– Я Король ящериц, я все могу! – тихонько пропел он, подбадривая себя.

В его голове начал вырисовываться опасный, но до дрожи желанный план освобождения. Он высыпал кокаин на листы со стихами, быстро прочертил дорожки подвернувшейся под руку монеткой, привычно и глубоко вдохнул наркотик. Голова сладко поплыла, но решительности не убавилось. Прямо сегодня он сделает это!..

Внезапно он вспомнил о «мексиканском сахаре» и об обещании, данном Памеле. И о том, что несколькими днями раньше его друзья из «Рок-н-ролл серкас» говорили, что на подходе новая убойная дрянь, которая вышибает мозги…

Надо идти на улицу из этой гребаной душной квартиры, которая похожа на гроб. Надо выполнить обещание, данное Пэм, – она такая маленькая и беззащитная! Хотя, возможно, без него ей будет проще.

Он медленно поднялся, набросил куртку на заношенную майку, пошатываясь, медленно вышел на лестницу и спустился вниз.

Запах улицы пряно ударил ему в ноздри, вовлекая в людской водоворот. Он почти принял для себя решение…

*

Я шел по сентябрьской Москве, машинально пиная по асфальту первые сухие листья. Ранняя осень в этом году! Всем телом я ощущал только одно – сильную усталость. Последняя командировка в Чечню, где я писал репортажи про лагеря беженцев, вымотала меня окончательно. А до этого еще были взрывы на Шри-Ланке, «Норд-Ост», цунами в Таиланде и Беслан…

Память отказывается вмещать события, вычеркивает тяжелые воспоминания. Репортажи – невещественны. Они долго и трудно готовятся, потом уходят в эфир, а затем в небытие. В этот же момент надо освободиться от груза подготовительной работы: впереди новая тема и новые поиски материала. Редко, когда сюжеты возвращаются к автору назад бумерангом, влекут за собой цепочку других событий. Обычно репортаж – как выстрел: в одну сторону и навсегда.

Сегодня утром, с трудом разлепив глаза после ночи, проведенной у компьютера за написанием очередного материала, я принял настоящее мужское решение: оперативно завершаю все дела, вечером пакую рюкзак – и прямиком на Валдай. Там, в одном из дальних отшельничьих углов, еще не изгаженных туристами, живет мой старый друг Миша. Мы с ним вместе когда-то, целую вечность назад, работали на первой войне в Ираке, он был телеоператором.

Мишу тогда контузило, его долго лечили в Москве, а когда он встал на ноги, то послал к чертовой матери престижный центральный телеканал, на котором работал, беспокойную жизнь оператора, продал квартиру в Москве и уехал в деревню. Отрастил бороду, завел натуральное хозяйство. Миша купил за бесценок и довел до ума большой бревенчатый дом, выходящий окнами на озеро. В нем у меня есть своя комната, поскольку больше гостей тут не бывает. Миша живет один. Что-то сильно изменилось в нем после Ирака. Он до сих пор не может говорить о войне. Телевизор перед отъездом Миша подарил родственникам. В общем, как сейчас модно говорить, стал настоящим дауншифтером. С тех пор я всегда навещаю его, когда у меня есть возможность, отдыхаю у него душой: ходим на рыбалку, паримся в бане, пьем водку. Правда, получаются такие выезды у меня все реже и реже.

Как всегда некстати, прерывая размышления, у меня зазвонил мобильник. Я нехотя достал его из кармана. Как я устал от постоянных звонков! Приеду к Мише, выключу и закину на печку эту чертову трубку.

– Бродов слушает.

– Тимофей, ты? – на том конце я услышал знакомый голос Аркадия Бельского, одного из редакторов крупного российского информационного агентства, в прошлом – моего коллеги, военного журналиста. – Ты в Москве?

– В Москве. Привет!

– Здорово! Есть интересное предложение. В командировку хочешь прокатиться? Платят хорошо. Тема – улет!

– Не, не хочу, Аркаш. Я только что из Чечни вернулся. Сегодня уезжаю к другу на Валдай на месяц. Хочу прийти в себя. Замотался, устал…

– Да ты что! – возбудился Аркадий. – Ты еще просто не понял, о чем речь! Это наш совместный проект с французским агентством новостей. Ты же у нас на социальной тематике специализируешься, ас просто!

– И что?

– Есть классная идея. Ты же в последнее время много занимался московскими бомжами и всякой шантрапой, типа андеграунда, наркоманов?

– Ну, занимался.

– Помнишь, как у нас это хорошо пошло? А французы хотят что-то вроде того, только про французских бомжей. Клошары и все такое. В контексте нового эскапизма!

– Пусть своих стрингеров за эскапизмом отправляют, – я начал терять терпение, – нашли тоже рабочую лошадь в моем лице! Не поеду.

– Тимоха, не кипятись. Идея просто супер! В последнее время все больше людей переключаются на пониженную передачу. Уходят там куда-то, уезжают. Новая жизнь и все такое. А Париж просто притягивает таких людей, им там как медом намазано. Там этих клошаров полно! Только прикинь: Пьер Ришар – клошар! Офигенная тема.

– Может быть, Ришар это и круто. Но я сказал: не поеду. При чем тут я?

– Тимон! – взмолился наконец Аркадий и раскрыл карты. – Выручай! Твои репортажи из Алжира в свое время все информагентства брали. Вот про тебя и сейчас вспомнили, в Париже предложили, чтобы ты ехал, мы не можем отказываться. Это для нас тоже интересный ход: русский, который пишет о французских клошарах! Плюс у тебя отличный французский! Соглашайся! Тема – зашибись: актуальная, творческая! Везде пойдет, сейчас такой тренд. Все хотят эскейпа.

– Идея хорошая, – согласился я. – Только я тебе уже сказал, я сегодня в свой личный эскейп на Валдай уезжаю.

– А как тебе это? – использовал вдруг последний, смертельный для меня аргумент Аркадий. – Говорят, в окрестностях Марэ снова видели Джима Моррисона. «Прорвись на другую сторону, прорвись…» Помнишь, как мы вместе пели эту песню тогда ночью, когда сидели в окопе под Ведено, а вокруг пули свистели?

У меня застучало в висках. Я едва не задохнулся от прилившей к щекам горячей волны. Слишком много чувств и воспоминаний, связанных с этой песней, сразу нахлынуло.

– Уж ты-то петь никогда не умел. Но что ты хочешь сказать этим? – Я плотнее прижал трубку к уху.

– В Париже, братец, полно тайн. Там не только Моррисона видели. Говорят, там много еще кто тусуется, из живых и мертвых. Клошары – не простые парни! На мостовых полно интеллектуалов, художников, поэтов. Даром что в рванье ходят. Парижские закоулки хранят свои секреты. Ну что, согласен?

– Думаю, да. Блин, Аркаша, ты и мертвого уломаешь!

– Работа такая! Не сомневался, что ты согласишься. Сразу сказал: твоя тема. Классная! – обрадованно выдохнул Аркадий. – Шенген в паспорте есть?

– А то!

– Тогда стартуешь завтра, без всяких промедлений. Мы заказываем билеты. В Париже ребята из агентства встретят тебя, выплатят аванс и все расскажут. Срок работы – три месяца. Можешь делать что хочешь, но материал должен быть интересным. Я же понимаю, ты устал в последнее время… – Тон Аркадия неожиданно потеплел. – Может, хоть в Париже с клошарами отдохнешь… Работа не пыльная! Обстрелов не будет.

– Ладно, договорились.

Я нажал в мобильном «отбой», развернулся на сто восемьдесят градусов и побрел домой собирать рюкзак. Стрингеру собраться – только подпоясаться. Судьба снова внесла коррективы в мои планы. Впрочем, я давно привык к этому. Журналистика – это жизнь, а не профессия.

*

А аэропорту меня с табличкой «Тимофей Бродов» встречала миловидная хрупкая брюнетка лет двадцати восьми с легкомысленными «мокрыми» кудряшками и серьезным выражением лица. Она осмотрела меня с ног до головы весьма красноречиво и скептически: длинные волосы, стянутые резинкой на затылке, джинсы, свитер, потертый в поездках по всему миру, здоровый рюкзак, в нескольких местах пробитый пулями. Память о той войне.

– Это вы – Бродов? Добрый день! – быстро пожала она мне руку. – Я – Алена из парижского информагентства. Мне поручено сопровождать вас.

– Это большая честь для меня! – подмигнул я ей.

– А мне сказали, вы один из известных российских журналистов… – с некоторым разочарованием протянула она.