— Что они делают в сарае этого… Гернота? — удивился Грэм. Он попытался представить себе Ванду в сарае, но воображение отказывало ему. Даже после многих дней совместного путешествия. Медейская принцесса, живущая в сарае — это уже слишком.

— Да кто ж их знает, — вступила в разговор женщина. Тревога ее значительно ослабла при виде золотых монет. — Ждут как будто чего-то. Может, и вас ждали, сударь. Сидят днем и ночью в сарае, почти не выходят оттуда. Если нос и высунут, то вдвоем или втроем…

Вполне разумно, что они не выходят поодиночке, но что они вообще тут забыли? подумал Грэм. Может, все-таки не о них речь? Да нет, вряд ли.

— Ах да, сударь! — снизошло на старика новое озарение. Он даже хлопнул себя по лбу. — Один из парней-то, из чужеземцев, на следующий день уехал куда-то! Гернот-то рассказывал: мол, упросили его, ночь переночевали, а с утра один-то и уехал. Черный такой, длинноволосый. Суровый…

Не иначе, Ив, подумал Грэм. А куда же это он мог уехать, оставив девчонок на Оге? Впрочем, тут особо думать нечего. Наверняка отправился разыскивать офицера, к которому отсылала их Илис.

— Покажи-ка мне, где ваш Гернот живет, — велел Грэм. — Тогда золотой будет твой.

Если старик и опасался неприятностей для соседа, сила денег была непреодолима. Он махнул рукой, указывая на стоящую поодаль хибарку, едва видную в сгустившихся уже сумерках.

— Да вон его дом-то… отсюда видать. И сараюшка рядом — та, в которой чужие-то живут…

— Благодарю, — кивнул Грэм и бросил монету в подставленную ладонь. Не обращая больше внимания на супружескую чету, тронул каблуками бока лошади и направился к указанному домишке.

Быстро стемнело. Грэм остановился, осмотрелся. Окна домишки были темны, вокруг царила мертвая тишина, только сверчок трещал где-то поблизости. Видно, хозяин дома уже спал. Тем лучше, подумал Грэм.

Из-под двери маленького сарайчика пробивалась полоска света.

Грэм тихо спешился, обмотал поводья вокруг подвернувшегося под руку столба, подошел к двери, прислушался. Тихо. Спят они там, что ли, при свете? И кстати, интересно, где их кони? Едва успев подумать об этом, Грэм услышал тихое фырканье. Ага, значит, сарай этот заодно служит и конюшней.

Он открыл дверь, шагнул вперед и снова тихонько закрыл за собой дверь.

На засыпанном соломой полу стоял горящий фонарь. Сарайчик внутри выглядел еще меньше, чем снаружи. Просто невероятным казалось, что здесь разместились три лошади, и еще осталось место для четверых людей.

У боковой стены мирно спали все трое медейцев. Первым делом Грэм нашел взглядом Ванду и едва сдержал облегченный вздох. Девушка была, конечно же, жива и здорова. Она лежала на охапке сена, закутанная в какое-то одеяло, подложив под щеку кулачок, и казалась так совсем маленькой девочкой. Из-под одеяла выбивались ее огненные кудри, в прыгающем свете фонаря казавшиеся языками пламени. Рядом с ней лежала Корделия, так же закутанная в одеяло, а по другую сторону — Оге, укрытый плащом. На него, видимо, одеяла не нашлось.

Видимо, за время отсутствия Ива они расслабились настолько, что даже не сочли нужным оставить часового. Грэм подумал, что, узнай Ив о таком разгильдяйстве, он устроил бы друзьям хорошую головомойку.

Неплохо бы придумать какую-нибудь шутку, чтобы в следующий раз неповадно было, но сейчас Грэму не хотелось. Он испытывал слишком сильное облегчение от того, что нагнал все-таки эту непутевую компанию, и был просто счастлив, что с ними все в порядке.

Особенно с Вандой.

Грэм приблизился к ней и опустился рядом на колени, не обращая внимания на боль в ноющей ноге. Теперь девушка была совсем близко, протяни руку — и коснешься. Но он не спешил ее протягивать, он, затаив дыхание, рассматривал спящую принцессу. Ванда похудела и побледнела; под глазами лежали тени, а тонкие брови хмурились даже во сне. Видимо, что-то тяготило и огорчало ее в последние дни.

