– Презрения? – хмыкнул один из бомжей. – Это мы на своей шкуре знаем.

– Призрения – от слова «призреть», что означает опекать, заботиться, а не презирать, – терпеливо разъяснил Петр Андреевич.

– А я все равно считаю, что во всем виноваты Горбачев и Ельцин! – отрезал Гоша. – Страну развалили. А еще перестройка, приватизация всякая. У честных граждан сбережения сгорели, жилье обманом отобрали… Во времена СССР нищих и бездомных не было! Обокрали русский народ, короче.

– Это заблуждение насчет СССР, но в принципе я согласен, – вздохнул Петр Андреевич и протер разболтанные очки с треснувшими стеклами, – не бездомные, а государство наше российское виновато в том, что обездоленных с покалеченными судьбами стало так много. В шестидесятые было движение «рассерженных интеллигентов» – это совершенно другое…

– А кто такие «рассерженные интеллигенты»?

– О, это моя молодость! – мечтательно улыбнулся Петр Андреевич. – Вы спрашивали про бичей – так вот, это они. Несостоявшиеся врачи, учителя, инженеры. Художники, поэты, не вписывавшиеся в общество. Они становились бичами по разным причинам. И это глубокое заблуждение, что основной причиной являлся алкоголизм. Многие в себе идейные, протестные настроения. Они уходили в Сибирь, на Крайний Север, Дальний Восток, только подальше от столицы. Они обладали своей идеологией: все свое ношу с собой. Бичи – это внутренние эмигранты. Вот Лев Толстой – это тоже наш человек, бич. Перед смертью пошел один бичевать…

– Да херня это все! – подал голос пропитой беззубый мужик. – Интеллигентщина. Я считаю, главная проблема в том, что ЛТП закрыли. Народ стал бухать по-черному, и понеслось… Так вот многие мои дружки на улице и оказались. Это мне повезло, что я к родственникам жены в Париж переехал – и она меня тут уже выперла. А так бы и подох в Питере на помойке, собаки бы меня сожрали.

– В принципе я согласен, – авторитетно изрек Петр Андреевич. – Когда ЛТП закрыли, все хроники в столицы и хлынули. И в Москву, и в Ленинград. Работать-то элтэпэшники не умеют, а жить как-то надо. Несчастные старики вообще никому не нужны. Куда людям деваться? Только на улицу. А еще разные беженцы, нелегалы, которые в Россию за лучшей жизнью приехали, тоже ряды бездомных пополнили. Не с людьми, а с явлением в целом нужно бороться только на государственном уровне. Но государство забыло про нас, мы никому не нужны. Это проблема.

– Ты сказал ЛТП? – выпав из ступора, скривился один из бомжей, страшный, как из фильма ужасов, с красно-синим носом. – Хреново было, зато какую мы пили на заводе тормозную жидкость! Эх, молодость!

– Я слышал, ЛТП хотят восстановить… – сказал я задумчиво. – Были недавно такие инициативы. В том числе открыть их для подростков.

– Да ты что, правда? Я вот как раз живой ветеран «летно-технического полка»! Меня до смерти молоком поить надо и как экспонат показывать! – с чувством сказал боевой мужик лет шестидесяти с внешностью абсолютного российского бомжа. – За долгие годы я этот вопрос хорошо изучил. Нам в шестидесятые шили 209-ю и 198-ю статьи за бродяжничество и тунеядство, я тогда еще впервые пострадал, срок «на химии» мотал, строил объекты для развитого социализма. Чертова карусель! Вернулся – в районный центр подался: жить-то как-то надо, – снова по злостной «бродяжке» загремел и опять вышел… Многие кореша по десять – пятнадцать ходок туда-обратно делали, выбраться невозможно. А когда в 1991-м статьи отменили – оказалось, у меня ни рожна за душой нет. Деваться некуда. Жил сначала на железнодорожном перегоне, потом в Питере на пустыре за Долгим озером. Там нас много таких собралось, бывших элтэпэшников. А мне одному повезло, что сюда попал. К сыну приехал, но на кой я ему тут нужен? Возвращаться не захотел, так и живу. Иначе так и пропал бы в каком-нибудь бомжеграде…

– Нет, ЛТП все же не выход, – возразил Петр Андреевич. – Во времена СССР он показал свою полную неэффективность. Вылечить никого до конца не удалось, а трудотерапия в виде собирания табуреток… Вот, мы видим результаты. Должен быть какой-то другой выход. Насильственное лечение еще никого до добра не доводило.

