Подобно тому как я тренировал свое тело, выполняя все более сложные эквилибристические номера, так и съемки стали для меня самоцелью. С первых шагов мной владело желание создать что-нибудь такое, что доставляло бы мне радость, запечатлеть то, что меня увлекало.
Но за кинопленку надо платить, и я быстро убедился, что для съемки всех привлекающих меня сюжетов понадобится куда больше денег, чем я могу заработать в народных парках. В это время я познакомился с чрезвычайно деятельным и находчивым молодым человеком по имени Алекс Свенссон. Он сотрудничал в газете «Фленс дагблад», которая потом, увы, приказала долго жить, и приехал на Каменный остров, чтобы сделать репортаж о моих лисах и совах.
— Пусть газета организует показ твоих фильмов в кинотеатре, — заявил он. — Я уверен, найдется много желающих увидеть на экране сёрмландскую природу. Продадим сотню-другую билетов, будут тебе деньги на пленку.
Сказано — сделано. Кинозал был набит битком, пришлось устроить повторный сеанс, потом еще один… В общем мы семь раз собирали полный зал; такой успех был для нас неожиданностью. Тут и другие газеты подключились. В Катринехольме и в Норр-чёпинге — тоже полные залы, и в конце концов не проходило дня, чтобы я не выезжал куда-нибудь со своими фильмами по договоренности с той или иной газетой. У меня появилось гораздо больше денег на то, чтобы осуществить очередную мечту. А задумал я полнометражный документальный фильм, где звуковое сопровождение, как и в ленте «Так проходит день», должна была составить симфония самой шведской природы. Мне хотелось поведать о типичном уголке, сочетающем черты юга и севера Швеции, с упором на район Нос, но также с фрагментами из других подходящих мест.
Я рассчитывал собрать материал на полуторачасовую ленту за три года; на самом деле ушло шесть лет, и ведь нельзя сказать, чтобы я занимался фильмом «в свободные часы». Дело оказалось таким трудоемким, что я еле-еле довел его до конца. Сезон начинался в середине апреля, когда токуют тетерев и глухарь, дальше напряжение возрастало вплоть до июля, постепенно спадая к сентябрю. Пора эта насыщена событиями, а мне хотелось все втиснуть в свой фильм, и я почти не спал. Первые утренние минуты посвящались звукозаписи, а как только позволяло освещение, я брался за кинокамеру. И к июлю, когда буйное клокотание жизни в лесах и полях начинает стихать, я каждый год от бессонных ночей был словно выжатая тряпка — жертва своего рода стресса, вызванного старанием рассказать о мире, не знающем стрессов!
В каких только местах не устраивал я свои тайники в эти годы! Изучая семейную жизнь филина, однажды провел трое суток подряд в шалаше площадью в один квадратный метр; сидел и парился на солнцепеке в мазонитовом ящике на скальной полке около гнезда сапсана; наблюдал в упор, как трудятся тетеревятники, перепелятники, канюки, осоеды, чеглоки, кормя своих отпрысков; соблюдая мертвую тишину, проводил дни и ночи возле гнезд болотной совы и дуплистых стволов, служащих обителью для длиннохвостой неясыти, сыча-воробья и мохноногого сыча. Наблюдал через видоискатель полные хлопот будни множества обремененных потомством больших и малых граждан «диких дебрей» — от лесной завирушки, снегиря и трехпалого дятла до журавля и краснозобой гагары. Когда снимаешь таких редких и пугливых птиц, как филин, сапсан или журавль, ничего не стоит спугнуть их с гнезда; неосторожные фотографы погубили не один выводок. Я же с радостью могу доложить, что мои дикие артисты, несмотря на пристальное наблюдение, не только благополучно выкармливали птенцов, но и гнездились на следующий год на том же месте — лучшее свидетельство того, что я им не мешал.
За эти шесть лет я смог прослушать все части природной симфонии, внимательно изучил плавно сменяющие друг друга звуковые картины весны, лета и остальных времен года, с отдельными темами ночи, утра, дня и вечера. Для того, кто умеет слушать, каждый фрагмент — описание ситуаций, которые иногда можно наблюдать воочию, но чаще всего угадываешь или представляешь себе, исходя из прежнего опыта. Ты учишься распознавать доходящие до тебя звуки, и часы ожидания в тайнике не выматывают душу, как думают многие, а наполняют ее предвкушением.
