Вслед за этим мы встречаем шейха – нашего собственного шейха. Он больше, чем когда-либо раньше, похож на Генриха VIII в своей крашенной хной бороде. На нем, как всегда, белые одежды и изумрудно-зеленая ткань, обмотанная вокруг головы. Он в исключительно жизнерадостном настроении, так как он вскоре собирается посетить Багдад, хотя, конечно, потребуется много недель, чтобы оформить его паспорт. «Брат, – говорит он Максу, – все, чем я владею, – твое. Ради тебя я не стал сеять семена в землю, чтобы вся земля могла быть в твоем распоряжении». Макс отвечает: «Как счастлив я, что твое благородство обернулось в твою же пользу. Посевы в этом году не удались. Те, кто посеял семена, потеряют деньги. Могу поздравить тебя с таким мудрым предвидением».

Соблюдя таким образом правила чести, они расстаются в наилучших отношениях.

Мы забираемся в Мрачную Мэри. Михель взваливает запас картошки и апельсинов поверх моей шляпной картонки, совершенно продавив ее, курицы квохчут, несколько арабов и курдов просят подвезти, двоих мы берем. Они втискиваются между курицами, картошкой и багажом, и мы трогаемся в сторону Чагар Базара.

Меня охватывает огромное волнение, когда я наконец вижу Наш Дом. Вот он стоит, с этим куполом, похожий на некое святилище, воздвигнутое в честь какого-то уважаемого святого!

Шейх, говорит Макс, ужасно гордится им. Время от времени он и его друзья объезжают его кругом, с восхищением осматривая. Макс подозревает, что он уже занимает деньги под этот дом, под ложным предлогом, что он принадлежит ему, а нам только сдан в аренду.

Мэри останавливается с обычным для Михеля яростным применением тормозов (Forca), и все выбегают из дома приветствовать нас. Тут и знакомые лица, и новые.

Димитрий, повар, тот же самый. В его длинном добром лице есть определенно что-то материнское. Он одет в длинные штаны из муслина в цветочек и сияет от радости. Он хватает мою руку, прижимает ее к своему лбу, затем с гордостью показывает деревянный ящик, в котором четыре новорожденых щенка. Это, говорит он, наши будущие сторожевые псы. Али, слуга, тоже был у нас в прошлом году. Теперь он чувствует некоторое превосходство, так как нанят второй, младший кухонный слуга по имени Ферхид. О Ферхиде едва ли можно что-то сказать, кроме того, что он выглядит чем-то встревоженным. Но это, сообщает мне Макс, хроническое состояние Ферхида.

Кроме того, у нас еще новый слуга в доме – Субри. Субри высокого роста и свирепого вида и выглядит сообразительным. Он улыбается, показывая зубы, белые и золотые вперемежку.

Полковник и Бампс приготовили для нас чай. Полковник все делает с военной точностью. Он уже ввел новый обычай в момент определения бакшиша выстраивать людей наподобие воинского подразделения. Они находят, что это очень забавно. Он массу времени проводит за наведением порядка. Те дни, когда Макс уезжает в Камышлы, дают ему самые большие возможности. Дом, гордо заявляет он, теперь в полном порядке, блестит, как новая булавочка! Все, что имеет свое место, теперь на месте, а для многих вещей, у которых места не было, теперь место найдено! И это настолько справедливо, что возникают всевозможные неудобства!

Бампс – это наш новый архитектор. Прозвище возникло благодаря невинному замечанию, сделанному им, когда они с Полковником ехали сюда. Рано на заре, когда поезд подходил к Нисайбину, Бампс поднял шторку и стал с интересом осматривать тот край, где ему предстояло провести следующие несколько месяцев жизни.

«Какое странное место, – заметил он, – все в буграх!»

«Бугры, действительно уж! – воскликнул Полковник. – Неужели вы, непочтительная личность, не понимаете, что каждый из этих бугров – это погребенный город, история которого уходит на тысячи лет в глубь веков?»

И с этого момента Бампс (Бугры) становится именем нашего нового коллеги!

Есть и еще новые для меня приобретения.

Во-первых, подержанный «Ситроен», который Полковник окрестил Пуалу[72] .

