Не обращая внимания на ноющую боль, она кинулась к входной двери. Здесь, внизу, ориентироваться в пространстве стало легче, так как вспышки молнии, проникая в комнату через незанавешенное окно, освещали гостиную и холл.

Уже у самой входной двери Марина вдруг почувствовала легкое дуновение ветерка, от которого по всему телу пробежала мелкая дрожь. Наверное, на кухне не закрыто окно, подумала она и быстро распахнула входную дверь. Она так устала от ночных страхов и от грозы, что ей не терпелось поскорее увидеть веснушчатого беззаботного толстяка, от которого всегда веяло спокойствием и уютом.

Филипп стоял на пороге, с головы до ног укутанный все в тот же непромокаемый дождевик с капюшоном. Он немного помедлил, прежде чем войти, и Марина слегка подалась вперед, чтобы взять его за руку. В этот момент порыв ветра с силой распахнул окно в кухне и, ворвавшись в прихожую, вылетел прочь в открытую дверь, сорвав с головы ночного гостя капюшон.

Марина замерла на пороге, не в силах пошевелиться.

Перед ней стоял Сергей. Он улыбнулся. Мощная вспышка молнии выхватила из темноты его лицо, причудливо исказив черты. Обычно красивая белозубая улыбка показалась сейчас Марине зловещей и уродливой. Марина попятилась назад.

– Этого не может быть, – прошептала она, не в силах отвести глаз от перекошенного лица.

Сергей шагнул к ней и оказался у самого порога. Марина почувствовала, что от него веет сыростью и могильным холодом. Да еще этот запах ладана. Теперь он ощущался совсем отчетливо. Ее снова начал сковывать страх. К горлу подступил вязкий комок тошноты.

– Прочь! – крикнула она что было силы, стараясь перекричать неистовый дождь. – Уходи прочь! – Она с грохотом захлопнула дверь и, навалившись на нее всем телом, повернула ручку замка по часовой стрелке. Когда замок щелкнул в третий раз, сообщив, что определенная степень неприступности главного входа достигнута, Марина вспомнила про кухонное окно.

«Быстрее», – пронеслось у нее в голове. Усилием воли реанимировав начавшее было сдавать позиции самообладание, она побежала на кухню. Окно было настежь распахнуто, подоконник весь залит водой, а на полу образовалась внушительная лужица. Марина поспешно заперла окно, чуть не поскользнулась на мокром полу, но в последний момент успела схватиться за подоконник и удержала равновесие. Закрытого окна ей показалось недостаточно, и она стала опускать жалюзи. Механизм был старый, и жалюзи сначала вообще не хотели двигаться с места, возмущенные тем, что за последние десять лет их впервые потревожили. Некоторое время они упорствовали, но затем, все же поддавшись Марининому натиску, ворчливо скрипнули и медленно поползли вниз. Треть окна была уже с успехом преодолена, когда снова сверкнула молния, и Марина отпрянула в сторону. За оконным стеклом она увидела фигуру в непромокаемом плаще.

Марина почувствовала, как ком беспокойства и страха, застрявший где-то на уровне горла, противно зашевелился. Ей стало трудно дышать. Она поняла, что еще чуть-чуть – и силы оставят ее. Собравшись с духом, она громко прокричала в окно, туда, где за пеленой дождя угадывался темный силуэт:

– Прочь! Прочь из моей жизни! Тебя больше нет!

Голова закружилась, Марина сделала неуверенный мах рукой, чтобы за что-нибудь ухватиться, пошатнулась и потеряла сознание.

«Я, такая-то такая-то, используя право свободы выбора, отказываюсь от сопричастности к делам моей бабушки, такой-то такой-то, нарушившей законы мироздания и исказившей естественный ход событий. Настоящим я снимаю с себя и своих потомков всякую ответственность за ее действия и встаю на путь развития и совершенствования».

Анжела поставила решительную точку, дату и подпись.

– Этого должно быть достаточно, – сказала она вслух.

Впрочем, можно было всего этого не писать. Анжела знала, что вполне хватит внутреннего выбора, но, следуя законам жанра, решила все же перенести свое намерение на бумагу.

