперь только рад. Зачем зависеть от других в производстве своих фильмов, лучше все делать самому, вплоть до показа готовой продукции по телевидению. Я продержался еще одно лето и завершил съемку материала для полнометражного фильма. А когда закончил червовой монтаж — удар: вдруг оказалось, что ни одна кинокомпания больше не заинтересована в фильмах о природе! Рывок насыщен и перенасыщен, дело перестало быть прибыльным.
Пять лет труда, прерванные занятия в университете, измотанный организм, тяжкое материальное положение… Мечта о полнометражном фильме обратилась кошмаром.
Нашелся у меня в кино друг, который верил в мой фильм и думал не только о прибыли. Речь идет о Кенне Фанте, он как раз стал исполняющим обязанности директора «Свенск фильминдюстри». Как я уже говорил, он просматривал мою продукцию, а работая над «Нильсом Хольгерссоном», и сам познал, что значит снимать животных. Кенне горячо убеждал правление «Свенск фильминдюстри» заняться моей лентой, но не встретил отклика. От проката ждут прежде всего дохода, а тут надо приносить жертвы на алтарь культуры… На мое счастье, как раз тогда шла организация Шведского киноинститута, и на сцену выступили новые факторы, можно было рассчитывать на премию, а значит, и на компенсацию из средств института, если лента окажется убыточной. Упирая на эти обстоятельства, Кенне в конце концов уговорил правление участвовать в производстве картины и выпустить ее на экран. Спасибо тебе еще и еще раз, Кенне, за помощь и веру в мой фильм!
Летом я еще поснимал, потом сел заново редактировать ленту, ведь ее надо было перевести на 35-миллиметровую основу. Никогда не забуду тот вечер, когда я в единственном числе просматривал свой фильм в огромном кинотеатре на две тысячи мест с великолепным звуковым оборудованием. Все получилось именно так, как было мной задумано. Я был счастлив — после шести лет упорного труда мечта стала явью.
Закончена работа, и на душе такое чувство, словно рухнула стена на моем пути. Когда снова пришла весна, было даже как-то странно, что не надо приступать к очередным съемкам на природе. Я начал подумывать о том, чтобы сделать новый фильм на родине моей матери, в Вестерботтене. А может быть, забраться еще дальше на север? Все решил один телефонный звонок из Норрботтена…
