Да я почти счастлива, но… сложно поверить, что все это правда. Сколько война длится? Без малого полтора века, и пусть я участвую в ней недавно, но уже успела привыкнуть, втянуться, поверить в то, что другой жизни просто не бывает.

Следом пришла другая мысль. Если наступит мир, то что делать мне? Завод остановят, или перепрофилируют, или сделают еще что-нибудь, чтобы оправдать существование этого зарывшегося под землю монстра, но будет ли на новом предприятии место для меня? И хочу ли я оставаться там?

Не хочу. Не из усталости, просто… тяжело в замкнутом пространстве. А кому я нужна вне его? Глупые мысли и несвоевременные, радоваться надо. Но все-таки неужели правда?

Музыка чуть приглушила шепот, отчего-то все стеснялись говорить громко, будто обсуждаемая проблема относилась к разряду неприличных. Душно здесь, запахов чересчур много, а искривленное зеркалами пространство вызывает головокружение, и обстановка кажется не столько роскошной, сколько вычурной. Карл куда-то пропал… и Рубеус.

Интересно, если я тихонько уйду, заметит ли кто-нибудь мое отсутствие? Вряд ли. А в комнате спокойнее, случайно или нет, но мне досталась имена та комната, в которой жила здесь раньше. Правда, всего на два дня, но ощущение было, словно я домой вернулась.

Иллюзия. Сколько можно жить иллюзиями?

На балкон я попала случайно, открыла очередную замаскированную под зеркало дверь и оказалась на крошечном каменном пятачке, приросшем к массивному телу башни. Кованая решетка изящным барьером ограждала от пропасти, на вид прочная, во всяком случае, мой вес выдержит… туфли бы еще снять, ноги совсем затекли.

Красиво. Ожерелье звезд на темном бархате, золотой медальон луны и колючий серебряный пух редкого снега. Даже летом здесь снег…

- Замерзнешь.

Я не слышала, как он подошел, и как дверь открылась, Хельмсдорф не оскорбит хозяина пошлым скрипом или скрежетом. А на балкончике стало тесно.

- Почему вы все любите высоту? - Поинтересовался Рубеус. Вниз он смотрел без страха, но видно, что созерцание бесконечной пустоты, окаймленной скалами, ему не доставляло удовольствия.

- Красиво.

- А не страшно?

- Нет.

Разве может быть страшно, когда есть Ветер? Анке не позволит разбиться, да и остальные тоже…

- Пойдем, - Рубеус протянул руку. Прикоснуться страшно, гораздо страшнее, чем сидеть на краю пропасти. Прикосновение нарушит хрупкое равновесие… перемирие.

А дальше что? Не знаю. Но все равно страшно. Снежинка на ладони превращается в каплю воды, а Северный ветер сыплет в пропасть новые и новые горсти серебра.

- Черт, ты же сейчас упадешь, - Рубеус подхватил меня на руки прежде, чем я успела возразить. Нельзя же так… так близко, ближе чем возможно. Надо сказать, чтобы отпустил, он послушает, он. Нежно касается губами уха и говорит:

- К дьяволу гостей.

В его глазах пляшут бесы и страх исчезает. К дьяволу, весь мир к дьяволу, лишь бы вот так, рядом, в его руках…

Бесшумные двери, пустые коридоры. Хельмсдорф по-прежнему заботился о хозяине, и мне перепала часть этой заботы. Хорошо. Мне не было так хорошо… и снова страх, давний, полузабытый и не правильный. Я пытаюсь прогнать, я выталкиваю его прочь из себя, а он возвращается.

Шкура-ковер, запах лаванды - кажется, духи разлила. Мне хорошо. Мне плохо, я боюсь того, что должно произойти, но я сильнее своего страха…

- Твои волосы пахнут инеем…

- Что?

- Ничего, - шепчет он, и от этого шепота по коже разлетаются горячие искры. Мне хорошо и вместе с тем страшно, потому что тело, глупое-глупое тело ищет в прикосновениях намеки на былую боль. Разумом я все понимаю, но…

- Тише, - слово-якорь, слово-успокоение на секунду отгоняет страх. - Не бойся.

Не боюсь. Почти не боюсь. Скользкий шелк платья доверчиво льнет к его рукам, а я чувствую эти прикосновения даже через ткань и окончательно цепенею.

Дышать не могу.

- Ну же, посмотри, это же я.

Я вижу. Я знаю. Я ничего не могу поделать с собой.

Кажется, я плачу.

