Карл любил и умел читать лекции, спокойный, почти равнодушный, он вместе с тем умудрялся излагать так, что… честно говоря слушать это было тяжело.

- Не нравится? А что ты хотела, солнце мое? Чтобы как в сказке красиво и просто? Так не бывает, - Карл остановился и, повернувшись спиной ко мне, продолжил.

- А дальше происходит следующее, ты берешь и переворачиваешь с трудом выстроенный мир с ног на голову. Полюса меняются. И если следовать формальной логике, принципам чести и законам инквизиции, он должен сам себя уничтожить. А это вступает в противоречие с инстинктом выживания, и в результате очередная ломка сознания. В теории подобные эксперименты ведут к полному разрушению личности или серьезному психозу. Вспомни Сержа - вот тебе наглядный пример того, что могло получиться.

Не могло. Нельзя их сравнивать. И разговор этот лишен смысла, если попросить Карла замолчать, он замолчит. Но тогда отчего я сижу и слушаю, внимательно, опасаясь упустить какую-нибудь мелкую, но чрезвычайно важную деталь.

- И в довершение всех неприятностей, Рубеусу приходится общаться со мной. С одной стороны - болезненно и унизительно зависеть от того, кого ненавидишь, с другой - весьма полезно в плане общего развития. Стимул, причем очень хороший стимул. И можешь мне поверить, без этой ненависти ему пришлось бы гораздо сложнее. В конечном итоге он адаптируется, подходящее занятие плюс возможность оправдать свое существование приносимой людям пользой. Равновесие. Только вот это равновесие вновь нарушается твоим возвращением.

- Предлагаешь извиниться?

Былая обида накрыла с головой. Да, я мешаю. Я уже и забыла, насколько я всем мешаю. Скорей бы разговор закончился и назад, к технозверю, к хлорированной воде, вибрирующим стенам, запахам и звукам, которые проникают сквозь сон. Я там нужна.

- Предлагаю успокоиться и заглянуть чуть дальше собственных обид. Попытайся проанализировать все, что я тут сказал. Или полагаешь, что ради собственного удовольствия битый час распинаюсь? Да, ты нарушила равновесие, ты не вписываешься в выстроенный им мир, который он охраняет весьма тщательно, поскольку знает, как хреново, когда этот мир рушится. Мика - такая же устоявшаяся часть мира, как Хельмсдорф, граница, обязанности, долг и прочая хренотень, за которую он цепляется и будет цепляться до последнего. Переломить или переделать не надейся, потому что еще одной ломки психика просто не выдержит.

- И что мне делать?

- Приспосабливаться. Терпеть. Учить.

- Чему?

Вопрос риторический, я не смогу, я не сумею, я сама сломаюсь, немного уже осталось. Мой мир тоже рухнул, и до сих пор больно оттого, что я помню его, и горы, и пещеры, и свободное падение, и надежные крылья ветра, и недостижимое теперь ощущение свободы.

- Всему, Коннован, - Карл присел на корточки перед диваном и приподнял пальцами подбородок. Глаза в глаза. А раньше я бы на такое не решилась. - Пойми же, он не знает, что с тобой делать. И с собой тоже. Разум говорит одно, эмоции другое, и никаких четких правил, инструкций. Этот опыт слишком индивидуален, чтобы передать кому-то. Ты не друг, не родственник, не соратник или коллега, но и не враг. Ты не вписываешься ни в одну из привычных категорий.

- Зато Мика вписывается.

- Вписывается, - согласился Карл. - Прекрасно вписывается. Опять же возвращаемся к пребыванию в ордене инквизиторов. При всех тех ограничениях, которые налагает Церковь, к некоторым слабостям человеческим она относится снисходительно. Брак - запрещен, на случайные связи посмотрят сквозь пальцы, лишь бы связи эти не мешали основной работе. Постепенно вырабатывается стереотип поведения - деньги-товар, услуги-товар, причем в подавляющем большинстве случаев инициатором сделки выступает женщина.

- Это мерзко.

