Она немного помолчала, задумчиво оглядывая своих коллег.

– И вот еще что. Я перехожу в другую газету. Конечно, с практической точки зрения «Свенска моргонпостен» и «Миллениум» не конкуренты, но я не хочу знать о содержании следующего номера ничуть не больше, чем знаю сейчас. Буквально начиная с этой секунды вы будете все решать с Малин.

– А история с Лисбет Саландер, как нам быть с ней? – поинтересовался Хенри Кортес.

– Это вам придется решать с Микаэлем. Я кое-что знаю о Саландер, но в «Свенска моргонпостен» материал не попадет.

Эрика чувствовала себя так, словно сбросила с души камень.

– Это всё, – сказала она.

Сочтя свою миссию выполненной, Бергер встала и без дальнейших комментариев направилась к себе в кабинет.

Подавленные тем, что их судьба так неожиданно и резко изменилась за столь короткое время, сотрудники «Миллениума» сидели, погруженные в молчание.

Через час Малин Эрикссон постучала в дверь кабинета Эрики.

– Послушай-ка!

– Да? – спросила Эрика.

– Сотрудники хотят кое-что тебе сказать.

– Что именно?

– Выйди к нам сюда, в гостиную.

Эрика встала и подошла к двери. Коллеги накрыли стол – торт и кофе.

– Я решил, что мы еще успеем организовать тебе настоящий праздник, – сказал Кристер Мальм. – Но пока придется ограничиться кофе с тортом.

Впервые за этот день она улыбнулась.

Пятница, 8 апреля – суббота, 9 апреля

Александр Залаченко очнулся восемь часов назад.

Соня Мудиг и Маркус Эрландер посетили его к семи часам вечера. Он перенес довольно сложную и многочасовую операцию, во время которой ему починили скулу и зафиксировали ее титановыми штифтами. Его голова была перебинтована так основательно, что виднелся только левый глаз. Врач объяснил, что удар топора раздробил скулу, повредил лобную кость, а также отсек бо́льшую часть ткани с правой стороны лица и деформировал глазницу.

Сильная боль донимала Залаченко. И все-таки, несмотря на значительные дозы обезболивающих средств, он сохранял относительную ясность рассудка и мог разговаривать. Однако полицейским велели его не переутомлять.

– Добрый вечер, господин Залаченко, – поздоровалась Соня Мудиг.

Она представилась сама и представила своего коллегу.

– Меня зовут Карл Аксель Бодин, – сквозь сжатые зубы процедил Залаченко. Голос его казался спокойным.

– Я знаю, кто вы. Я прочитала ваше досье в архиве СЭПО.

Соня просто закинула удочку, хотя на самом деле они пока не получили от СЭПО ни единой бумажки о Залаченко.

– Все это дела давно минувших дней, – сказал Залаченко. – Теперь я Карл Аксель Бодин.

– Как вы себя чувствуете? – продолжила Мудиг. – Вы в состоянии говорить?

– Я хочу сообщить о преступлении. Моя дочь пыталась убить меня.

– Мы знаем об этом и со временем проведем расследование, – заверил Эрландер. – А сейчас нам надо поговорить о более важных вещах.

– Что может быть важнее, чем покушение на убийство?

– Мы рассчитываем получить от вас сведения о трех убийствах в Стокгольме и минимум трех убийствах в Нюкварне, а также об одном похищении.

– Я ничего об этом не знаю. Кого убили?

– Господин Бодин, у нас есть веские основания полагать, что в этих преступлениях виновен ваш компаньон – тридцатисемилетний Рональд Нидерман, – сказал Эрландер. – Этой ночью он убил еще и полицейского из Тролльхеттана.

Соня Мудиг удивилась, что Эрландер решил подыграть Залаченко и обратился к нему по фамилии Бодин. Залаченко слегка повернул голову, так, чтобы видеть Эрландера. Его голос теперь звучал менее агрессивно.

– Как это трагично… Я не в курсе дел Нидермана. Я никаких полицейских не убивал. Меня самого этой ночью чуть не убили.

– Рональд Нидерман объявлен в розыск. Какие у вас есть предположения на этот счет? Где он может скрываться?

– Я не знаю, в каких кругах он вращается. Я… – Залаченко на несколько секунд замолчал, и голос его стал почти задушевным. – Должен признаться, что, между нами говоря, временами Нидерман меня тревожил.