- Черт. Конни, солнце, ну перестань… ну хочешь, я уйду?

- Нет. Не хочу. Не уходи, пожалуйста.

Теперь мне совсем плохо, искры на коже погасли, а липкий страх, смешанный со стыдом, остался. Он засел в душе рыболовным крючком, и мешал, напоминая про тот… случай. Если Рубеус уйдет, то… случится беда. Какая? Не знаю. Я вообще не в состоянии сейчас думать, только и могу, что слезы по лицу размазывать да повторять:

- Пожалуйста, не уходи… пожалуйста.

- Не уйду, - серьезно обещает он. - Расскажи мне.

- О чем?

- Обо всем.

Нет. Только не ему и… вообще никому. Слишком стыдно, слишком много грязи и того, о чем хотелось бы забыть, а не получается.

- Не доверяешь?

Доверяю. Больше чем кому бы то ни было. Но я снова запуталась в мыслях и эмоциях.

- Я слышал, как ты звала, я хотел придти…

- Тогда почему не пришел? Почему? Знаешь, как мне было…

Прикусываю губу, чтобы не наговорить лишнего, сильно, до крови, но лучше так, чем поссориться из-за прошлого, изменить которое невозможно. Я не хочу ссориться с Рубеусом, я хочу, чтобы он обнимал меня, вот так, как сейчас, и чтобы снова было спокойно и надежно, чтобы искры по коже и… а вместо этого говорю какие-то глупости.

Сумасшедшая.

Но на вопрос он не ответил. Отстранился, и выражение лица изменилось. Чужое и холодное… Сейчас он похож на Карла, и вообще на всех остальных.

- Прости, пожалуйста, я не… не это собиралась сказать. Я… мне…

Слова, фразы и мысли запутались в один огромный бесовский клубок, и я не представляла, как справится с ним, да и с собой тоже.

- Да нет, все правильно. - Рубеус аккуратно отнял мои ладони от пиджака. Вежливый жест, но совершенно неуместный.

- Это ты меня прости, Конни. И… оденься, а то дрожишь вся, нехорошо будет, если простудишься.

Он поцеловал меня в щеку - еще один вежливый жест - и ушел.

Скотина! Сволочь! Сукин сын!

Ну и пусть убирается, я как-нибудь справлюсь. Переживу. Сама виновата, нечего было подставляться. Любви мне захотелось… романтики… счастья. Вот оно, мое счастье, полное, такое, что и ни вдохнуть, ни выдохнуть от боли.

И плакать тоже не могу.

Ненавижу!

Платье это дурацкое ненавижу… туфли… жемчуг… ожерелье похоже на ошейник и так же душит. Пытаюсь расстегнуть, но треклятый замок выскальзывает из дрожащих пальцев, и, в конце концов, просто что есть сил дергаю нить. Подарок Карла жемчужным дождем рассыпается по комнате. Пускай.

Себя тоже ненавижу. За дурацкие иллюзии, за то, что не могу жить как другие, как та же Мика, которая просто плюнула бы на все и воспользовалась ситуацией в собственных интересах.

Следующая мысль обожгла хуже пощечины. Конечно, Мика… он сейчас пошел к Мике, и…

И все-таки плакать я могу, хотя легче от этого не становится.

Рубеус.

Твои волосы пахнут ладаном…

Какой к дьяволу, ладан, ее волосы пахли инеем. Легкий аромат мороза, серебра и радостной звенящей пустоты. Такого запаха не существовало, Рубеус сам придумал его, потому что не знал, как это описать.

И сама она сама как иней. Узоры по стеклу, хрупкое совершенство, к которому боязно прикоснуться, потому что растает, убежит сквозь пальцы холодной водой. А прикоснуться хотелось. И к волосам, и к белой-белой, словно свежевыпавший снег, коже.

Шелк скользит под ладонями, дразнит, испытывая терпение…

Ее лицо совсем близко, и Рубеус, не удержавшись, провел пальцами по губам. Еще немного, и он сойдет с ума. И будет совершенно счастлив при этом.

А потом он увидел ее страх и сперва даже не понял, чего или кого она боится. Длинные пепельные ресницы нервно подрагивали, и взгляд затравленный, как у зверя, который попал в ловушку и понимает, что никогда из нее не выберется.

Страх Коннован был оскорбителен, а слезы причиняли почти физическую боль, возникло трусливое желание сбежать, оставив ее наедине со своими проблемами, но это было бы неправильно. А как правильно, он не знал.