Сестра Даша, которую я чуть не отравил нагаром шерсти, в восемнадцать лет стала коммунисткой, несколько лет пастушила, а нынче работает в совхозе «Нижнеколымский» заведующей парткабинетом и заканчивает партийную школу. Ганя — о нем вы знаете подробно! — поэт и кандидат филологических наук — работает в секторе северной филологии в Якутском институте. Коля — художник. Вторая сестра Валя утонула в шестнадцать лет. Наш отец до нашей матери двух жен похоронил и женился в третий раз после сорока лет. Нашей маме было двадцать. Отец скончался в 1952 году от болезни, а мать жива — она с 1911 года рождения. Живет всю жизнь в Андрюшкино.
Интересная деталь: до шестнадцати лет я умел по-русски только материться, а моя дочь Окся в совершенстве владеет не только русским языком, но и английским. Мечтает стать преподавательницей английского языка… (И стала! Окся Семеновна Курилова — преподаватель английского языка в Черской школе — М. Л.)
Вот, Михаил Леонидович, кое-какие подробности из моей жизни. Калейдоскоп впечатлений, воспоминаний1!.. Если о чем не написал, то о том мы с вами договорили!..
Снова о ней! Никак не могу выйти из любовного шока, хотя кой какие сдвиги есть. Но Г. Ш. атакует меня снова: говорит, что любит только меня, но хочет сохранить свою семью, поэтому говорит, чтобы мы продолжили отношения тайно… Пересиливая себя, показал ей кукиш!..
Мне, человеку мнительному, соперничество с мужем не годится. А об Г. Ш. я узнаю все новые и новые подробности, которых я не знал до сих пор, и которые не украшают женщину. И от этих подробностей мое отвращение к ней усиливается и я очень сожалею, что был ослеплен любовью и всего этого не видел…
Хватит о ней! Надо поработать. Третий роман окончить нужно, иначе я не найду себе спокойствия. Пока печатается повесть ("Увидимся в тундре" — М. Л.) нужно успеть подготовить подстрочник романа. А это большой труд. Каждая книга трилогии -20-30 печатных листов на юкагирском языке, в русском варианте дожимаю до 22–23 листов…
Михаил Леонидович! Очень прошу, не скрывайте от меня ничего, напишите все, что вы знали о моей татарке. Пишите смело и не жалейте меня, каждая новая подробность о ней, ускоряет мой переход от любви к отвращению. Окажите услугу, напишите, и тем самым вы спасете меня.
Я, например, узнал: моя Г. Ш. прилетела из командировки в Черский инкогнито и, пожив у любовника на Зеленом Мысу два дня, «прилетела» к мужу. Измученная, усталая… Бедный муж крутился над нею как юла, стараясь создать покой больной женушке! Здорово?!
И со мною она пыталась вытворять подобные трюки, но вовремя сдержалась, почувствовала, что у меня острый нюх. Я даже по-татарски за два месяца выучился говорить. И, когда она в разговоре с мужем по телефону (Г. Ш. жила тогда у Курилова- М. Л.) сказала "мин синэ яраттзм" — рано или поздно я к тебе вернусь!" — я тут же разоблачил ее. Но она свела все в шутку…
А, что касается Г. Ш., сообщаю: за "посягательство на чужую семью", выговор положили мне в карман!..
У меня просьба: я пишу черными чернилами «Радуга». В Якутске их нет, заказывал у одното друга в Москве, но ни ответа, ни привета. А чернил осталось полфлакона. Устройте мне два флакона черных чернил и я ими напишу новеллы и пришлю вам.
Это письмо пишу на машинке, хотя письма писать на машинке я не любитель. Но, так экономятся чернила, да и вы лучше разберетесь что к чему!
Спасибо за обещание невесты! Но вряд ли севастопольские моряки оставят для меня хоть какую-нибудь мариманку…
Жду ответного письма. «Невесту» можете вложить в конверт. Посмотрю, соответствую ли я ей!
Ваш заполярный товарищ Семен — юкагирский Самсон."
"17 мая 1977 года.
Не надо на меня обижаться, Михаил Леонидович, за задержку с ответом. Сообщаю вам, вы просто спасли меня. Два флакона чернил стоят гроши, а для меня они равны одному роману! Искреннее спасибо!.. Другие мои товарищи такую услугу считают мелочью, а крупную придумать не могут!..
