Олег мог запросто заявиться пьяным в три часа ночи и, силком вытащив меня из постели, заставлял слушать какой-то бред. Часто был настолько агрессивен, что я предпочитал не спорить, опасаясь, что он попросту начнет меня бить. В его рассказах он был то бичующим себя, то злорадным деспотом. Я кивал, согласно принимая каждую из сторон, он же злился, что его слушают вполуха, стучал кулаком по столу и требовал внимания. Думаю, в глубине души он тоже остался очень одиноким, несмотря на всю браваду.

Пугало не это. Его пьяная злоба была, по крайней мере, понятна. Лично я чувствовал нехороший зуд в кончиках пальцев, когда брат с абсолютно стеклянными глазами вкрадчивым мяукающим тоном напившегося сливок кота начинал рассказывать о своих фантазиях. В сочетании с фанатичным блеском глаз это выглядело по-настоящему пугающим. А желания, о которых он говорил все чаще, заставляли волосы вставать дыбом.

С ним что-то происходило. Вот уже несколько месяцев Олег нервно дергал плечами на все расспросы и сурово обрывал попытки вывести его на чистую воду. Он был зол, психовал по пустякам и бесконечно кому-то звонил. Поведение, отрывки фраз и зловещие интонации настораживали. Не то чтобы я беспокоился всерьез, но его нарастающее с каждым днем возбуждение не могло остаться незамеченным.

Вчера он тоже был дерганым. Любое слово, вскользь брошенное мною, его раздражало. Предпочтя не ссориться, я рано ушел спать, выпив на ночь пару таблеток цитрамона. Голова просто раскалывалась.

Я открыл двери ванной. На полочке засыхал открытый тюбик зубной пасты. В раковине валялась зубная щетка. На старой побитой ванне висела рубашка. Олег не дал себе труда даже сунуть ее в бачок стиральной машины. На какое-то мгновение слепое раздражение взяло вверх. Я схватил рубашку и уже готов был швырнуть ее в корзину с грязным бельем, но что-то вдруг притянуло мой взор.

Обшлага рукавов были вымазаны чем-то бурым. Несколько темных пятен отчетливо выделялись на мокром шелке. Я поднес рубашку к носу. Запах был слишком слабым, чтобы наверняка определить его происхождение, но мои колени вдруг затряслись.

Так выглядела только кровь.

Я отшвырнул рубашку, точно она была гадюкой. Я слишком хорошо знал своего брата и понимал, что все это – неспроста. Судорожными, торопливыми движениями я рванул краны и, направив струю из душа на рубашку, мутным взглядом смотрел в клокочущую воду.

Юлия позвонила в половине четвертого утра, когда я сладко спал в своем кабинете на старом продавленном диванчике, укрывшись бушлатом. Дежурившему со мной Семенову мягкого места не досталось, оттого он, уронив голову на сложенные руки, дрых сидя за столом. В стекло стучал дождь.

Трезвон мобильного застал меня в тот самый момент, когда разгоряченная Шэрон Стоун уже готова была стать моей. Голливудскую диву звонок расстроил, и она удалилась вместе с липкими остатками сна. Семенов не шевелился, в углу подмигивал красным глазом циклопа масляный обогреватель. Вылезать из-под теплого бушлата не хотелось, но телефон все трясся в истерике, не желая замолкать. Я выудил мобильный из чехла и взглянул на дисплей. Номер мне ни о чем не говорил, но зазвеневший в трубке голос я узнал сразу.

– Кирилл? – тревожно осведомилась Юлия. – Я, наверное, разбудила? Это Юля Быстрова. Вы меня помните?

– Доброй ночи, Юля, – без намека на любезность ответил я и малодушно соврал, устыдившись тона: – Нет, вы меня не разбудили, я на дежурстве. Что-то случилось? Или вы из профессионального интереса?

– Я не настолько бессовестна, чтобы звонить в четыре утра из профессионального интереса, – фыркнула Юля и, похоже, даже чуть повеселела. В звенящем жестью голосе появились бархатистые нотки.

– Тогда – что? – осведомился я, почувствовав, как в желудок точно ухнула тяжелая кувалда. Юля пару мгновений молчала.

– Кирилл, – нерешительно произнесла она. – Только что позвонил этот урод.

Теперь молчал я. Откинув бушлат в сторону, я толкнул Семенова. От неожиданности он едва не рухнул на пол, соскочил с места и вытаращил глаза. Я схватил ручку и бумагу.

