Опять закачалась равнина. Я долго смотрел на оленей, и мне пришла в голову мысль: уже столько времени еду с девушкой, а имени её еще не знаю. Стало от этого неловко. Я сказал:

— Зовут меня Василием. Фамилия моя — Ледков.

— А я — Лида Попова.

Она замолкла, долго молчала и вдруг спросила:

— Слушай, Василий, а почему у тебя фамилия русская?.. И имя тоже?

— Как же это — русская?

— Да так.

— А вот и не так. Не русская.

— Какая же тогда?

— Ненецкая, — ответил я. — У меня ещё другая фамилия есть. Паханзеда.

— Па-хан-зеда?.. Почему так?

— Родовая она у меня.

— Родовая? — переспросила Лида. — Интересно!.. Расскажи, пожалуйста, как это получилось. То есть, почему не Паханзеда, а Ледков?

— Долго рассказывать.

— Это, наверно, очень интересно? А?

— Потом как-нибудь объясню. Сейчас ехать надо. Сама видишь, как олени летят. Трудно рассказывать, ничего толком не поймешь.

А она своё:

— Ну, пожалуйста, расскажи. Трудно, что ли? Дорога не уйдет.

Я остановил оленей, выбрал сухой бугорок, сел по-своему, скрестив ноги. Села и Лида.

— Рассказывай.

Я смотрел на неё, и мне казалось, что большие еёе глаза втягивают меня — тону, растворяюсь в них.

— И как же ты стал Ледковым?

— Было это давно… — начал я. — Наверно, не помнят этого и прадеды наши. Ты не смейся только. Я знаю, что это на сказку похоже. Но было. На самом деле было. Люди так сказывают, а я от отца слышал.

— Я не буду смеяться, — она улыбнулась, так и бегали ямочки на щеках.

Мне захотелось дотронуться до них, но я сказал себе: «Нельзя!»

— Взгляни вон туда, в сторону полуночи, — протянул я руку.

— Смотрю.

— Видишь остроголовую сопку?

Лида кивнула.

— Это — гора Крутая. Запомни: Крутая… Видна гора отсюда одна. А там, если подъехать, целая гряда сопок обнимает залив. На берегу залива стояло когда-то триста чумов моих предков. Место это называлось Паханзедами, что в переводе на русский значит — сопки у залива. По названию места соседние племена стали называть Пахензедами и людей, живущих здесь.

Мужчины ходили на охоту: в море — на нерпу и зайца, в тундру — на дикого оленя и песца. Дружно жили. Богатую добычу делили между собой поровну. Росли семьи, людей на стойбище прибавлялось.

Паханзеды были сильными, рослыми. Время бежало, и много раз слышали сопки весёлые и шумные свадьбы. Золотое было время…

Но с некоторых пор в стойбище стало твориться что-то непонятное: людей стало умирать намного больше, чем рождалось. Начались болезни, стали появляться уроды без суставов в руках и ногах, пошли хромые, слабоумные. Это встревожило Паханзедов. И однажды, с прилетом первых лебедей, собрались на лужайке все мужчины и женщины.

— Гольца, семги, нельмы и омуля полны наши реки, — говорили они, — в море много безрогого хора — морского зверя, тундра тесна от птицы, дикого оленя и песца. Но что случилось с людьми? Было у нас больше тысячи чумов, но уже половина их упала вместе с теми, кто под землю ушел. Если дальше так пойдет, не останется в живых и беспризорной собаки. Надо найти зло, надо спасти род Паханзедов.

И тогда-то поднялся рослый, с блеклыми, как осенняя трава, волосами старейшина и такую речь повел:

— Я десять раз по десять и ещё семь зим хожу по этой земле, но, как ваши глаза видят, кости мои ещё не съела плесень. А теперь пошли люди — от кашля задыхаются. Ткни такого пальцем — ноги протянет.

Старик помял жиденькую, но кудрявую бороду, окинул взглядом сидящих:

— Давно у меня сердце болит. И не от того, что я стар, пришло время под землю отправляться. Нет! Мне больно на наш паханзедский род смотреть. Хиреет он, вымирает. Какой нечистый дух напал на него?

Глаза у сидящих забегали, плечи упали, шеи вытянулись.