Затем она разожгла в камине пару березовых поленьев и, одно за другим, кинула в огонь бабкины письма. Пламя, мгновенно проглотившее пожелтевшие конверты, разгорелось ярче, превратилось в ровный оранжево-красный поток, с силой устремившийся вверх, в каминную трубу.

Твердой рукой Анжела взяла со стола черный бархатный чехол с манускриптом и отправила его вслед за перепиской. На долю секунды огненный поток стушевался, превратился во множество мелких язычков пламени, которые принялись ощупывать документ со всех сторон, будто обдумывая, как лучше взяться за столь серьезное дело. Затем в комнату повалил густой черный дым. Анжела закашлялась. Ей показалось, что сильно запахло ладаном и какими-то травами. В следующую секунду мощный столб пламени вновь метнулся в трубу, унося с собой неприятный едкий запах и остатки дыма.

Анжела взяла кочергу и как следует перемешала угли. Надо было проследить, чтобы бабкино наследство исчезло в огне без остатка. Пламя сделало свое дело. На каминной решетке лежало только несколько березовых угольков, источающих приятное мягкое свечение.

*

Часы в гостиной пробили два раза. Филипп сидел в своем любимом кресле-качалке в кабинете у камина. Вернувшись от Марины, он почувствовал некоторое нервное возбуждение и понял, что сразу не уснет. Тогда он развел огонь и взял в руки книгу. Хотя знал, что читать скорее всего тоже не сможет.

Марина много рассказывала о Москве, а разговоры об этом городе вот уже много лет вызывали у Филиппа смешанные чувства. Воспоминания, связанные с Москвой, вопреки бытующему мнению о времени как о лучшем лекаре, оставались все такими же острыми, несмотря на то что прошло уже тридцать лет.

Восхищение прекрасным городом, которое с первого взгляда поселилось в сердце француза, с тех пор органично уживалось с чувством устойчивой тоски и горечи, привнесенным в его жизнь несбывшимися надеждами.

Дело в том, что, по иронии судьбы, именно в Моск–ве он повстречал свою первую и единственную любовь. Так же как и сам город, он полюбил ее с первого взгляда и на всю жизнь.

Девушка его мечты сначала тоже проявила к нему некоторую благосклонность, и у Филиппа появилась надежда на серьезные отношения.

Во всяком случае, тогда, в далекие 70-е, когда молодой симпатичный француз Филипп Жермен потерялся в московском метро и в растерянности стоял посреди зала, подавленный мраморным великолепием столичной достопримечательности, именно она стала его спасительницей. Почувствовав, что бедняга иностранец вот-вот расплачется от собственной беспомощности, усугубляемой грандиозностью и помпезностью станции «Маяковская», она сама подошла к нему и на хорошем английском предложила помощь. С первого взгляда Филипп Жермен потерял голову. С тех пор его голова и сердце ему уже никогда полностью не принадлежали.

Тогда девушка любезно согласилась показать ему город. Они отлично провели время, гуляя по цветущей майской столице. Даже языковой барьер не помешал Филиппу понять, что он встретил свою вторую половинку. Английский язык, который и для него, и для нее был неродным и местами звучал коряво и неказисто, не смог скрыть удивительной, почти родственной близости, которую француз ощутил с первой секунды общения с симпатичной москвичкой.

Три дня пролетели незаметно. Они были наполнены солнцем, запахом распускающейся сирени и лю–бовью. Филипп ни на секунду не усомнился в том, что повстречал свое сча–стье. В эти дни ему казалось, что он уже не ходит по земле, как все обычные люди, а летает, приподнявшись над поверх–ностью, расправив внезапно выросшие за спиной крылья.

А потом грянул гром, как всегда неожиданно, среди ясного неба. Его любимая уехала на несколько дней по делам в другой город. Филипп с нетерпением ждал, когда истечет время вынужденной разлуки, не находил себе места и почти не покидал квартиры своего товарища, где остановился. Он думал, что его девушка может вернуться раньше, чем обещала, и боялся пропустить ее, если куда-нибудь уйдет.

Вместо девушки пришла срочная телеграмма, сообщающая, что отец Филиппа в больнице. В течение двух часов Филиппу пришлось собраться и срочно вылететь в Париж.