— До единой копеечки!.. Ну я побежала, кажется, начинается регистрация билетов на Москву, — и пожала Гаранину руку, сильнее, чем это обычно делается.

И понял Гаранин, что, когда Она прилетит назад, готова к встрече с ним. И он, хоть и не особенно охотно, удовлетворит её физические потребности.

Сергей Гаранин исповедовал простую истину, выработанную для него зэковской мудростью: каждую тварь, на член пяль, Бог услышит — хорошую пошлёт!

Гаранин послал вдогонку воздушный поцелуй и подумал:

" Значит, зверя всё-таки, добывают! Значит, и мы добудем. А попадаются только олухи, вот такие, как муж этой золотоносной жилы! Закон тайги! Закон тундры!"

Гаранин вышел на свежий воздух. Хмыкнул, передразнивая диктора: "В Черском минус 41" Где эти градусы? В своём осеннем драповом пальто и в кепочке Гаранин не ощутил мороза, к которому подготовился так легкомысленно. Тишь, какая редко бывает в Крыму, зависла над арктическим посёлком, и дымы, не качаясь, медленно поднимались в вышину сумеречного неба.

Гаранин с минуту постоял на крыльце, вернулся в здание аэропорта, получил чемодан, хотел было идти, но глаз задержался на стеклянной кабине-аквариуме — диспетчерская. За стеклом сидела довольно миловидная женщина. Подошёл. Нагнулся, заглядывая в окошечко.

— Далеко ли до посёлка Зелёный Мыс, красавица З.И. Щеглова?

Фамилию и инициалы Сергей узнал из бумажного трафаретика, приклеенного над кабиной-аквариумом.

З.И. Щеглова ответила:

— От аэропорта автобус на Зелёный Мыс отходит каждый час. Ваш только что ушёл, так что придётся часик подождать.

— Время, которое у нас есть, это деньги, которых у нас нет, — пошутил Гаранин и улыбнулся. — Надо — подождём час, два, три! Время меня не лимитирует. А у вас, красавица, измученный вид. Много работы?

З.И. Щеглова внимательно посмотрела на Гаранина — Сергей Гаранин — сама внимательность и предупредительность! — и ответила устало:

— Хуже нет, когда отменяются рейсы, приходится задерживаться. Если вы торопитесь, то на Зелёный Мыс можно уехать от магазина.

— А до магазина далеко?

— Пешим ходом — пятнадцать минут.

— Годится, красавица! А как у вас с личным временем?

— А зачем вам моё личное время? — в голосе З.И.Щегловой появилась заинтересованность, — начиналась извечная игра взрослых людей.

— Встретиться бы хотел. Никого у меня нет, а вы мне сразу понравились, — простодушно ответил Гаранин. — Я вам позвоню, когда устроюсь на работу. Можно?

З.И.Щеглова внимательно всмотрелась в Гаранина — шутит?! — но тот был серьёзен, и неприкрытое "понравились вы мне" подкупало.

— Не надо нам встречаться, — ответила Щеглова, — зачем нам встречаться?

— Господи — зачем! Сообщу как устроился. Один я на всём белом свете…Как вас зовут Зэ И?

— Зина. Не надо звонить!

Но Гаранин будто не слышал последних слов, наклонился над телефоном, делая вид, что не может разглядеть последнюю цифру.

— Фу ты, рисуют маленькими значками, ослепнуть можно, пока прочтёшь. Семёрка в конце или девятка?

Сергей Гаранин хитрил, уловка была выверена годами: если Зина захочет с ним встретиться, сама назовёт последнюю цифру.

— Та тройка там! — засмеялась З.И. Щеглова. — Вы близорукий?

— Скорее — дальнозоркий, — зыркнул еврейским глазом Гаранин, — ну я побежал! Днями звякну!..

— Уши, уши отморозите! — крикнула ему вдогонку Зина. — Я вам шапку-ушанку дам лётную! Потом вернёте, когда сможете!

Он на секунду остановился, махнул рукой, дескать "живы будем — не помрём!" и выскочил на мороз…

До автобусной остановки «Магазин» всего каких-то метров триста, — а не пятьсот, как говорила Зина! Но Гаранин ещё ста не прошёл, как почувствовал, что мороз прошивает кожу ботинок, а лоб, щёки, уши стало жечь с какой-то свирепой неотвратимостью. Он прибавил шаг, побежал, перчаткой прикрывая лицо, но это мало помогало. Пробежал ещё с сотню метров и стало легче. Ногам и рукам по-прежнему было морозно, а уши, щёки, лоб, вроде бы, отпустило.