Пуалу оказывается джентльменом крайне темпераментным. По какой-то неясной причине он всегда выбирает Полковника для своих проделок, то упрямо отказываясь трогаться с места, то устраивая поломку в самом неудобном месте.

Однажды мне вдруг становится ясно, в чем разгадка этой тайны, и я объясняю Полковнику, что он сам виноват.

«Что вы имеете в виду – как это, сам виноват?»

«Вам не следовало давать ему имя Пуалу. В конце концов, если наш грузовик начал свою карьеру как Королева Мэри, то уж самое меньшее, что вы могли сделать, это окрестить «Ситроен» Императрицей Жозефиной. И тогда бы у вас не было бы неприятностей».

Полковник, как сторонник строгой дисциплины, говорит, что теперь все равно уже поздно. Пуалу – это Пуалу и должен вести себя прилично. Я искоса взглядываю на Пуалу, который явно смотрит на Полковника нахально. Я убеждена, что Пуалу замышляет самое тяжкое из воинских преступлений – мятеж.

Затем приветствовать меня прибегают формены. Йахйа больше чем когда-либо похож на большую счастливую собаку. Алави, как всегда, очень красив. Старый Абд эс Салям по-прежнему разговорчив.

Я спрашиваю Макса, как обстоят дела с запором у Абд эс Саляма, и Макс отвечает, что почти все вечера были посвящены подробнейшему обсуждению этого вопроса!

Затем мы идем в комнату древностей. Только что закончившиеся первые десять дней работы дали прекрасные результаты – находку почти сотни табличек с надписями, и все ликуют. Через неделю мы начнем раскопки на телле Браке параллельно с Чагаром.

Вернувшись в дом на Чагаре, я чувствую себе так, как будто и не уезжала, хотя благодаря страсти Полковника к порядку дом выглядит существенно более аккуратным, чем я его когда-либо видела. Что заставляет меня вспомнить печальную историю сыра камамбер.

Шесть штук сыров камамбер купил в Алеппо Макс, убежденный, что с камамбером можно обращаться, как с голландским сыром, и хранить его, пока он не понадобится. Один сыр съели до моего приезда, а Полковник, наводя порядок, наткнулся на остальные пять и аккуратно сложил их стопкой в глубине шкафа в гостиной. Там их быстро заложили чертежной бумагой, бумагой для пишущей машинки, сигаретами, рахат-лукумом и т. п., и там они и прозябали в темноте, забытые, никем не видимые, но следует оговориться, не необоняемые.

Недели две спустя мы все принюхивались и осторожно выдвигали предположения.

«Если бы я не знал, что канализации у нас нет, – говорит Макс, – а до ближайшей газовой трубы около двух сотен миль...»

«Так что приходится предположить, что это дохлая мышь».

«Уж по крайней мере, дохлая крыса!»

Жизнь в доме делается невыносимой, проводятся упорные поиски гипотетической разлагающейся крысы. Тогда, и только тогда, обнаруживается клейкая вонючая масса, которая некогда была пятью сырами камамбер и которая, миновав стадию coulant, теперь пребывает в стадии coulant[73] в n-й степени.

Укоризненные взгляды обращаются к Полковнику, а жуткие останки вручаются Мансуру для торжественного погребения подальше от дома. Макс с чувством объясняет Полковнику, что это только подтверждает то, что он всегда знал, – что идея наведения порядка – это большая ошибка! Полковник объясняет, что идея прибрать сыры была правильной, а виновата рассеяность археологов, которые не в силах помнить, что в доме есть сыр камамбер. Я объясняю, что настоящая ошибка была в покупке зрелого камамбера en bloc[74] в надежде на то, что его можно хранить весь сезон. Бампс спрашивает, а зачем вообще покупать камамбер? Он его никогда не любил. Мансур уносит жуткие останки и послушно захоранивает их, но он, как всегда, в недоумении. По-видимому, Хвайя любят это, раз они платят за это хорошие деньги? Тогда зачем уничтожать это, когда его свойства стали гораздо более очевидными, чем вначале? Определенно, все это принадлежит к числу странных привычек его нанимателей!