Самым ужасным во всей этой истории было то, что Филипп, полностью доверившийся охватившей его романтиче–ской эйфории, не узнал ни адреса, ни фамилии любимой. Тогда, спешно покидая столицу, он поручил своему товарищу встретить его девушку в назначенное время, все ей объяснить, передать Филипповы координаты и узнать ее адрес. Товарищ клялся и божился, что все исполнит в лучшем виде, но, буйно повеселившись накануне, провел весь день Ч в состоянии устойчивого беспамятства, близкого к коме. В силу этих, нисколько не оправдывающих его, обстоятельств приезд девушки он пропустил и поручение, данное ему Филиппом, не выполнил.
Выйдя из посталкогольной комы, любитель спирт–ного рвал на себе волосы и многословно извинялся, уговаривая безутешного француза, что не все потеряно и что его девушка обязательно придет еще. Но Филипп чувствовал, знал, что не придет.
Так плохо ему не было никогда в жизни. Он по нескольку раз в день звонил не оправдавшему доверие товарищу, ожидая услышать приятное известие. Его ожидания не сбылись. Когда отцу стало немного лучше, Филипп снова засобирался в Москву, искать свою любимую. Но болезнь после незначительной передышки снова уложила отца в постель, и теперь уже надолго. Поездка в Москву не состоялась…
Когда Филипп понял, что ситуация противодействует его желаниям, он решил, что попробует принять ее. Через некоторое время ему это удалось. Резкая обжигающая боль потери притупилась и спряталась где-то внутри организма. Филипп смог вернуться к своей обычной жизни и даже заново научился радоваться. Хотя одному Богу известно, чего ему это стоило. Его любовь жила теперь с ним, заняв все его сердце и ревностно охраняя его от каких-либо личных привязанностей. Ни одна женщина впоследствии не смогла сравниться с ЕГО ДЕВУШКОЙ. В итоге он пришел к выводу, что нет смысла вообще создавать семью, если она не в состоянии соединить его с единственно любимым им человеком, и приготовился доживать свой век бобылем. Что ж поделать, если так распорядилась судьба…
Филипп отвел взгляд от пляшущих в камине красновато-синих язычков и переключил свое внимание на книгу. Видно было не очень хорошо. Из-за грозы отключили электричество, а пламя свечей подрагивало и отбрасывало на страницу замысловатые тени. Некоторые буквы сливались вместе, и Филиппу пришлось напрячь зрение, чтобы различать слова. Тем не менее книгу он не откладывал, а упрямо заставлял себя проникать в суть написанного. Он знал, что обязательно должен чем-то занять свои мысли, остановить поднявшуюся волну воспоминаний, иначе давняя боль не даст ему дышать.
У грозы за окном, казалось, открылось второе дыхание. Раскаты грома превратились в один сплошной оглушительный рев, смешавшийся с завыванием разгулявшегося ветра и шумом льющейся с неба воды. Такой грозы Филипп, пожалуй, еще не видел.
Вдруг налетевший порыв ветра с силой бросил в окно дождевой поток. Окно распахнулось и задело старинный подсвечник, стоявший посреди письменного стола, заваленного грудами книг и бумаг. Подсвечник с тремя горящими свечами начал падать прямо на бумажный ворох. Не успев осознать, что происходит, Филипп машинально дернулся в сторону падающих свечей и перехватил их на лету. Книги градом посыпались на пол, разлетелись по всей комнате. Зато подсвечник остался в крепко сжатой руке Филиппа. Филипп установил его на прежнее место, закрыл оконную раму на шпингалет и принялся собирать с пола литературу. Да уж, давно пора разобраться среди этого хлама. Стопки книг, старых журналов, альбомов с фотографиями, которые Филипп притащил с собой из Парижа, громоздились на столе неаккуратными кучами, создавая беспорядок, давно переставший быть творческим.
Филипп собирал устилавшие пол фолианты, радуясь в душе, что так удачно отвлекся от болезненных мыслей, как вдруг замер на месте и медленно осел на пол, прямо на толстый сборник французской поэзии. Взгляд его остановился на большом стареньком альбоме для фотографий. Это был альбом со снимками его молодости, который он не открывал уже много лет. Сейчас альбом лежал перед ним на ковре в распахнутом виде. Падая со стола, он непостижимым образом раскрылся именно на той странице, которая хранила единственную имеющуюся у Филиппа московскую фотографию. Смеющийся, тогда еще худенький Филипп обнимает симпатичную кареглазую девушку, любовь всей его жизни.