Ванда спала и совсем не чувствовала, что рядом на коленях, наклонившись к ней, стоит человек. Грэм невольно улыбнулся такой беззаботности и легко притронулся к пламенным шелковистым кудрям, лежавшим на одеяле. В то же мгновение девушку словно подбросило. Она резко села на охапке соломы, широко раскрыв огромные серые глаза.

И увидела Грэма.

Несколько секунд они просто смотрели друг на друга. Грэм не знал, что сказать, а Ванда…

— Живой, — выдохнула она, схватила его обеими руками за воротник, уткнулась носом ему в грудь и зарыдала.

Немедленно проснулись Оге и Корделия. Картина перед ними предстала самая что ни на есть умилительная: принцесса рыдает, как дитя, орошая слезами рубашку стоящего перед ней на коленях Грэма, растерянного, бледного и осунувшегося. Он же обнимает ее левой здоровой рукой и явно не знает, что делать. Утешать плачущих девушек и детей он не умел никогда.

Оге таращился абсолютно круглыми сонными глазами, явно им не веря и все еще думая, что спит. Корделия же села, завернувшись в одеяло, и тихо и радостно спросила:

— Ты откуда тут взялся?

— С неба упал, — так же тихо ответил Грэм, только отнюдь не радостно, а хмуро. Корделия хихикнула, но тут же приняла обычный серьезный вид. Кивнула на Ванду:

— А с ней что?

— Откуда я знаю? — огрызнулся Грэм. — У нее спроси.

Корделия понимающе кивнула.

— Я думаю, Ванда это от радости…

— Может, перестанете обсуждать меня? — вскинулась Ванда. Слезы все еще катились у нее по щекам, и голос срывался, но глаза гневно сверкали. Она пыталась взять себя в руки. Если она могла позволить себе слезы наедине с Грэмом, то в присутствии подданных, пусть даже и хороших друзей, плакать не могла. Ванда выпрямилась, оттолкнула Грэма, и сама отодвинулась в сторону, насколько ей позволяло одеяло, которое он придавил, опустившись на колени. Попыталась принять царственный вид, но слезы портили все дело. Она хлюпала носом и была похожа на обычную зареванную девчонку, а никак не на высокородную принцессу. Грэм не смог удержать улыбку, глядя на нее.

— Грэм, это ты? — Оге, наконец, обрел дар речи.

— Нет, не я, а Безымянный. Оге, у тебя со зрением все в порядке?

— У меня-то да, — расплылся в улыбке Оге. — А что это у тебя с башкой?

— Ушибся…

— А с рукой?

— Какая разница?

— Нет уж, — заговорила Ванда. Она более или менее справилась со слезами, но с радостью, сквозившей в каждом взгляде, слове и жесте, совладать не могла. — Грэм, я хочу знать все, что случилось с тобой за эти дни. Кажется, ты побывал в какой-то переделке?

— Ночь на дворе, — напомнил Грэм. — Может быть, отложим разговоры до утра?

— Мы прекрасно можем поспать и днем, — возразила Ванда. — Все равно нам абсолютно нечего делать.

— Я понимаю, что вы тут сидите который уже день и умираете от тоски, — усмехнулся Грэм. — Зато я валюсь с ног. Последнюю неделю я не вылезал из седла, чтобы нагнать вас, и устал жутко.

— Извини, я не подумала…

Грэм, и не ожидавший, что она подумает о подобных вещах, снова улыбнулся. Избалованная девчонка плакала от радости, увидев его живым, но, едва взяв себя в руки, тут же стала думать только о себе.

— Конечно, ложись спать, — важно продолжала Ванда. — Только… можешь уделить мне минутку?

— Разумеется, но в чем дело?

Выбравшись из одеяла, окутывающего ее, как кокон, Ванда опустилась рядом с ним на колени. Теперь он заметил, как легко она одета: совсем тонкая рубашка, глубокий вырез которой обнажал нежную кожу плеч и груди, и обтягивающие штаны до середины икр, — вот и вся ее одежка. Ванду ничуть не смущало, что она почти раздета. То ли она не задумывалась о том, какое действие производит на мужчин такой ее наряд, то ли, наоборот, слишком хорошо знала это. Грэм заметил, что Оге, покраснев, быстро отвернулся, сам же он был не в состоянии отвести взгляд. Тонкая ткань нижней рубашки не скрывала почти ничего, отчетливо обрисовывая грудь. Ванда на секунду наклонилась, убирая несколько щекотавших ее голые пятки соломинок, и в вырезе ее рубашки взору Грэма предстало такое зрелище, что кровь бросилась ему в лицо.