– Что он сказал?

– Примерно то же самое. «Привет, красавица, не спится? Хочешь поиграть…» Какую-то муть в духе голливудских ужастиков. Я спросонья не разобрала, а потом испугалась и бросила трубку.

– Он перезвонил?

– Нет.

– Еще что-нибудь сказал?

– Больше ничего, – нервно ответила Юля, и по голосу я понял – она боится. – Кирилл, что мне делать?

– Ничего, – отрезал я. – Из дома не выходите. Вы уверены, что звонил тот же самый человек?

– Уверена. Вы поедете проверить?

– Куда, интересно? – фыркнул я. – По всему городу рыскать прикажете?

– Почему же? – с неожиданной агрессией выпалила Юля. – Он мне с городского позвонил.

– И вы молчали? – возмутился я.

– Ну, вот сейчас говорю. Номер дать?

– Давайте, – раздосадованно сказал я. Теперь как пить дать придется ехать. Мелькнула слабая надежда, что адрес окажется не в нашем районе, и тогда я с чистой совестью переадресую звонок соответствующему отделению, а сам просплю остаток дежурства. Взглянув на продиктованный адрес, скривился. Надежда улетучилась.

– Спасибо за звонок, Юля, мы все проверим, – вежливо сказал я и надавил на кнопку отбоя, хотя она еще что-то кричала в трубку. Семенов смотрел на меня с преданностью пса.

– Семенов, вот скажи, есть на свете справедливость? – осведомился я. – На улице такая пакость – хозяин собаку не выгонит, а мы должны переться проверять адресок. А ведь так не хочется.

– Не хочется, – согласился Семенов. – Можно высказать здравую мысль?

– Валяй, – милостиво согласился я.

– У нас же усиление действует, – вкрадчиво заговорил Семенов. – Патрули ходят. Надо попросту отправить кого-нибудь туда. Наверняка рядом есть наши.

– Голова, – обрадовался я и побежал в дежурку.

В дежурке дремал Чернов. Он лишь на миг покосился на меня, когда я схватил рацию и громко рявкнул:

– Это Центральная. Есть кто рядом с Гоголя, восемнадцать?

– На приеме двести двадцатый, – почти мгновенно отозвался из динамика искаженный голос патрульного. – Мы рядом.

– Очень хорошо, – обрадовался я. – Поднимитесь в семнадцатую квартиру, проверьте, все ли там в порядке. О результатах доложите.

– Вас понял, – отозвался двести двадцатый и отключился. Воспользовавшись паузой и дремой Чернова, я налил в его кружку чаю, стащил пару карамелек и уселся за стол. Время тянулось липкой патокой. В данный момент мне больше всего на свете хотелось, чтобы патрульные не смогли попасть в квартиру и, в случае, если Юле действительно звонил убийца, труп нашли не в мое дежурство. Семенов тоже спустился вниз, вопросительно поднял брови и дернул подбородком, мол, что там? Я едва успел отрицательно покачать головой и пожать плечами, как рация ожила.

– На приеме двести двадцатый. Дверь в квартиру открыта. На звонки не реагируют. Входим.

Я подавился карамелькой и замер. Чернов тряхнул головой и посмотрел мутным взором. Семенов прильнул к стеклу с другой стороны. Рация молчала всего минуту, а потом несколько тревожный голос сообщил:

– Центральная, здесь жмурик в ванне плавает. Вызывайте бригаду, тут все в крови.

– Блин, – выругался я, припомнив Быстрову недобрыми словами. – Подежурили. Семенов, собирайся, едем жмура осматривать. Сегодня Милованов дежурит?

– Милованов, – кивнул проснувшийся Чернов. – Что там, Кирилл?

– Убийство, похоже, – отмахнулся я. – А из следаков кто?

– Земельцева. Она в кабинете начальника устроилась. Сейчас я ей позвоню.

– Еще лучше, – скривился я. – Ладно, мы во дворе, если что. Пойду скажу, чтобы нам нашу «антилопу-гну» подали.

Ехали мы в полном молчании, едва втиснувшись в служебную «Волгу». Хмурая, сонная Земельцева, сидевшая рядом с водителем, отрешенно смотрела в окно. Жора Милованов, придавленный тяжестью своего чемоданчика, сердито сопел. Семенов, прижатый к дверце, душераздирающе зевал. У самого дома, прежде чем выйти из машины, Земельцева повернулась к нам: