Война с Медеей длилась не первый год, с переменным успехом. С очень переменным. Качели войны приобрели такой грандиозный размах, что даже голова начинала кружиться. Бывали периоды, когда имперские войска подступали к самой столице Медеи, и казалось, что войне скоро придет конец; но король Тео мобилизовал все силы и выбивал противника со своей земли, да еще и переносил боевые действия на территорию Касот. Казалось, одолеть его окончательно невозможно. Барден все чаще впадал в раздражительное состояние, злился, терял спокойствие духа, и начинал понимать, что этот кусок ему, по всей вероятности, не проглотить. Что, разумеется, настроения его не улучшало. Перед тем, как выпал снег и сражения в основном прекратились, качели войны вновь замерли в равновесии: бОльшая часть касотских и медейских войск скопилась по берегам реки Серебряной, которая вот уже несколько сотен лет являлась границей двух государств. Эта ситуация сильно походила на восстановление исторической справедливости и могла быть расценена как указание Двенадцати прекратить, наконец, кровопролития.

Но военные неурядицы являлись только половиной беды. Барден чувствовал, что сам начинает сдавать. Случалось, что в течение целого дня он вообще с огромным трудом мог связно соображать и, тем более, говорить, и больше всего ему хотелось провести такой день в постели и, желательно, закрыв глаза и в уединении. Голова болела нестерпимо, и ему приходилось пробиваться сквозь боль, чтобы решать ежедневные, ежеминутные дела. Счастье, что рядом всегда был Альберт, который с полувзгляда угадывал его состояние, и брал часть забот на себя. Решениями остальных проблем, по большей части военных, занимался Марк, если только находился неподалеку и мог оторваться от своих собственных неурядиц.

Так получилось, что в последние полгода на Марка ложилось все больше дел по управлению империей. Ему некогда было и вздохнуть, не говоря уже о том, чтобы хотя бы день провести рядом с женой и сыновьями. Барден видел, кто теперь постепенно становится настоящим властителем империи, но ничего не мог с этим поделать. Да и не хотел, по правде говоря. Ему не всегда нравилось, как действовал Марк, которому, по его мнению, не хватало твердости в обхождении с людьми, но в его дела он уже не вмешивался.

Однако, судьбоносные для империи решения по-прежнему принимал Барден. И одно такое решение созрело в его голове к началу апреля.

Два дня он потратил на составление послания, причем практически безвылазно провел все это время запершись в своем кабинете. Потом он заявил Альберту, что желает видеть Марка.

— Отыщи его, — велел он. — И пусть прибудет во дворец, если он поблизости от Эдеса. Если нет, скажи, где он, я сам к нему поеду.

Альберт был озадачен таким распоряжением, но спрашивать и уточнять не посмел, отправился на поиски Марка. Тот нашелся в загородном дворце, где зимовала Эва с годовалыми близняшками, и куда он приехал, воспользовавшись зимним затишьем и выкроив несколько относительно свободных дней. После трудных родов Эва все больше хворала, ей требовался покой, и потому она удалилась в загородную резиденцию, забрав с собой, разумеется, и детей, и их нянек, и несколько своих служанок. Видевший ее мельком Альберт отметил, что она очень уж худа и бледна, но по-прежнему очаровательна. Дети ее были тоже прелестны: румяные, соломенноволосые крепыши, похожие друг на друга до последней черточки, исключая цвет глаз. У старшего, Иссы, были они светло-голубые, как у матери, а младший, Аскольд, унаследовал темно-янтарную, с рыжиной, желтизну глаз отца и деда. Последнее обстоятельство, кстати, несколько удручало Бардена, который желал бы видеть именно в старшей ветви проявление сильной крови старинного рода. Оба мальчишки отличались буйными характерами, не могли и минутки полежать и посидеть спокойно, все время крутились в кроватках и норовили куда-нибудь уползти, а по ночам не давали нянькам спать — голоса у них были весьма зычными, и они с удовольствием демонстрировали это окружающим.

Выслушав повеление отца, Марк без колебаний оставил Эву и сыновей, немедленно собрался и отправился в Эдес. Барден уже ждал его и пребывал в явном нетерпении, расхаживая по маленькой гостиной, которая прилегала к его спальне.