— Нет, не злой дух тут виноват, — продолжал старейшина. — В другом надо искать корни… Я пережил почти два поколения людей и кое-что видел. Рождение каждого нового человека — праздник для меня. Но всё-таки умирает людей всё больше и больше. Беда! А дети? Возьмите правнуков моих. У Микитки на ноге нет сустава. Хасавако родился без глаз, у Няданы голова набок… Здоровыми и ладными растут дети у Ядны и Ябтане. А они на другой земле разве живут? Я вот что скажу. Отец и мать у Микитки, Хасавако и Няданы — люди одной крови. Даже прабабушка у них одна: жила здесь красивая женщина Неркане. А Ядна и Ябтане — дети разных людей. У них кровь новая, и потому они здоровы. Так в чем же наша беда? Кровь наша стала одной. В ней всё зло. От неё идут болезни. Так и с оленями бывает, если долго не делаешь обмен хор и важенок со стадом другого стойбища.

Старик подумал и уже решительно сказал:

— И как бы ни была богата наша земля, ради спасения рода нам надо бросить её. Ищите, Паханзеды, новую кровь себе! Нельзя брать в жены девушку из своего рода. Чем дальше найдет себе жену юноша, тем выше поднимет свой род! И в семь раз лучше, если жена будет из другого племени и языка! А теперь думайте сами.

Я взглянул на синеглазую фольклористку, всю ушедшую, кажется, в дебри старины, и сказал:

— Вот так и покинул мой род сопки у залива. А место это до сих пор называют люди Паханзедами.

— Это здо-орово! — только и сказала Лида.

А я продолжал рассказ:

— По всей тундре разбрелся наш род. Те, кто ушли за Енисей, на Таймыр, Росляковыми стали; те, кто перевалил Уральские горы и поселился в низовьях Оби, сохранили фамилию в память о своей земле, а остальные откочевали в долину, что в глубине Большеземельской тундры. А долина или низина по-ненецки — «лед», маленькая — «ледко». С приходом в тундру русских появилось слово — Ледков.

— Ах, вот в чем дело!.. Лёд-то лёд, да не тот… — задумчиво и в то же время удивленно сказала Лида.

Я разогнул ноги, встал и сказал:

— Вот и весь рассказ. Ехать надо. Дорога ещё длинная.

Мы с Лидой долго мчались по августовской тундре. На краю земли, пропылав ярко, догорел закат. Первого августа просыпалась на небе первая звезда. Сейчас всё небо усыпано ими. Высоко, почти над головами, голубым огоньком мерцала Полярная звезда. Она всегда на одном месте. Вокруг неё ходит неустанно Большая Медведица.

— Созвездие это — часы ненцев, — сказал я Лиде. — Ковш рукояткой смотрит сейчас в сторону заката, на запад. Потом эта рукоятка медленно опустится и покажет полночь. К утру Большая Медведица поднимется справа от Полярной звезды, ковш опрокинется и покажет тремя звездами рукоятки на восход. Тогда-то и взметнется над тундрой рассвет, и звезды покинут небо.

Лида молчала. Она, наверно, устала сидеть целый день на танцующих нартах, да ей, привыкшей к домашнему уюту и теплу, видно, и спать хочется… А я люблю дороги тундры. Правда, я тоже бывал в больших и малых городах, мчался в поездах, летал на самолетах, качался в море на океанских лайнерах и рыбацких лодках — и всё-таки нет для меня на свете ничего прекраснее полета оленьих нарт. Я люблю спорить со встречными ветрами.

— Расскажи ещё что-нибудь.

— Что тебе, Лида, рассказать?.. А вообще везет мне в дорогах на Лид…

— Что-что? — заинтересовалась она. — Почему именно на Лид?

— Я люблю это имя. Многое у меня связано с ним.

— Что, если не секрет?

— Секретов нет. Была просто одна девушка. Не знаю, где она сейчас. Увидеть хочу её. Россия велика…

Олени, уставшие за день, шли шагом. Мы долго молчали. А я очень хотел слышать голос Лиды. В темноте от ощущения пустоты и безмолвия видел уродливые лица, дворцы в огнях и разную чушь.

Лида положила руку мне на плечо.

— Ты что замолк? Говори что-нибудь… У меня в ушах почему-то звенит, а в глазах…

— Кхы-ысь! — я стукнул хореем по спине крайнего пелея.

— У-ужас какой! — со вздохом сказала Лида.

— Не бойся, Лида. Миражи… Это бывает в тундре. Ночью.

— Ах так?! Я больше… Я никогда больше не поеду в тундру!

— Да ты что?

— В ушах звенит. Скачут огненные черти. Скаля зубы какое-то рожи!!. Вот! Вот они!.. Опять гримасничают!.. О у-у-жас!