- Это жизнь, милая моя. Обыкновенная человеческая жизнь. Мика проявила инициативу, предложив именно те отношения, к которым он привык. Правда, забыл одну мелочь: здесь уехать некуда, и деньгами расплатиться не выйдет. Он пропустил момент, когда можно было безболезненно отделаться от Мики. Когда появилась ты, Мика перестала быть просто женщиной, с которой он спит. Она перешла в категорию соратников, и выставить ее из замка означало предать. А к счастью или несчастью, на предательство он не способен.

- Не способен.

С этим нельзя было согласиться, но от согласия легче не стало, я просто в очередной раз убедилась, что мне здесь не место.

- Похоже, ты так ничего и не поняла. А может, я не умею объяснять? Некоторые вещи безумно сложно объяснить, - Карл сел на ковер и, положив руки на колени, продолжил. - Давай разбираться дальше. Ты закрылась, ты приняла ситуацию, не пытаясь ее изменить.

- А что мне нужно было делать? Что?!

- Выслушать, дать шанс, не замыкаться в себе. Одна выходка с самоубийством чего стоит, ты хотя бы подумала, как ему потом жить?

- Так же как раньше.

- Ты сердишься, а значит ты не прав… точнее, не права. Ты решила, что больно только тебе, отказав в той же способности испытывать эмоции ему. На причиняемую боль две реакции - ответить или уйти. Ответить он не может. Поэтому сто против одного, что найдет причину держаться от тебя подальше, что-нибудь выспаренно-благородное и донельзя глупое. Например, что не в праве силой удерживать тебя. Максимум, на что его хватит, это принесенные официальным тоном извинения, поэтому, милая моя, в данном случае решение за тобой. Сделаешь шаг навстречу, будет еще одна попытка. Оттолкнешь, тогда… вероятнее всего на этом история и закончится. Только если хватит смелости рискнуть, помни, что постелью жизнь не ограничивается, а вне ее просто не будет. Никогда не бывает, а в вашем случае… честно говоря, если тебе хватит терпения и готовности принимать его таким как есть, не пытаясь изменить, то рискни, почему бы и нет. Он парень неплохой.

Рискнуть. Принять не только Рубеуса, но и Мику, жить под вечным прицелом, постоянно подозревая… я не смогу. Меня не хватит. Я вспоминаю сегодняшнее утро, ощущение грязи, беспомощности и обиды, от которой я до сих пор не могу избавиться. Испытать еще раз? И не один раз? Только потому, что Мика друг и соратник, а я - временное затруднение?

Я не хочу. Я слишком устала, чтобы бороться.

- Помнишь, я тебя предупреждал, Коннован? Любовь - опасная игрушка. Но надеюсь, у тебя хватит духу сказать «до свиданья»?

Хватит. Хотя видит Бог, лучше бы я ушла тайком…

Фома

По небу перламутровыми реками растекались облака, а солнце замерло совсем низко, того и гляди упадет на почерневшую крышу дальнего дома. Трава блестит росой, мягким ковром пружинит под ногами, на заборе лениво жмурится рыжий кот. Неохота умирать, пусть бы еще день или два… Или до осени. Это ж не так и долго, всего-то два месяца осталось, а умирать под беспокойный шелест дождя было бы легче.

Страха нет, может, оттого, что Фома никак не поверит в реальность происходящего. Облака расползаются, выпуская на волю небо. Сине-лиловое, предрассветное, будто шелком вытканное, хочется замереть и смотреть, запоминая каждый стежок.

- Ты иди, иди, чего остановился, - Михель, подгоняя, пихнул в спину длинной рогатиной, будто медведя. Хотя с медведем они б помягче были, живой как-никак, божья тварь. А Фома - просто тварь, души у него нету. Но какое им дело до того? Он же никого не трогал, просто жил, как умел.

Забор поломали, хоть и старый, но все одно жалко, а окна в доме заколочены. Когда только успели? Вся деревня тут собралась, толпятся, перешептываются, однако же не смеют переступить незримую линию. Злые взгляды, злые слова. Что он им сделал такого, чтобы убивать?

Старуха сама дверь открыла и, точно ненароком коснувшись плеча, прошептала:

- Зла не держи. По закону тебя судить надобно.

Фома хотел было спросить, кто будет судить, и по какому закону вот так просто можно взять и осудить человека. А потом вспомнил, что для них он не человек, и смолчал.

- Ты это… внутрь иди.