— Темните, князь.
— Просто оставляю за собой право сохранить некоторые маленькие тайны.
— Так вы говорите, брат хотел получить ваши бумаги…
— Да, я думаю, более всего его интересовала моя обширная переписка. Увы, его любопытству было суждено остаться неудовлетворенным. Я сжег все, до последнего клочка бумажки.
— Все?
— Все, — продолжал Рувато спокойным тоном. — Письма, векселя, расписки, закладные, дарственные, купчие — в общем, все, что попалось под руку. Мне некогда было разбираться.
— Как! Вы сожгли все документы? Как же вы теперь будете разбираться в делах?
Рувато улыбнулся, хотя собеседница не могла этого видеть.
— Во-первых, копии почти всех бумаг имеются у моего поверенного в Эдесе.
— Всех бумаг? — быстро спросила дюкесса. — И писем тоже?
— Нет, письма уничтожены, можете не волноваться… Во-вторых, все равно эти бумаги мне уже не понадобятся. Видите ли, на данный момент, полагаю, мое состояние уже не является моим, а мое имущество перешло в другие руки.
— Вы считаете, брат наложил арест на все, что вам принадлежит?
— Принадлежало, — поправил Рувато. — Да, я уверен, что это так.
— И вы так спокойно рассуждаете об этом! — воскликнула дюкесса в крайнем удивлении.
— Что же мне остается? — спросил Рувато, с обычной своей холодной улыбкой поворачиваясь к ней. — Меня утешает мысль, что все в мире относительно. Кажется, я стал нищим, но, по мне, лучше быть нищим, зато живым и свободным. О подвалах, где ваш брат держит неугодных ему подданных, я наслышан; мне туда не хочется.
В волнении дюкесса прошлась по комнате. Массивное чело ее нахмурилось, брови сошлись в одну линию, придав ее тяжелому лицу угрожающее выражение.
— А сюда вы явились, чтобы…
— Чтобы предупредить вас, миледи: готовьтесь к появлению неприятных и невежливых гостей.
— У него нет доказательств! — резко сказала дюкесса.
— Нет, зато есть подозрения. Этого вашему брату достаточно, он человек решительный. Мне непонятно, почему он вообще так долго тянул со всем этим. Сомневаюсь, что его удерживали родственные чувства.
— У вас слишком дерзкий язык, Рувато. Если бы вы так разговаривали с императором…
— Я умею быть благоразумным, уверяю вас, — со смешком прервал ее Рувато. — Скажите, миледи, вы одна в доме? Ваш супруг, дочери — они здесь?
— Нет. Муж в Вассаре, а дочери давно уже живут своими домами, вы разве забыли?
— Тем лучше, некому будет болтать о моем визите сюда. Надеюсь, вы позволите мне переночевать в вашем доме? Утром я уеду; не смею надоедать своим присутствием далее этого срока. Но ночь мне очень хотелось бы провести в постели, я страшно вымотался, карабкаясь по этим вашим горным тропам.
— Разумеется, вы можете остаться. К тому же, наверное, вы голодны? Я прикажу Газаку подать ужин.
Рувато поклонился с изяществом завсегдатая столичных великосветских сборищ.
— С удовольствием принимаю ваше приглашение, миледи.
— Отлично, — заявила дюкесса. — За ужином расскажете мне, что нового в столице. Я не была там целую вечность.
Отведенная гостю комната располагалась под самой крышей в боковом крыле замка, и имела вид мансарды. Из окна открывался величественный вид на горы, усыпанные снегом и поросшие соснами и кедрами. Рувато немного полюбовался пейзажем, пока не начало темнеть; затем стащил сапоги и бросился на постель, не утруждаясь дальнейшим раздеванием. Комедия, которую он разыгрывал перед дюкессой в течение вечера, утомила его сильнее, чем нелегкое путешествие через горы. Вся эта пустая болтовня про общих столичных знакомых, сплетни, светские слухи… Впрочем, результат был вполне удовлетворительным: высокомерная хозяйка замка даже не заподозрила, что за улыбчивым спокойствием гостя может что-то скрываться. Роль удалась; если бы Рувато хоть на минуту позволил прорваться наружу своим истинным чувствам, он перестал бы уважать себя.
Однако, в данный момент отчаяние его было столь велико, что трудно было продолжать сдерживаться. Несмотря на то, что он наговорил дюкессе, на душе у него вовсе не было так уж спокойно. Он слабо представлял себе, как выпутываться из ситуации, в которой оказался. Явившись в горный замок, Рувато надеялся если не встретить здесь предложение помощи, то хотя бы получить совет и сочувствие, но не дождался ни того, ни другого. Не было никакого сомнения, кого природа взяла за образец, когда создавала императора Бардена. В отношении жестокосердия дюкесса Шлисс ненамного уступала брату. Вероятно, в жизни она руководствовалась исключительно своей ненавистью к брату-императору, остальное ее интересовало мало.
— Идиот, — пробормотал Рувато, имея в виду себя: прекрасно зная дюкессу, он все же на что-то надеялся!.. Ну не идиот ли?
Но утром он спустился из своей спальни, чтобы позавтракать с хозяйкой, с улыбкой и безмятежным взором. Пышные волнистые волосы его были тщательно расчесаны, щеки чисто выбриты, одежда — насколько это было возможно — вычищена и приведена в порядок. Дюкесса же была мрачна, всю ночь она провела в тяжких раздумьях и не считала нужным это скрывать. Впрочем, мрачное настроение никак не сказалось на ее аппетите. Уединившись в горном замке своего супруга, дюкесса отнюдь не ограничивала себя ни в чем, и стол ее ломился от яств, хоть и не слишком изысканных, зато сытных. Кои яства она и поглощала в количестве, сделавшем бы честь любому мужчине; насколько Барден был сдержан в еде, настолько его сестра Карлота была невоздержанна. Рувато подумал, сколько пищи требуется на поддержание жизни столь пышного тела, и ужаснулся. Сам он ел мало, и дело было вовсе не в великосветском этикете, предписывающем едва притрагиваться к пище, как полагали некоторые; просто после того, как он получил ранение, у него почти никогда не было аппетита.
— Куда вы теперь поедете? — дюкесса первой нарушила повисшее над столом молчание, вынырнув из своих мрачных мыслей.
— Не знаю, — с улыбкой ответил Рувато. — Да и вам лучше не знать. Обладание подобными сведениями едва ли принесет вам пользу, миледи.
— У вас, может быть, есть покровитель, о котором вы не хотите говорить?
— Я сам себе покровитель, и надеюсь сохранить подобное положение вещей впредь. Послушайте, миледи, — заговорил Рувато уже серьезно, отложив столовые приборы, — я дам вам совет. Уезжайте немедля; укройтесь в самом дальнем и неприметном своем поместье, и сидите там тихо. Может быть, через какое-то время император забудет о вас. Во всяком случае, у него достаточно других забот.
— Ну уж нет! — дюкесса вскинула на него негодующий яростный взгляд, так напомнивший ему взгляд императора. — Я не позволю, чтобы он позабыл обо мне!
— Воля ваша, — ответил Рувато, внимательно на нее взглянув. — А я вас предупредил. Теперь же позвольте откланяться, не смею больше надоедать вам.
— Вы уже уезжаете?
— Да. Не хотелось бы провести ночь в горах; там, внизу, гораздо уютнее.
— В таком случае, желаю вам удачи, князь.
— Благодарю.
Не в обычаях высокомерной дюкессы было провожать гостя до порога, поэтому распрощались они в столовой. Рувато вышел во двор, где Газак, тот самый молодой диковатый слуга, явный горец, подвел ему оседланную лошадь. К седлу была приторочена дорожная сумка и меч в ножнах. В сумке хранилось то немногое, что Рувато счел нужным забрать из своего эдесского дома (в том числе письма от Илис). Меч же он возил с собой скорее по привычке и для устрашения возможных недоброжелателей, практической пользы от него было немного. Своей руке Рувато больше не верил; в минуту опасности тело, как правило, выходило у него из-под контроля и могло выкинуть какую угодно штуку, которая привела бы к гибели скорее его самого, чем противника. Это было мучительно, неудобно и стыдно, но до сих пор ни один из лекарей, к которым обращался Рувато, не взялся восстановить нарушенные загадочные связи между мозгом и мышцами.
Утро выдалось ясное, но очень холодное, и Рувато заранее приготовился мерзнуть, поскольку дюкесса не снизошла даже до того, чтобы предложить гостю более теплую одежду. По мере того, как он удалялся от замка, на небе прибавлялось облаков, солнечный свет тускнел, и вскоре начал накрапывать дождь вперемешку с мокрым снегом.
