- К стене, - привычно скомандовал конвоир. С дверью он возился дольше, но, наконец, открылась и она.

- Вперед. Медленно. Резких движений не делать, при попытке побега или нападения стреляю.

- Спасибо, что предупредил, - разговаривать было неудобно, разбитые губы хоть и не болели, но и не слушались. Конвоир ничего не ответил. Плевать. И на предупреждение тоже.

После камеры эта комната казалась почти роскошной: ковер на полу, мебель и даже окно, пусть и за решеткой, но через прутья видно темно-синее небо.

- Вы бы его хоть помыли, что ли? - Человек брезгливо поморщился, он странным образом соответствовал этой комнате, точно являясь живым ее продолжением, невзрачно-серый, в мятом костюме, единственным ярким пятном - ослепительно-белая рубашка. Сросшиеся над переносицей брови, квадратный подбородок и мягкие, оплывающие щеки. От человека пахло раздражением и усталостью.

- Вон туда стул поставьте, не хватало, чтоб он мне ковер испачкал, - хозяин комнаты выбрался из-за стола, росту он оказался небольшого, но при этом умудрялся смотреть на Вальрика сверху вниз, не пытаясь даже маскировать свое презрение вежливостью.

- И в крови… что ж вы вечно спешите-то…

- Прошу прощения, камрад Олаф, но задержанный оказал сопротивление, - в голосе конвоира послышались извиняющиеся нотки. Надо же, а он боится этого толстяка.

- Ну тогда ладно, тогда прощаю… буйный, значит. Пристегните и свободны.

Олаф подошел в плотную и заглянул в глаза Вальрику. Неприятный у него взгляд, хочется отвернуться, лишь бы не глядеть в эти серовато-голубые холодные глаза, но отворачиваться Вальрик не стал, он не боится, ни толстяка, ни конвоиров… к Дьяволу всех вместе с Империей.

- Но…

- Ты что, думаешь, я с каким-то мальчишкой не управлюсь? Пристегни и свободен, если что - позову.

Чужое раздражение полоснуло по нервам, в камере Вальрик успел отвыкнуть от чужих эмоций, интересно, сколько он там провел?

- Два месяца, дорогой мой, два месяца… полагаю, достаточно, чтобы в голове прояснилось?

Олаф дружелюбно улыбнулся, только Вальрик довольно ясно видел, что стоит за этим дружелюбием. А пристегнули его хорошо, ноги к ножкам стула, руки к спинке, сидеть было неудобно, ну да вряд ли кого-нибудь здесь интересуют его удобства. Конвой вышел, а Олоф не торопился начать беседу, рассматривал Вальрика с пристальным вниманием и мурлыкал под нос песенку. Вальрик ждал, на всякий случай попробовал вытащить руку из стального кольца. Черта с два, плотно сидит.

- И не пытайся, - посоветовал Олаф, - ребята свое дело хорошо знают. Крепко они тебя отделали. Болит?

- Нет.

- Плохо. Боль, она, видишь ли, думать помогает… оценивать ситуацию, вот когда не болит, кажется, будто море по колено… а так и утонуть недолго. Значит, не боишься?

- Боюсь, - соврал Вальрик, просто так, для поддержания беседы, Олаф усмехнулся и, подняв пальцами подбородок, заглянул в глаза.

- Врешь. Я вижу, когда люди врут. И страх вижу. Иногда сидит тут весь из себя смелый, ругается, грозится отомстить, а в глаза заглянешь и ясно сразу - боится. Ох, чувствую, сложно с тобой будет… ну да мы как-нибудь управимся.

Управляться Вальрик не хотел. Убивать - да. Может быть даже этого толстяка с неприятным взглядом, конечно, пока тот лично Вальрику ничего плохого не сделал, но и хорошего ожидать не приходится.

- Ну, рассказывай что ли?

Олаф поставил свой стул напротив, сидел он вроде бы и близко, а дотянуться не дотянешься, наручники в Империи хорошие. И клетки тоже.

Уроды. Вальрик проглотил злость вместе с густой тягучей слюной и спокойно - во всяком случае ему хотелось думать, что спокойно - произнес.

- О чем рассказывать?

- О себе, для начала. Как зовут, откуда родом… родители кто. Родился когда…

- Зовут Вальриком, родом из Южного княжества, правда, его кажется уже не существует, но это же детали?

В крови забурлило хмельное веселье. Рассказывать? Он расскажет, он столько всего готов рассказать, что им здесь тошно станет, причем всем.