Эрландер подался ближе.

– Не могли бы вы выразиться поточнее?

– Мне кажется, он способен проявлять чрезвычайную агрессию. Честно сказать, я его боюсь.

– То есть вы чувствовали, что Нидерман может представлять для вас угрозу? – уточнил Эрландер.

– Именно так. Я немолод, и не могу себя защитить.

– Вы можете объяснить, какие отношения были у вас с Нидерманом?

– Я инвалид. – Залаченко показал на ногу. – Моя дочь пытается убить меня уже во второй раз. Много лет назад я нанял Нидермана в качестве помощника. Я решил, что он сможет меня защитить, но он, по сути дела, стал командовать мною и моей жизнью. Он появляется и исчезает, когда ему угодно, а я и слова сказать не могу.

– В чем заключается его помощь? – спросила Соня Мудиг. – Он делает то, с чем вы не можете справиться сами?

Залаченко окинул Соню Мудиг долгим взглядом, его единственный свободный от повязок глаз буквально просверлил ее.

– Насколько я поняла, десять лет назад ваша дочь швырнула зажигательную бомбу в вашу машину, – сказала Соня Мудиг. – Вы можете объяснить, что ее толкнуло на такой поступок?

– Спросите об этом у моей дочери. Она психически ущербна. – Его голос вновь зазвучал враждебно.

– Вы хотите сказать, что даже не представляете, по какой причине Лисбет Саландер набросилась на вас в тысяча девятьсот девяносто первом году?

– Моя дочь психически больна. Этот факт задокументирован.

Мудиг наклонила голову набок. Она отметила, что ее вопросы вызывают у Залаченко более агрессивную и враждебную реакцию. Эрландер тоже это заметил.

О’кей… Good сор, bad сор[10].

– Разве ее действия не связаны с тем эпизодом, – повысила голос Соня, – когда вы так жестоко избили ее мать, что она получила неизлечимые травмы головного мозга?

Залаченко невозмутимо взирал на Мудиг.

– Это беспочвенная трепотня. Ее мать занималась проституцией. И кто-нибудь из ее клиентов мог надрать ей задницу. А я просто случайно к ним заглянул.

Соня подняла брови.

– Значит, вы ни в чем не виноваты?

– Разумеется.

– Залаченко… Я хочу убедиться, правильно ли я вас поняла. Вы отрицаете, что избивали свою тогдашнюю подругу – Агнету Софию Саландер, мать Лисбет Саландер? Хотя этот эпизод послужил предметом обстоятельного и засекреченного расследования, проведенного Гуннаром Бьёрком – вашим тогдашним куратором из СЭПО?

– У меня нет никаких судимостей. Мне даже не предъявлялось никаких обвинений. Я не могу отвечать за то, что какой-то придурок из Службы безопасности оговорил меня в своих отчетах. Если бы меня в чем-нибудь подозревали, то, по крайней мере, вызывали бы на допросы.

От такой наглости Соня Мудиг просто потеряла дар речи. Казалось даже, что на лице Залаченко, скрытом повязкой, сквозила улыбка.

– Итак, я хотел бы сообщить о том, что моя дочь пыталась меня убить.

Мудиг вздохнула.

– Я, кажется, начинаю понимать, почему Лисбет Саландер так хотелось всадить вам топор в голову.

Эрландер кашлянул.

– Простите, господин Бодин, может, вернемся к тому, что вам известно о Рональде Нидермане?

Из коридора, в котором находилась палата Залаченко, Соня Мудиг позвонила инспектору Яну Бублански.

– Ничего, – сказала она.

– Ничего? – переспросил тот.

– Он передал в полицию заявление на Лисбет Саландер, обвинив ее в жестоком избиении и попытке убийства. Он утверждает, что не имеет никакого отношения к убийствам в Стокгольме.

– А как получилось, что Лисбет Саландер была закопана на его участке в Госсеберге, он объяснил?

– Говорит, что был простужен и проспал почти целый день. Если в Саландер стреляли в Госсеберге, то это, вероятно, дело рук Рональда Нидермана.

– Хорошо. Какие факты у нас есть?

– В нее стреляли из «браунинга» двадцать второго калибра, поэтому ей удалось выжить. Мы нашли пистолет. Залаченко признает, что оружие принадлежит ему.