Тем не менее эти негативные и антитетические определения других видов социализма (имевших тогда хождение и нередко вновь появлявшихся позднее, вплоть до наших дней), хотя они и безупречны по своей сущности, по форме и по преследуемой ими цели, не претендуют на то, чтобы давать подлинную историю социализма, и fie дают ее. Тем, кто захотел бы ее написать, эти определения не могут служить ни схемой, ни путеводными знаками. История в действительности не покоится на различил между истинным и ложным, справедливым и несправедливым, и в еще меньшей степени — на более абстрактном противоположения возможного и реального, как будто бы вещи находятся по одну сторону, э но другую сторону — их тени или призраки в виде идей. История всегда монолитна, и в основе ее находится процесс образования и преобразования общества, который следует рассматривать как объективный процесс, ни в коей мере не зависящий от нашего субъективного одобрения или порицания. История — своеобразная динамика, если употребить термин позитивистов, которые так любят подобные выражения и часто оказываются во власти новых слов, ими же пущенных в обращение.

Разные формы социалистических учений и практики, появлявшиеся и исчезавшие на протяжении веков, различны по своим причинам, облику и последствиям. Все они должны быть исследованы и объяснены лишь исходя из специфических и сложных условий породившей их общественной жизни. При рассмотрении этих форм мы замечаем, что они не образуют нечто целое, находящееся в непрерывном процессе развития, ибо перемены в общественном строе и неоднократно происходившие ослабление и разрыв традиции имели своим следствием нередкие нарушения преемственности разных видов социализма. Лишь со времени Великой французской революции процесс развития социализма приобретает известное единство, которое яснее выступает с 1830 года, когда во Франции и в Англии политическая власть окончательно перешла в руки буржуазии, и становится особенно наглядным и, можно сказать, осязаемым после организации Интернационала. На этом пути высится, подобно огромному верстовому столбу, Манифест, снабженный двумя надписями: с одной стороны — инкунабула [9] нового учения, обошедшего с тех нор весь земной шар, с другой стороны — указание на устраненные им формы, но без их описания и толкования [10].

Сила, сущность, решающее значение этого произведения целиком и полностью заключается в новом понимании истории, которое его пронизывает. Оно находит свое объяснение и развитие в одной части Манифеста, в то время как в другой части Манифеста о нем не говорится и ссылки на него отсутствуют. Благодаря этому пониманию истории коммунизм перестал быть чаянием, стремлением, преданием, догадкой или желанным исходом и впервые нашел свое адекватное выражение в сознании собственной необходимости, т. е. в сознании того, что он является неизбежным результатом современной классовой борьбы. Речь идет не о той классовой борьбе, которая происходила повсюду и во все времена и лежала в основе исторического развития, по о той, которая целиком сводится в наше время к поединку между капиталистической буржуазией и трудящимися, неминуемо превращающимися в пролетариев. Манифест обнаружил генезис этой борьбы, определил темп ее развития и предсказал ее конечный результат.

На таком понимании истории зиждется все учение научного коммунизма. Начиная с этого момента, теоретическим противникам социализма не приходится более спорить по поводу абстрактной возможности демократического обобществления средств производства [11], как будто бы об этом следовало судить, исходя из выводов, основанных на самых общих свойствах так называемой человеческой природы. Отныне речь идет о том, чтобы либо признавать, либо не признавать кроющуюся в повседневном ходе человеческих дел необходимость, которая находится за пределами наших симпатий п нашего субъективного одобрения. Является ли в настоящее время в наиболее передовых странах общество в достаточной степени зрелым, чтобы прийти к коммунизму в силу законов, внутренне присущих его собственному процессу развития, если исходить пз современного экономического строя этого общества, неизбежно порождающего в своих недрах противоречия, которые в конце концов приведут к его ломке и распаду? Таков объект всех споров после появления этого учения и отсюда же одновременно вытекает линия поведения, которой обязаны придерживаться в своих действиях социалистические партии, независимо от того, состоят ли они только из пролетариев или насчитывают в своих рядах также выходцев из других классов, составляющих отряд добровольцев в армии пролетариата.

По этой причине мы, социалисты, весьма охотно принимаем эпитет «научные», при условии, чтобы никто не смешивал нас таким образом с позитивистами — далеко не всегда нашими желанными гостями,— которые в своих интересах превращают слово «наука» в свою монополию. Мы не стремимся защищать, подобно стряпчим или софистам, абстрактный и общий тезис и не заботимся о том, чтобы доказывать рациональность наших намерений. Наши устремления представляют собой лишь теоретическое выражение и конкретное истолкование данных, получаемых путем объяснения процесса, совершающегося среди нас и вокруг нас и всецело сводящегося к объективным отношениям общественной жизни, субъектом и объектом, причиной и следствием, последней гранью и частью которых мы являемся. Наши цели рациональны не потому, что они зиждятся на доводах рассуждающего разума, а потому, что они исходят из объективного рассмотрения вещей, иными словами — из объяснения процесса их развития, который не является, да и не может быть результатом нашей воли, а, наоборот, покоряет и подчиняет себе нашу волю.

Ни одно из предшествующих или последующих произведений самих авторов Коммунистического манифеста, несмотря на то что эти произведения намного превосходят Манифест по своему научному значению и широте охвата, не могут заменить его, поскольку они не обладают присущей ему особой силой воздействия. В своей классической простоте он дает нам верное выражение такого положения вещей: пролетариат нашего времени существует, проявляет себя, растет и развивается как конкретный субъект современной истории, ее позитивная сила, действия которой, неизбежно носящие революционный характер, столь же неизбежно должны привести к коммунизму. И но этой причине — благодаря теоретическому обоснованию предвосхищаемого им будущего, выраженному лаконичными, сжатыми, энергичными и запоминающимися формулировками,— данное произведение является средоточием, более того — неистощимым питомником ростков идей, которые читатель может оплодотворять и умножать до бесконечности; оно сохраняет всю самобытную и первородную силу вещи, только что появившейся на свет и еще не оторванной и не удаленной от породившей ее почвы. Это замечание относится главным образом к тем, которые, выставляя напоказ свое ученое невежество — если они не являются попросту фанфаронами, шарлатанами или поверхностными дилетантами,— приписывают учению критического коммунизма всякого рода предшественников, покровителей, союзников и учителей, полностью пренебрегая здравым смыслом и общепринятой хронологией. Эти люди либо причисляют наше материалистическое понимание истории к большей частью фантастической и слишком общей теории мировой эволюции, либо стараются усмотреть в данном учении нечто производное от дарвинизма (в действительности представляющего собой лишь с определенной точки зрения и в очень широком понимании аналогичную доктрину), либо делают нам одолжение, приписывая нам покровительство той позитивистской философии, которая начинается Коптом — выродившимся реакционным учеником гениального Сен-Симона, и кончается Спенсером, являющимся квинтэссенцией анемично-анархического мещанства; иными словами, они хотят дать нам в союзники и покровители наших открытых и решительных врагов.

* * *