- Родители? Отец князем был, мать не помню, но говорили, будто рабыня. Родился я…давно. Лет этак сто шестьдесят получается, даже больше…

- Молодо выглядишь, - заметил Олаф, он сидел на стуле, подперев подбородок кулаком, и слушал.

- Так и я не старый, просто получилось так, вышли в одно время, а пришли в другое.

- И где ж это вы так долго ходили?

- В Проклятых землях, - честно ответил Вальрик, было смешно, ведь правду говорит, но никто в эту правду не поверит. Олаф только хмыкнул:

- Шутки шутишь? Это хорошо, когда у человека чувство юмора есть…с такими дело иметь приятнее.

Олаф, поднявшись, принялся расстегивать пуговицы пиджака, спокойно, неторопливо, даже как-то устало, точно снимать пиджак ему до жути не хотелось, но вот выхода другого не было. Пиджак он повесил на спинку стула, аккуратно расправив плечики, закатал рукава рубашки и положив руку Вальрику на плечо, дружелюбно сказал:

- Только, сдается мне, ты не понимаешь, во что влип.

- А ты объясни, - попросил Вальрик.

Очнулся он в камере, лампа, хоть и оставалась неподвижной, но отчего-то плавно покачивалась перед глазами. Хорошо хоть боли не ощущает… очень хорошо… замечательно… но смеяться все-таки не стоило - стошнило темными кровяными сгустками. Ну ублюдки… ничего, он рассчитается, со всеми рассчитает. А камера другая… наверное, для того, чтобы ходить недалеко было.

И зуб, который шатался выбили. Блевать кровью неприятно, а желание убивать разрослось… когда-нибудь ему повезет, обязательно повезет. До крана с водой пришлось добираться ползком.

Фома

Тесно, темно и душно. Горячий воздух обнимает тело, не позволяя теплому комку боли покинуть легкие. Кажется, что стоит сделать вдох, и он умрет. И глаза открывать страшно, но Фома все равно открыл. Потемневшие от времени балки, рыжие шляпки проржавевших гвоздей, колючий мех душной шубой окутывает тело. Где он? Дома. А как попал сюда? Не понятно, в памяти пустота, пробиться сквозь которую не удавалось, да и Фома не очень-то старался.

На боку, там, где нож был, розовый шрам, похожий на присосавшуюся к коже гусеницу, Фома чуть надавил - не больно, рубец плотный, гладкий на ощупь, точно полированный. И встать получилось, в теле слабость, как после долгого сна, но и только, а что сразу боль в легких почудилась, так сейчас вроде как исчезла. За окном день, солнце заливает комнату ярким светом, приятно ступать по нагретым половицам, которые чуть слышно поскрипывают, принимая вес тела. Свет бы еще не такой яркий… пыль мошкарой пляшет в воздухе, от запаха свежего хлеба просыпается чувство голода. Как хорошо, что он жив.

Хлопнула входная дверь, и к старым запахам добавились новые - тягучий аромат черемухи, раздражающий - собачьей шерсти и тонкий, едва различимый, но смутно знакомый. Фома постарался запомнить этот запах, удивляясь, отчего раньше не обращал внимания на то, сколько вокруг запахов, с ними мир полнее, ярче…

- Очнулся? - Ярви остановилась на пороге. Не плачет, но смотрит так… как на чужого. И радости в глазах нет, скорее страх. Она боится? Но кого? А Клык ворчит, не зло, предупреждающе. Хотя пес и раньше Фому недолюбливал.

- Утро доброе, - Фома улыбнулся. Сейчас она улыбнется в ответ, и станет ругать, за то, что напугал… а она молчала, только рука вцепилась в собачий загривок, то ли придерживает, чтоб не бросился, то ли, наоборот, боится без защиты остаться. И Фома растерялся, наверное, от растерянности и задал совсем не тот вопрос, который хотел:

- А кто коров назад пригнал?

- Михель.

- Небось, снова сказал, что толку от меня никакого?

Она покачала головой, а Клык снова оскалился. Да что же тут такого произошло?

- Ты ведь не убьешь меня, правда? - тихо спросила Ярви, отступая к двери. - Не убивай, пожалуйста…

За окном темнота, Ярви спит, нервно вздрагивая во сне. Тени смягчают черты лица, гладят волосы, скользят по губам, спускаются по шее, чтобы клубком темноты свернуться меж ключиц. А ему только и остается, что смотреть и завидовать теням, которые не понимают, сколь много им дано.