Верно передать в готовой картине звуковой фон стало для меня непременным и весьма непростым требованием. Подчас на звукозапись уходило больше времени, чем на съемку. Зато сколько удовольствия я получал! Никакая музыка на свете не сравнится с концертом северной природы, строгие закономерности которого не исключают, однако, вариации и импровизации. Тут не бывает фальшивых нот, плохих исполнителей, дисгармонии. Похоже, теперь мы начинаем понимать то, что я давным-давно открыл для себя: насколько нужно человеку это сверкающее созвездие звуков как фон для его деятельности. Оно составляло неотъемлемую часть мира первобытных людей, и достоин великого сожаления тот, чья душа уже не отзывается на эти звуки, кто живет в искусственной изоляции, в отрыве от природы, которая породила и человека, и всех прочих животных.
Многие тайны «диких дебрей» может подсмотреть кинокамера — многие, но не все. Так, для нее остается сокровенным ночной мир. Лунного света довольно для нашего глаза, но еще не создана достаточно чувствительная пленка, чтобы работать при таком освещении. Мой фильм должен был преимущественно повествовать о совах, об этом говорит и его рабочее название «Совиная гора, совиный лес». Для эпизодов в ночном лесу, где охотится сова, где бродит барсук и другие четвероногие, я использовал выкормленных мной ручных животных; так поступает большинство операторов у нас и за рубежом. Но как же так, спросите вы, — человек, который настолько придирчив, что не жалеет времени на специальные звукозаписи, только бы верно передать шорох листьев осины или березы, дробь дождевых капель о поверхность различных тропических растений, и вдруг со спокойной совестью снимает ручных животных! Отвечаю: на мой взгляд, я не грешу против документальности, пока остаюсь верным биологическому прообразу и знаю свой предмет, особенно если этот способ позволяет представить действие или поведение, которого иными средствами не отобразишь. Например, без моих ручных филинов, привычных к вспышкам яркого света, не удалось бы не только снять, но и просто описать никем не наблюдавшиеся ранее особенности поведения этой птицы при устройстве гнезда. К сожалению, в Швеции использование ручных животных для съемок стало притчей во языцех, поэтому стоит остановиться подробнее на этом вопросе.
Понятие «ручной» отождествляют с понятиями «неверный», «искаженный», «научно некорректный», противопоставляя его «дикому» поведению. Но реакции животного в свойственной ему среде, как я уже говорил, зависят прежде всего от ситуации и генетически запрограммированных инстинктивных функций, идет ли речь о дикой или о «ручной» особи. Конечно, если животное долго живет в искусственных условиях, не получая надлежащих стимулов, особенности видового поведения могут сгладиться, даже вовсе вытесниться и исчезнуть. Скажем, в животном-охотнике — об этом я тоже говорил — необходимо с самого начала развивать охотничий инстинкт. Столь же важны «традиционные» звуки, которые позволяют совам и многим другим птицам, а также млекопитающим выполнять свои социальные и сексуальные функции. Издаваемые родителями сигналы тревоги учат птенца, каких животных надо остерегаться. Правда, в некоторых случаях механически происходит инстинктивная реакция, скажем, на хищных птиц (желтый глаз, характерный абрис крыла вызывают тревогу у большинства нехищных птиц) или на змей — к ним даже человек инстинктивно относится почти с такой же опаской, как и шимпанзе, лиса или канюк.
В том-то и закавыка: животное, которому его сородичи многократными сигналами внушили, что человек опасен, очень трудно, а то и невозможно приручить. А выключишь это внушение — животное быстро привыкает не бояться человека. Как другие нервные реакции усугубляются мощными стимулами и приглушаются слабыми, так от степени опасности зависит готовность издавать сигналы тревоги. Если вести себя спокойно и шаг за шагом, очень осторожно приближаться к дикому животному или группе животных, вас воспримут как безопасное существо. Я убеждался в этом много раз. На одном токовище тетерева ясно видели меня в нескольких метрах и не пугались; наблюдая краснозобую гагару, я позволял себе двигаться в трех-четырех метрах от гнезда, и птицы никак не реагировали. Самые примечательные, широко известные примеры такого приглушения традиционных реакций — работа Джорджа Шаллера с дикими тиграми и потрясающий контакт, который Джейн ван Лавик-Гудолл установила с не менее дикими шимпанзе. Примерно такую же программу отологических экспериментов выполнила Дайан Фоссей, завоевав полное доверие горилл.
