«Да, он обычно поднимается туда по вечерам».

«Выглядит так странно, что при этом он ничего не говорит».

Я представляю себе Мака, замкнутого и молчаливого, на крыше и Б., с энтузиазмом жужжащего вокруг него.

Позднее, несомненно, Мак в своей скрупулезно аккуратной комнате будет сидеть на пледе и писать дневник...

«Я имею в виду, что невольно ждешь, не правда ли...» – упорно продолжает Б., но замолкает, так как Михель, круто повернув поперек дороги, с дьявольскими намерениями нажимает на газ и атакует группу арабов – это две старые женщины и мужчина с ослом.

Они с воплями разбегаются, Макс превосходит самого себя, сердито понося Михеля. Что он, черт возьми, думает? Он же мог их убить!

Это, очевидно, более или менее и было намерением Михеля.

«А какое это имело бы значение? – спрашивает он, воздевая обе руки и предоставив машине самой выбирать дорогу. – Они же магометане, не так ли?»

Выразив эти, по его мнению, в высшей степени христианские чувства, он погружается в оскорбленное молчание непонятого человека. Кажется, он говорит себе – и какие же это христиане, если они так слабы, так нерешительны в своей вере!

Макс устанавливает твердое правило, что никакие попытки убийства магометан не дозволены.

Михель грустно бормочет едва слышно:

«Было бы лучше, если бы все магометане померли!»

* * *

Кроме наших обычных дел в Камышлы – визитов в банк, покупок у месье Йаннакоса, визита вежливости к французам, у Б. есть еще собственное дело – а именно получить пакет, посланный вслед за ним из Англии и содержащий две пижамы.

Нами было получено официальное уведомление, что данный пакет ждет на почте. Итак, мы отправляемся на почту.

Почтмейстера не видно, но его подчиненный с неподвижным взглядом призывает его на его служебный пост. Он появляется, зевая, тепло одетый в яркую полосатую пижаму. Хотя очевидно, что его разбудили, прервав глубокий сон, тем не менее он вежлив и приветлив, пожимает всем руки, расспрашивает, как подвигаются раскопки: нашли ли мы золото? Выпьем ли мы с ним кофе? Соблюдя таким образом правила вежливости, мы переходим к вопросу о почте. Наши письма теперь приходят на почту в Амуду – не слишком удачный план, так как престарелый почтмейстер Амуды считает их такими важными и ценными, что часто запирает их в сейф для ценностей и забывает отдать нам.

Пакет для Б., однако, остался в Камышлы, и мы начинаем переговоры с целью получить его.

«Да, точно, такой пакет есть, – говорит почтмейстер, – он пришел из Лондона, Англия. Ах! Какой великий это, должно быть, город! Как бы я хотел его увидеть! Пакет адресован месье Б. А, это месье Б., ваш новый коллега? Он снова пожимает руку Б. и произносит что-то вежливое и лестное. Б. отвечает общительно и вежливо по-арабски.

После этой интерлюдии мы возвращаемся к вопросу о пакете. Да, говорит почтмейстер, он был здесь, прямо здесь, в этом офисе! Но больше его тут нет. Его забрала в свои руки таможня. Месье Б. должен понимать, что пакеты облагаются пошлиной.

Б. говорит, что в пакете его личная одежда.

Почтмейстер отвечает: «Без сомнения, без сомнения, но это – дело таможни».

«Значит, нам надо идти в таможню?»

«Да, так было бы правильно, – соглашается почтмейстер. – Но сегодня это бессмысленно. Сегодня среда, а по средам таможня закрыта».

«Значит, завтра?»

«Да, завтра таможня будет открыта».

«Мне очень жаль, – говорит Б. Максу, – но, видимо, мне придется завтра ехать снова, чтобы получить свой пакет».

Почтмейстер говорит, что, конечно, месье Б. нужно будет приехать завтра, но что даже завтра он не сможет получить свой пакет.

«Почему же нет?» – требует Б.

«Потому что после того, как формальности в таможне будут выполнены, пакет должен пройти через почту».

«Вы имеете в виду, что мне надо будет прийти сюда?»

«Совершенно верно. А это будет невозможно завтра, потому что завтра будет закрыта почта», – торжествующе говорит почтмейстер.