– Да молчи уж, интеллигент недобитый, понимал бы ты чего в жизни! – наехал на него незлобно, как на ущербного, предыдущий оратор. – И ты, и я в одном месте в итоге находимся – под мостом. Хоть ты и кандидат наук, а я зато алкоголик и конченый элтэпэшник, чем и горжусь.

– Да что вы там разухарились, ей-богу! Все неплохо. Если около платформы «У Батфора» стоять, то можно нормально подзаработать! – не к месту вдруг включился в разговор хиленький, пьяненький татарин в шерстяном сером свитере. – Рядом крупный строительный магазин, там с утра до вечера строители из СНГ кучкуются, которые на любую работу согласны. Половина из них «кландестан» – вообще без документов. У клиентов особенно ценятся плиточники и маляры, они счастливые – их быстро разбирают! Разнорабочие хуже продаются. Я – разнорабочий…

– А ты сам откуда будешь, Тимофей? – поинтересовался наконец Гоша.

– Из Москвы.

– О, Москва, столица! – осклабился Гоша. – У вас там, в Москве, блондинки в шоколаде, а у нас в Париже – бомжи. В смысле, живется хорошо. Автостопом сюда прибыл или туристическим автобусом?

– Автостопом, из Германии, – соврал я. – Вот только добрался.

– Документы есть?

– Нет. Стырили в Берлине на улице. Но там виза все равно просроченная была.

Бомжи переглянулись и понимающе закивали:

– Дрянь твое дело, парень! Но не смертельно.

– Хочешь, пойдем с нами ужинать в бесплатную столовую. Время уже тик-так. Тут не совсем далеко, на рю Риволи.

– Пошли! – согласился я. – Но Риволи – это же самый центр! Неужели там есть столовка для бездомных?

– А то! Париж – город контрастов.

Минут через пятнадцать разношерстный табор довольно организованно поднялся, и мы двинулись в сторону шикарной улицы Риволи с ее ресторанами и бутиками. На противоположном берегу Сены зажглись огоньки, разноцветными фонариками засияли курсирующие по реке кораблики. Я понятия не имел, куда и с кем я на самом деле иду. На стреме в импровизированном лагере осталось несколько мужиков.

Это было одно из самых странных впечатлений в моей жизни: в толпе русскоязычных парижских нищих я медленно двигался по набережной, которая постепенно наполнялась беззаботными парижанами и гостями столицы. На нашу компанию все глазели, от нас шарахались. Мы тем временем, переговариваясь и покуривая, преспокойно шли вдоль сада Тюильри, дворцов, некогда бывшими резиденциями французских королей.

– Удивительное место, молодой человек, обратите внимание! – пристроился ко мне Петр Андреевич, обнаружив для себя новые, благодарные к тому же, уши. – В этом месте очень интересная архитектура, у домов замечательные аркады. А вот там, чуть дальше, в доме № 210 жил наш великий соотечественник, писатель Иван Тургенев. Позже по его рекомендации тут же поселился Лев Толстой.

– А это что за место? – указал я на шикарное кафе, вокруг которого парковались крутые лимузины.

– О, это одно из самых знаменитых кафе Парижа! – немного печально вздохнул Петр Андреевич. – «Анжелина». Кофе прижился во Франции еще в XVII веке. Сам Вольтер был кофейным маньяком: выпивал по семьдесят чашек кофе в день и это не помешало ему стать долгожителем. А это кафе основано австрийским кондитером в начале 20-х годов прошлого века, с тех пор почти все детали интерьера сохранились… Тут всегда варили замечательный кофе, а французы – заядлые кофеманы. Кто тут только не бывал! Коко Шанель, король Георг V, Марсель Пруст… Великие люди!

– Петр Андреевич, да вы просто энциклопедия ходячая! – восхитился я его познаниями. – Откуда вы все это знаете?

– До того как прибиться к Гоше и компании, я пробовал в одиночку выживать. Днем сидел в бесплатных публичных библиотеках, пробовал с детьми русским языком заниматься, только не получилось у меня ничего. Много бродил по Парижу. В мусорках часто журналы и книги хорошие находил, читал, старался не опуститься…