Насчет очерка обо мне. Мною занимался только Наум Мар, но это было лишь маленькой статьей, то, что вышло из-под его пера. И при том, тех сведений, что есть у вас, у него не было…
Сейчас страдаю над романом. Сопромат — в полном смысле этого слова! Мысль ворочается со скрипом. Но все же это лучше, чем быстрое скольжение мысли по поверхности. Для трамплина приходится в сороковой раз читать-перечитывать Бальзака… А тут еще отвлекает "сердечный роман"… Несмотря ни на что, переживаю до сих пор… Она скоро уезжает совсем на материк. Скорей бы! Думаю, мне будет легче, но и ужасно страшно — ведь больше я ее не увижу никогда!
Между прочим, свой психологический шантаж продолжает. Звонит. по телефону и клянется в любви! Просит свидания…
Я ее начал жалеть и написал в обком партии письмо с просьбой о смягчении наказания. Не должны так строго наказывать женщину из-за любви к юкагирскому писателю!
Думаю, в партии ее восстановят…
В Черском тишина. Гусей запретили стрелять и я это считаю своей победой. (С экологической статьей Семен Курилов выступил в газете «Правда». Я читал эту. статью, но в каком номере она была опубликована, не помню — М. Л.)
Редактор "Колымской правды" переживает большое «горе» — премию Союза журналистов СССР. Ведь награда обязывает! А ему уже за пятьдесят… Почему слава находит людей в старости?! Я бы славу достойным воздал в двадцать пять лет, чтобы у них хватило времени выбиться в гении. Думаю, и мне в пятьдесят воздадут по заслугам. Что ж, подожду, осталось уже немного…
Ваш юкагир С. Курилов."
"14 июня 1977 годя.
… Никак не привьгкну писать письма друзьям на машинке!.. Вы уж постарайтесь разобраться в моем почерке. Дело в том, что когда письмо другу я пишу рукою, получается естественней и идет от сердца. Будто не буквы я вывожу, а отсылаю кардиограмму своего сердца.
Дорогой Михаил Леонидович! Благодарен вам за письма и за длительные разговоры на Колыме, и мне не хочется терять нашей дружбы. Очевидно-я буду вас просить об этом! — вы станете моим переводчиком. Буду посылать подстрочники. Судя по всему — разрешите покритиковать! — у вас есть арсенал литературного таланта, который вы тратите на разбор, обзор великих и средних краев, людей, событий. А если вам взяться за личное, увиденное, сдобренное личными переживаниями, стать историком сегодняшнего дня! Написать произведение, в котором нашли бы свое место и древние Марки Твены и современные Цицероны. С вашими задатками и возможностями вы бы смогли создать Большое Огниво в современной литературе. Джек Лондон, если б не побывал на Аляске, остался бы незамеченным. Не помогли бы ему великие аристократы Америки, не помогли бы вашингтонские небоскребы… А я, почему-то, не люблю стиль Джека Лондона…
Максим Горький, если бы создавал такие вещи как Бальзак, далеко бы не продвинулся в литературе! Но его революционная страсть усиливает его художественную натуру! Вот почему я думаю, что вам — а не пошел бы ты, Пешков в люди! — необходимо на несколько лет оторваться от севастопольских берегов и уйти на Север как Джек Лондон. Уверен, вы сделаете хорошие книги! Об этом говорит наша наблюдательность, литературная въедливость, краски Севера — залог вашей второй литературной жизни.
Таким образом, готовьте рюкзак и осенью, поцеловав супругу, на зиму отправляйтесь на Север. И не обязательно на Колыму. Ведь Колыма, это только начальная граница Крайнего Севера.
Вот мое предложение, вот о чем я думаю, читая вашу книгу…
Я только что возвратился из Москвы. Находился там с 27 мая по 8 июня. Зачем я там находился? Подробности прочитайте' в газете "Литературная Россия" за 3 июня.
Познакомился с неплохой девушкой. 16-го она защищает кандидатскую. Без пяти минут кандидат педагогических наук. Занимается преподаванием русского языка в нерусских школах. Имеет дочь четырнадцати лет. Влюбилась в меня. Ну, если не в меня, то просто в мое имя, может быть. Поэтому я чувствую себя на высоте. Но верить уже никому не могу и не хочу, слишком дорого приходится платить за чувства…