Мы обсуждаем этот вопрос во всех подробностях, но бюрократия торжествует во всех случаях. По-видимому, нет ни одного дня недели, когда и почта, и таможня открыты!

Мы сейчас же обращаемся к несчастному Б. и отчитываем его, интересуясь, почему это он не мог взять свои несчастные пижамы с собой, вместо того, чтобы посылать их по почте!

«Потому что, – говорит Б., защищаясь, – это очень особые пижамы».

«Так и должно быть, – говорит Макс, – учитывая, сколько хлопот они нам доставят! Этот грузовик ежедневно ходит на раскоп и обратно, а не в Камышлы как почтовая машина».

Мы пытаемся уговорить почтмейстера позволить Б. расписаться на почтовых квитанциях сейчас, но он непреклонен. Почтовые формальности всегда выполняются после таможенных. Потерпев поражение, мы грустно уходим с почты, а почтмейстер, по всей вероятности, возвращается в постель.

Подходит взволнованный Михель и говорит, что совершил очень выгодную сделку с апельсинами. Он купил две сотни апельсинов по самой экономной цене. Как всегда, его ругают. Как он себе представляет, как мы можем съесть две сотни апельсинов прежде, чем они испортятся – то есть если они уже сейчас не испорчены?

Некоторые из них, признает Михель, действительно, пожалуй, немного подались, но они очень дешевые и скидка при покупке двух сотен очень большая. Макс соглашается посмотреть на них, а взглянув, немедленно отвергает: большая часть из них уже покрыта зеленой плесенью!

Михель бормочет грустно: «Экономия!» Это же все-таки апельсины. Он уходит и возвращается с несколькими экономическими курицами, которых он, как всегда, несет вниз головами, связанных вместе за ноги. Другие экономные и неэкономные покупки сделаны, и мы отправляемся домой.

Я спрашиваю Мака, хорошо ли он провел день, и он говорит «великолепно» с несомненным энтузиазмом.

Уставившись, не в силах этого понять, на Мака, Б. садится на стул, которого нет, и прекрасный день Мака обретает чудесное завершение. Я никогда не видела, чтобы кто-нибудь так смеялся! Время от времени во время обеда он начинает смеяться снова. Если бы мы только знали, что пробуждает чувство юмора Мака, мы бы могли как-то устроить, чтобы доставлять ему массу тихой радости!

* * *

Б. не отступается от тяжелой задачи – продолжает попытки быть общительным. В те дни, когда Макс на раскопе, а мы трое в доме, Б. блуждает, как потерянная душа. Он идет в чертежную и разговаривает с Маком, но не получив отклика, грустно приходит в офис, где я деловито стучу на машинке, записывая кровавые подробности убийства.

«О, – говорит Б. – Вы заняты?»

Я отвечаю «Да» – резко.

«Пишете?» – спрашивает Б.

«Да» (еще резче).

«Я подумал, может быть, – говорит Б. с надеждой, – может быть, мне можно принести сюда этикетки и предметы. Я ведь не буду вам мешать? Правда же?»

Я должна быть твердой. Я четко объясняю, что для меня совершенно невозможно успешно продвигаться вперед с моим мертвым телом, если какое-либо живое тело двигается, дышит, а еще, по всей вероятности, и разговаривает в непосредственной близости!

Бедный Б. грустно уходит, обреченный работать в тишине и одиночестве. Я убеждена, что если Б. когда-нибудь станет писать книгу, то он будет с легкостью это делать при включенных совсем рядом приемнике и граммофоне и нескольких разговорах, идущих в той же комнате!

Но когда появляются визитеры – все равно, на раскопе или в доме, – тут Б. на своем месте.

Монахини, французские офицеры, заехавшие археологи, туристы – во всех случаях Б. рад быть полезным и достаточно компетентен.

«Там машина остановилась, и какие-то люди. Мне пойти посмотреть, кто это?»

«Ох, пожалуйста, пойдите!»

И вот компания появляется под умелым руководством Б., и он во всю болтает на любом нужном языке. В этих случаях, как мы и говорим ему, Б. просто на вес золота.

«От Мака немного толку, не правда ли?» – говорит Б., с ухмылкой поглядывая на Мака.

«От Мака, – говорю я свирепо, – никакого толка. Он даже и не пытается».