Автобусную остановку он увидел издалека, заметил и людей, ожидавших автобуса, но на всех были шубы, валенки и мохнатые шапки, заиндевевшие от дыхания.

Его заметили. Ахнули:

— Да у вас уши и щёки белые!

— Обморозился человек! Трите его снегом!

— Не надо снегом, надо шерстью!..

Какой-то мужчина сорвал с себя росомашью шапку, подбежал к Гаранину и стал растирать его жестким мехом щёки, лоб, уши…Было больно и стыдно…

Подошёл автобус и Гаранина первым втолкнули в него, — настоящее знакомство с Арктикой состоялось…

Голова работала чётко, но сердце делало какие-то бешеные толчки. Максим Кучаев подсунул руку под мохнатый свитер, — подарок оленеводов Андрюшкино! — и потихоньку массировал грудь, успокаивая взбунтовавшийся кровяной насос.

Его движения не ускользнули от Сени Курилова. Он сощурил миндалевидные глазки так, что зрачков вообще видно не стало, проследил за движением кучаевской руки.

— Сердце, Максим?

— Оно, Сеня. Мотор барахлить начал. Как говорит мой знакомый шоферюга Серёга Гаранин: карбюратор не сосает, маховик земля кидает!

Курилов рассудительно, отделяя слово от слова, произнёс, но не укоризненно, а как бы констатируя факты:

— Во-первых, коллега, не надо работать по ночам! Во-вторых, когда полыхает северное сияние, шторы закрывать надобно! В-третьих…

— Математик! — усмехнулся Кучаев.

— В-третьих, не надо было нам пить по последней.

— Это ты, Сёма, в точку попал!

— И давно сердечко твоё барахлить начало?

— Вроде, недавно. Пройдёт. Всё с жизнью проходит.

— Это ты точно, Максим, подметил. Пораскинув мозгами, прошуршав извилинами, я тоже пришёл к такому выводу.

Не знал ещё тогда Максим Кучаев, что сердце его давно подаёт сигналы перед трансмуральным инфарктом. Что надобно бы задуматья над этим, в общем-то не феноменальном явлением.

Но как это!?. Пересмотреть привычную жизнь? Ограничить себя в желаниях?.. Конечно, рюмку и сигарету можно и по боку…Но пока колотится сердце, пока гром не грянет, ни от чего не хочется отказываться. Хочется исследовать шарик, на котором живёшь! Хочется писать очерки, рассказы, повести, просидев до утра за письменным столом…Хочется поправить выбившийся локон одинокой женщине, глаза которой печально высверливают полярную ночь… Но до инфаркта! А после нескольких, да операции на сердце, начнётся совсем другая жизнь: потребности те же, возможности… от характера!

— Семён!

— А?

— Живы будем — не помрём!

— Это точно. А сердце, — Семён улыбнулся, — препаскуднейшая штука! И у меня оно дрожит, как хвостик у брехливого щенка.

— У тебя!? — удивился Кучаев. — Физиомордия у тебя, как говорят на Руси великой, кровь с молоком!

Действительно, моложавое лицо юкагирского писателя дышало свежестью, несмотря на ночное бдение, молодостью и озорством. Коварные морщинки, сводящие физиономию на нет, ещё даже не подобрались к широкому лбу! Ещё не сработана белая краска, которая окрасит его смоляные волосы!

— Однако, у нас говорят: кровь со снегом! Но прошли годы, Максимушка, и прошлая жизнь вцепились в загривок голодной волчицей, того и гляди разорвёт!

— Да ты же младше меня на целых четыре года! — не выдержал Кучаев. — Мальчишка, супротив меня!

— Я старше тебя, Максим, старше. В тундре можно смело считать год за пять! Вот и считай!

Семён достал из кармана валидол, одну таблетку протянул Кучаеву, другую — бросил в рот. Протянул рюмку.

— Пожуй и запей коньячком. Сейчас мал-по-малу полегчает. А завтра…Завтра будет паршиво, — отзовётся нам с тобою эта ночь.

После таблетки Максиму действительно полегчало. Во всяком случае, бешеные толчки в сердце несколько усмирились. Но всё равно, там, где-то в глубине груди, что-то поднывало. Но коньяк делал своё дело, успокаивал.

То же, наверное, чувствовал и Курилов. Повеселевшими глазками Семён посмотрел на Кучаева, улыбнулся.