У Филиппа защемило сердце. Он обвел глазами комнату. Все папки, журналы и книги, разбросанные по полу, скромно хранили свое содержимое за плотно закрытыми переплетами. И только видавший виды альбом в истрепанной темно-красной обложке лежал посреди кабинета, будто бы нарочно демонстрируя Филиппу самую важную страницу его жизни.
Рука сама потянулась к старому фотоснимку. Он не видел ее лица уже лет десять. Специально не открывал альбом, желая обмануть прошлое. Ему казалось, что он сумел с ним распрощаться, почти забыл, спрятал за потертой кожаной обложкой.
Филипп всматривался в родной облик, и ему казалось, что все это было вчера. Будто и не было долгой и мучительной разлуки. Будто и не прошло этих тридцати лет, испытывавших на прочность его чувство. Будто только вчера он вернулся из Москвы. Так свежи были воспоминания и так сильна была его любовь. Любовь, которую не смогли одолеть ни время, ни расстояние.
Его глаза увлажнились, и он почувствовал, как по щеке покатилась несмелая капля. Неужели он плачет? Последний раз он плакал, когда понял, что не властен над ситуацией, нарушившей его планы на личную жизнь. Тогда он покорился обстоятельствам, решив, что нет смысла бороться с судьбой. И вот теперь, спустя тридцать лет, судьба дает ему знак. То, что явившаяся на свет фотография – это знак, а никакая не случайность, Филипп понял сразу. Сердце подсказало. А сердцу своему Филипп привык доверять. Да, вне всяких сомнений, это знак. Быть может, пришло время…
Часы пробили три раза. Филипп отвлекся от своих размышлений и посмотрел в окно. Все так же темно, и дождь барабанит по стеклу. Только грома почти не слышно. Он отступил и едва доносится откуда-то издалека.
Вдруг Филипп ощутил смутное чувство беспокойства и укор совести. Погрузившись в свои эгоистиче–ские переживания, он совершенно забыл о Марине. Как девочка перенесла такую грозу? Одной в чужом доме в такое ненастье ей должно быть очень страшно. Хорошо, если она спит сном младенца и ничего не слышит. А если ей вообще не удалось заснуть? А тут еще электричество отключили. Ощущение тревоги усилилось, Филипп заволновался еще больше.
Он отложил в сторону альбом, оставив его открытым, взял подсвечник и направился в прихожую. Он чувствовал, что должен обязательно проверить, все ли у Марины в порядке. Он откроет дверь своим ключом, быстренько удостоверится, что в соседнем доме все хорошо, и вернется обратно. А утром снова выглянет солнце и жизнь пойдет своим чередом. Филипп водрузил на себя уже успевший высохнуть дождевик и вышел в ночь.
Марина чувствовала, что летит. Летела она стремительно, направляясь вертикально вверх, ощущая удивительную легкость и свободу. Тело ее сделалось совсем невесомым, полупрозрачным и светящимся. Вокруг быстро-быстро, как кадры из ускоренного кинофильма, проносились различные пейзажи и ландшафты. Не успела Марина вдоволь насладиться свободным полетом, как скорость ее движения стала замедляться. Через несколько мгновений она остановилась и зависла в воздухе, продолжая слегка покачиваться из стороны в сторону.
«Посмотри вниз», – услышала она мелодичный голос где-то внутри своей головы.
Марина повела глазами и тут же увидела внизу прямо под собой красивое озеро со спокойной прозрачной водой. Вода искрилась, переливалась радужными бликами, и Марина с удовольствием стала разглядывать гладкую поверхность. Неожиданно она обнаружила, что смотрит как бы сквозь озеро, будто бы через некое отверстие наподобие замочной скважины.
Перед ее взором появилось огромное поле. Марина тут же сравнила его с театральной сценой, только очень-очень большой. Сцена простиралась во все стороны, далеко-далеко, насколько хватало взгляда, и была вся испещрена разного вида дорогами. Прямые и извилистые, широкие и не очень, они петляли, пересекались, сходились вместе и снова расходились в разные стороны, местами образуя широкие ровные магистрали, а затем вновь распадаясь на множество мелких, едва различимых взглядом ниточек-тропинок. Все вместе это представляло собой единый узор.