— Отец? — Марк остановился в дверях и чуть поклонился. С мороза щеки его раскраснелись, а припорошивший плечи снег не успел растаять — настолько стремительным было его шествие по дворцу.

— Заходи, — ответил Барден.

Марк вошел в комнату, на ходу снимая перчатки. Движения его были быстрыми, но отнюдь не поспешными. Какая-то взрослая расчетливость появилась в них. Вообще он очень возмужал, перестал быть юношей, и произошло это как-то резко, рывком — после того, как вернулся из медейского плена. В одиночку он прошел через территорию Медеи и сумел добраться до своих. О том, что довелось ему испытать в пути, он не рассказывал или рассказывал весьма скупо, но видно было, что пришлось ему солоно. Узнав о его возвращении, Барден ощутил неприятный холодок в груди, от которого не мог избавиться до самой первой встречи с сыном. У Марка, разумеется, имелись собственные взгляды на жизнь и, понимая и принимая все государственные нужды, он все же мог истолковать отказ отца участвовать в его судьбе как предательство по отношению к себе лично. Поэтому Барден боялся — хотя сам ни за что не сознался бы себе в этом, — увидеть в глазах сына холод и ненависть. Но Марк, сияя глазами и ничего не говоря, подошел к нему и просто обнял. Кажется, в первый раз в жизни. В этот момент Барден с суеверным страхом почувствовал, как что-то сломалось в его душе…

— У меня есть для тебя поручение, — медленно проговорил Барден, глядя теперь исподлобья на сына. — Неприятное, трудное, но больше мне обратиться не к кому.

— Я слушаю, — сказал слегка удивленный Марк. Показалось ему, что отец будто бы оправдывается, а такого за ним не водилось.

— Тебе нужно будет поехать в Медею и передать письмо Тео Тиру.

— Что? — Марку показалось, что он ослышался. — Я поеду в Медею? К Тео?

— Да.

— Как официальный посланник? Меня схватят в два счета.

— Никакой официальности, — возразил Барден. — Ты возьмешь с собой двух сопровождающих, но не будешь ни афишировать свои намерения, ни называться настоящим именем, пока не доберешься до самого Тео. Учти, ты должен передать это письмо лично ему в руки.

Марк немного помолчал, осмысливая поручение, и спросил:

— Могу я спросить, что такого в этом письме, если ты не желаешь отправить его с обычным гонцом?

— Предложение мира и просьба о личной встрече.

— Безымянный! — вскричал Марк, и глаза его недоверчиво расширились. — Ты говоришь о мире, отец?

— Да, я говорю о мире, — сумрачно сказал Барден и нахмурился. — Так или иначе, с этой войной надо кончать. Нам ее не выиграть.

Изумленный до последней степени, Марк не нашелся, что сказать. Упрямство императора стало притчей во языцех, любое начатое дело он доводил до конца, и не было еще случая, чтобы он менял однажды принятое им решение.

— На каких условиях ты хочешь заключить мирный договор? — медленно спросил Марк.

— На условиях, что каждый остается при своем.

— И ты думаешь, что Тео согласится на это?

— Вот об этом, — чуть усмехнулся Барден, и это была лишь слабая тень его волчьей усмешки, — я и хочу побеседовать с ним лично.

— Боюсь, он потребует отступного, — сказал Марк. — Удача теперь вроде бы на его стороне.

— Поживем-увидим. Вот, возьми, — Барден протянул сыну запечатанное личной печатью письмо. Марк взял его, но вдруг заколебался.

— Когда мне выезжать?

— Как можно скорее, по возможности уже завтра. Сейчас по дорогам нелегко проехать, но ты уж постарайся. Лучше бы увидеться с Тео до того, как стает снег и снова начнутся маневры.

— Хорошо, тогда я отправлюсь завтра. Но, отец, я все-таки не совсем понимаю, почему именно я…

— Потому что, — проговорил Барден жестко, прищурив желтые глаза, — ты являешься лучшим гарантом моих добрых намерений.